Никого. Айко прилетела и сразу в город поехала; к восьми обещала быть дома. В Токио пятый час утра… может, уснула? Наверно, лучше уйти. Но если она просто еще не вернулась?
Марина села на крыльце.
Днем получила эсэмэску с адресом в Нёйи, буржуазном уголке подпарижья, на острове Жатт, который Сёра прославил. Его картину Марина помнила до точечки — она когда-то увлекалась французским пуантилизмом — залитый солнечным светом берег реки и крадущаяся тень… Остров Жатт: конечная станция метро, мост через Сену, ступеньки, ведущие с моста в маленький парк. Садись у острова на носу и смотри, как река расходится на два рукава, бьется о бетонный берег. Два рыболова — дед и внук — сидят неподвижно, удочки длинные, уходят в небо. Птичий гомон… Пташка с рыжим брюшком и в шапочке цвета морской волны вертит черной иглой клюва, переступает тощими красными лапками. Повернулась спиной: там все голубое-синее… красавец-птиц, как звать — неизвестно.
Солнечный день.
Здесь же, в парке, — полтора десятка ульев. Пчелы спешат в домики, идут в лобовую атаку на тех, кто вылетает. Марина смотрит на их суету; шмель ударился в плечо, отскочил мячиком.
Чуть дальше — рыбный музейчик, там бассейн с рыбешками. Рыбешки задирают головы, складывают губы трубочкой: «Крошек! Крош-ш-шек нас-с-сыпь!» Одна, жирная, красная, размером со здоровенного карася, кажется, запросто уплетет полбагета.
— Не поверите, это золотая рыбка, — рядом вырастает служитель с бородкой клинышком.
— Золотая рыбка Матисса? — улыбается Марина. — Они же маленькие.
— Мы выловили ее в Сене. Кто-то выбросил, так она разъелась на вольных харчах!
Да-да. В известном фильме мать маленькой Амели Пулэн кидает с моста в реку несносную золотую рыбку по имени Кашалот, пытавшуюся свести счеты с жизнью, выпрыгивая из аквариума…
— Карликовые сомики, рыба-кот, осетры… — Дядечка с бородкой-клинышком тычет пальцем в рыбьи чучела с разинутыми зубастыми пастями. — А вот флоридские черепахи. Древняя бабуля отдала — они ее внуков переживут.
Три крупные тортилы греются на камне под лампой. После развода Корто исчез.
— Это зимородок, редкостный собственник.
Чучельце: рыжее брюшко, шапочка цвета морской волны.
— Семейная чета в радиусе двух километров гоняет сородичей, включая выросших птенцов. У нас на острове, правда, уживаются три пары: в Сене рыбки на всех хватает…
Скучно дядечке! Уходя, Марина заглядывает в бассейн:
— Пока, Кашалот.
До встречи с Айко два часа. Можно выпить чашку горячего шоколада в кафе на берегу. Дядечка сказал, что с террасы запросто увидишь плывущую нутрию.
2
Сидя на ступеньке лестницы частного дома на острове Жатт, Марина поймала себя на том, что волнуется. По скайпу не разговаривали, и сейчас Айко ограничилась эсэмэской. Да и фотографию не попросила — ей совсем не интересно, на что она, Марина, похожа.
Время к девяти. Никого.
Ожидание.
Айко — кто она? Просто строчки на экране компьютера. Иллюзия, мечтание. Ведь надо было навоображать, что выдастся работать с ней! Она же с сумасшедшинкой, Айко. Наверно, забыла о встрече. Сумасшедшинка обязывает.
Марина отстучала эсэмэс. Скоро стемнеет, и пойдет она домой. Размотала наушники ipod’a.
Мне всегда говорили — злодейка-судьбаПрочит ласку, но только на деле груба,Счастье будто дает ни за что, задарма,И ты тянешь ладонь, и ты сходишь с ума…Но мне кто-то сказал, что ты любишь меня…
Мимо прошли две седовласые дамы с мопсом: шевелили ртами, как рыбы. В ушах жила только музыка, гитарные переборы, мягкий голос. Марина прислонилась головой к стене, закрыла глаза. Она не слышала, как щелкнул замок в двери. Не видела, как на пороге появилась худенькая девушка с мокрыми длинными волосами, в коротком шелковом халатике цвета беж. Девушка стояла и улыбалась.
3
— Сена…
За окном вода цвета глины, ветка, зацепившаяся за берег, — не получается у реки ее утащить. Айко заходит в гостиную, вытирая полотенцем волосы.
— Баржи видела?
Выстроились вдоль высокого берега, к каждой ведет лесенка. Наверху, рядом с лестницей, — почтовые ящики. Как жить в доме, который все время качает?
— Марина, я еще долго простояла бы в душе, если бы не эсэмэска. Почему не позвонила?
— Потому что ты никогда не звонила.
— Я придумывала себе тебя. И ты ведь тоже?
Марина кивнула. Айко мяла полотенце, улыбалась.
— Я тебя такой и представляла. — Подошла. — Только вот глаза… Золотые капельки на радужке… Их не придумаешь.
— Это с детства, — Марина отвела взгляд. — А ты совсем как на фотографии.
Айко хмыкнула:
— Тяжело быть публичным человеком. Как тебе здесь?
Все современное, никаких французскостей — каминов с зеркалами до потолка и буфетов из дуба. Широкий низкий стол мутного стекла, пуфики. Бар у стены. Высокая ваза в углу с восточной росписью: птицы на ветках, усыпанных белыми цветами.
— Твоя мама одна живет?
— Да. У ее друга сто квадратов возле Лувра, он сюда ехать не хочет.
— И правда, не желают французы жить вдвоем под одной крышей…
Айко смотрела на Марину прямо, спокойно так разглядывала.
— Жалеешь о Ноэле?
Марина отвернулась к реке:
— У меня было чувство, что я избавилась от обиды на него. Но оказалось, она все еще здесь. Хотя обижаться не на что.
Айко помолчала, кивнула на реку:
— Видишь вон ту ветку? Как она упрямо за берег цепляется. Отдалась бы течению, ушла б в путешествие — может, прибило бы куда, она бы корни пустила. Выросла бы в дерево. — Айко отошла от окна. — За старое цепляться проще. И ждать, что придет новое счастье и выманит тебя из прошлого. Но новое не придет, пока не отпустишь то, что было. Два счастья вместе не уживаются.
— Да нет, тут только обида…
— Обида — это тень прошлого. Значит, оно до сих пор с тобой. Ты голодная? Я заказала суши, скоро привезут.
4
— Я напрочь забыла об этих рисунках.
Айко листает Маринин альбом.
— Ты не забыла. Это я когда-то рисовала в твоем стиле.
Айко резко поворачивается. Она молчит и смотрит на Марину в упор. И Марина ловит себя на мысли, что этот взгляд не смущает.
— Золотые капельки… я нарисую героиню с глазами как у тебя.
Айко снова утыкается в альбом. Марине хочется приподнять блестящую прядь волос, коснуться высокой шеи. Будто перед ней не Айко, а Анька. Как когда-то.
Звонок в дверь. Привезли суши.
5
Сидели на ковре за низким столиком мутного стекла, уставленным тарелочками и плошками. Айко, сдерживая улыбку, наблюдала за Мариной, мучившейся с палочками.
— Не любишь имбирь?
Перед новой порцией суши следует сжевать кусочек имбиря, чтобы подготовить нёбо к другому вкусу.
— Да ешь руками… — палочки у Айко в пальцах как живые. — Я привезла чай «матча» — знаешь?
Марина обмакивает в соус полоску лосося.
— Нет. Зеленый?
— Зеленый, но особенный. Его не заваривают, а смалывают, взбивают венчиком из бамбука и пьют с листьями. Кстати, в Токио уже полседьмого утра.
И в скайпе Айко иной раз обрывала разговор на полуслове.
— Я тогда пойду.
Уходить не хотелось.
— Да я не гоню тебя. Надо проект обсудить.
— Может, ты выспишься, и…
— Мангаки не высыпаются. Пошли.
Айко встала быстрым легким движением.
6
Она была ни на кого не похожа, Айко. От японки отличалась разрезом глаз — не узким, а миндалевидным — и еще чем-то неуловимым. «Нет, не наша», — сказал бы любой японец. «Не наша», — повторил бы европеец. Но даже не внешность ее била в глаза.
Первое впечатление: сидишь на ступеньках дома, заткнув уши ipod’ом, и чувствуешь, как плеча касается рука. Поворот головы — ш-шах! — будто теплой волной окатило. И не в том дело, что она красивая, Айко, — хотя и это — просто есть в ней что-то дурманящее. Черные с отливом волосы, длинные, тяжелые, как в рекламе шампуня, — она подколола их перед едой, открыв легкий пушок на шее. Челка, падающая на глаза ровной линией, которую она откидывает коротким движением. Упрямые подростковые губы — и привычка теребить уголок рта кончиком языка. Худенькие руки. Манера стремительно поправлять сползающий с плеча бежевый шелковый халат; шлепанье по полу босиком; танец палочек в тонких пальцах. Но главное — нечто, у чего нет названия, хмелящее. Будто бы это запах.
Да, будто бы она была запахом, Айко, — ни увидеть, ни притронуться, только почувствовать и потерять. И искать снова.
Эта неуловимость что-то напомнила Марине. Что-то далекое… А, да — «край плаща». Отель «Акация», ночь, Ноэль ушел, оставил по себе настроение. Так вот с Айко нечто похожее. Только этот «край плаща», он здесь и сейчас, хоть Айко и не уходила никуда. Но — странно — это не беспокоит. Знаешь: Айко нельзя, немыслимо обладать. Как нельзя обладать запахом, выскользнувшим из флакончика с духами. Его можно только вдохнуть, удержать в легких; он проникнет в каждую клетку, и ты уже не забудешь его, не потеряешь. От этого — радость. Тебе легко дышится, тебе хорошо. Здесь и сейчас.
