— А долго стоять будем?
— Не знаю. Может час, может — два. Как там успеют.
Опять нахмуривается:
— Был бы кто — помог бы девиц с лежанок, да носилок снять. На солнышко вынести. Им бы сейчас так полегчало.
Улыбаюсь:
— Можно проще сделать. Крышу поднять.
Она недоверчиво смотрит на меня:
— Энто как?
— Просто. Сейчас и сделаем.
Лезу наверх, отщёлкиваю зажимы. Всё-таки китайцы мастера неплохие. Затем толкаю плсокую крышу вверх, и пневматические домкраты легко откидывают пластмассу на манер капота старого автомобиля. Яркий свет заливает внутренности. Девушки радуются, на их лицах появляются улыбки. Ко мне подходит Хьяма, заглядывает через плечо в салон и ахает, прикрывая рот ладонью. Молчит, потом тянет меня за рукав:
— Эрц… Папа… Это кто их так?! Звери…
— Мы их в лагере нашли. Из ямы вытащили. Это сегодня они ещё ожили. Видела бы ты их вчера…
Плотно сжимаю губы, превращая их тонкие ниточки, вспоминая худые тела, блестящие желтизной в прорехах одежды, страшную вонь от свиного дерьма, которое просачивалось в яму, безвольно обвисшие руки, когда солдаты, с трудом сдерживая рвоту, передавали их на руках наружу — самостоятельно двигаться из спасённых не мог никто…
— Я понимаю убить… Но вот так…
Слегка привлекаю её к себе, глажу ласково по голове:
— Не плачь, дочка. В Нуварре такого точно нет.
Внезапно раздаётся сердитый голос женщины, ухаживающей за спасёнными:
— Постыдился бы, господин! Свою коровищу ласкает у всех на глазах, да ещё дочкой кличет, разврат прикрывает! Какая он тебе дочка?! Полюбовница, небось!
— Сноха она мне. Сноха. Потому и дочь.
— Какая сноха?! Тебе, небось, три десятка едва минуло!
Ухмыляюсь, потому что девчонки, лежащие в фургоне, явно заинтересовались назревающим скандалом, и я вижу их злые лица. Хьяма, заливаясь слезами, освобождается и уходит к машине.
— А полста с пятёриком не хочешь, тётенька? Я из Нуварры. И у нас там по двести лет живут. А то и больше!
— Ну… Ну… Нуварра?!
— Да. Я не из Русии. Их Нуварры.
— Господин эрц?
В нашу беседу вклинивается голос одной из девчушек. Она приподнимается на локте, с трудом. Но уже самостоятельно.
— Да?
— Я — Мирия Сароха, ваша светлость. Дочь Калеба Сароха…
…Калеб Сарох… Это же тот химик, которого я безуспешно пытался сагитировать уехать к нам, когда всё ещё только готовилось заговорщиками… Человек, создавший местную периодическую систему. Гений химии, великий теоретик и практик одновременно. И я вспоминаю тут юную, стройную девушку, которую учёный, толстенький кругленький весёлый человек ласково называл своим светилом…
— Вы?!
— Я вас вспомнила… Вы приходили к нам перед самым… Концом… Ещё приносила вам накву…
— Я тебя тоже вспомнил, девочка. Только не узнал… А где твой папа.
Внезапно она падает на подушку, её плечи вздрагивают. Потом задушенно вскрикивает:
— Его убили эти твари!
Женщина торопливо наливает воду их жестяного кувшина в стакан, поднимает Мирию, подносит стакан к дрожащим губам. Слышу, как в полной тишине стучат зубы по стеклу. Что я могу сделать в такой ситуации? Ничего…
— Па… Папа потом жалел, что не согласился… А потом… Потом нас арестовали… И увезли сюда…
— Я всё знаю, девочка. Всё. Не рви себе душу. Постарайся забыть. Приедем на место, вас отправят в Нуварру. Там тебя вылечат. Очень быстро. Захочешь — станешь учиться, будешь врачом или учёным. У нас это можно. Нет разницы, мужчина ты, женщина. Аристократ или простой человек. А пожелаешь — пойдёшь в армию. Станешь воином и отомстишь. За всё. Обещаю. А слово эрца Нуварры — крепче камня. Ты это знаешь.
Она кивает, уже немного успокоившись. Резко разворачиваюсь, услышав топот копыт. Наши. Передовой дозор. От него отделяется солдат. Нет, унтер офицер.
— Что-то сломалось, ваша светлость?
Его голос озабочен.
— Нет, служивый. Спасибо за заботу. Наших ждём, да девочкам передохнуть надо, воздухом подышать.
Старый вояка кивает. Ему под сорок. Смотрит отеческим взглядом на плотно закутанных в одеяла девушек, стыдливо отворачивающихся от мужского взгляда, затем вздыхает:
— А мои пропали. Найду ли когда теперь — одно небо знает.
Снова смотрит на меня:
— Наши в версте позади, господин эрц. Скоро будут.
— Спасибо. Там чисто должно быть, но я дальше не проезжал. Не скажу. Холмы на версты четыре тянутся. Потом начинает Степь.
Унтер кивает, потом размашисто накладывает на себя знак местного божества:
— Помогите нам, Вышние. Обороните от пала огненного и гараха лютого…
Млин, да что их всех клинит от упоминания об ушастой лисе?! Отхожу от фургона, напоследок кивнув девчонкам и женщине. Та выскочила следом, понесла выплеснуть поганое ведро. Все мы люди. У всех потребности. Из-за поворота появляются первые возы. На стоящего 'Воина' смотрят с восхищением, переговариваются. Возы за возами, при появлении первых Аора и Хьяма торопливо забрались в машину. Всё ещё стесняются на людях показываться в брюках. А зря. Улыбаюсь — приедем, возьму Вовку, Свету, внуков, и пойдем всей семьёй на пляж… Мимо проезжают гордые новым обмундированием командиры. Довольные, ка кмалые дети. Пётр направляет коня ко мне.
— Ты как раз вовремя. Помогай.
Совместными усилиями под разочарованные вздохи снизу опускаем крышу на место. Рарог крутит головой:
— Как у вас в Нуварре всё здорово придумано! Впрочем, вы же их другого мира…
Осекается, но нам везёт. Никого рядом нет, а говорим мы в половину голоса.
— Давайте, уходите вперёд. Скоро Степь начнётся. Примерно через четыре версты. А я тут фугас заложу. Правда, слабый. Взрывчатки нет. Но мало им не покажется. Гарантирую.
Пётр кивает, вскакивает на своего жеребца, уносится вперёд. А я терпеливо жду. Возы с людьми. Телеги с припасами. Опять возы. Снова припасы. Последних прибавилось. То было чуток, ели пустую похлёбку. А теперь и мясо будет, и нормы выдачи явно увеличат… Гонят скотину. На одной из телег хрюкают и визжат недовольный свиньи, спутанные по ногам. Это правильно. Хрюндели животина вредная и своевольная. Пасти их — замучаешься. А куда то гнать… Вечером их забьют. Телегу пустят на дрова. а лошади станут запасными. Если их менять, то можно проехать дольше… Всё. Арьергард.
— Опять сюрприз, ваша светлость?
Окликает меня подпрапорщик, командующий взводом.
— А как же, иначе? Непрошенным гостям всегда надо подарки оставлять.
Смеёмся. Они исчезают за поворотом, и я принимаюсь за дело. Установить обрывной датчик с задержкой. Выставить таймер. На… Тридцать минут. Тогда рванёт не в начале, а чуть позже. Повезёт, и на трети длины колонны. Откидываю штыри, примериваюсь. Вот так. Втыкаю в землю. Затем очень аккуратно прикрываю корпус дёрном, развешивая его на палочках, перекрывающих впадину. Отхожу на десяток шагов — незаметно. Мастерство не пропьёшь, как говорится. Сколько я их уже переставил… Залезаю в машину, предупреждая вопросы сразу говорю:
— Уже едем. Здесь — всё.
'Воин' трогается. На этот раз я ничего не забываю. Скоро догоняем колонну, уходим вперёд. В салоне тихо, но скоро я слышу возню позади. негромкие голоса. Взгляд в зеркало — Юница проснулась. Весело улыбается, потягивается, забрасывая одну руку за голову. Мама едва не плачет от счастья, порывисто её обнимает. Ну, кажется, кризис миновал. Да и великанская клубника своё дело сделала. Удачи нам всем. И счастья…
Глава 25
…То ли страх придал людям новые силы, то ли свежие лошади, найденные у кавалеристов, плюс наши, отдохнувшие и сытые впервые за долгое время кони, но сегодня мы поставили рекорд — шестьдесят два километра. Становимся ночевать уже в Степи, углубившись на пятьдесят с небольшим километров в глубину. И я, наконец, устанавливаю связь с Метрополией. Причём устойчивую и надёжную. То ли наши увеличили мощность передатчика, то ли просто так сложились условия в атмосфере, но сигнал очень хороший. Женщины возятся с ужином, рядом бурлит лагерь беженцев своей жизнью, а я сижу с гарнитурой на шее в салоне джипа…
— Что там у тебя, Миша?
— Да как сказать, Серый? Двигаемся, но медленно. Прошли всего полторы сотни километров, но это на рывке. Дальше пойдём медленнее. Лошади не машины. Им отдых нужен.
— Понимаю. Двигайтесь по мере возможности. Не доводите их до падежа.
— Хорошо бы, да у нас на хвосте океанцы.
Пауза. Затем встревоженный голос:
— Много?
— Точно знаем о дивизии. Пять тысяч личного состава. А нас всего две сотни. И то, большая часть женщины и дети. Мужчин едва полсотни наберётся.
— Твою ж мать…
— Не ругайся. Раньше надо было думать. Говорил я — следовало вмешаться. Хоть как-то, но просто смотреть… Вот и пожинаем плоды.
