– А на сцене…
– …это, как правило, выглядит иначе: чистое, беспримесное фехтование, в котором Кассио проявляет большее мастерство.
Произнеся эти слова, библиотекарь вдруг встал и продемонстрировал фехтовальный выпад, очень четко и правильно – но так, словно в руках его была не шпага, а скорее уж винтовка со штыком. Инспектор, таким же мягким и стремительным движением вскочивший на ноги по свою сторону стола, не менее грамотно изобразил отбив и ответный выпад.
Пустота в их руках скрестилась прямо над «Отелло» и почти ощутимо лязгнула, как винтовочные стволы или лезвия зулусских ассегаев. Сычик опасливо замер, ежесекундно готовый взлететь.
– И все-таки для суда не аргумент, – как ни в чем не бывало продолжил инспектор, снова опускаясь в кресло. – Может быть, Кассио всегда ожидал нападения: ведь в первый же свой день на Кипре устроил дебош, схватку с применением оружия… После такого у него вполне могли появиться враги, не связанные с интересующим нас случаем. Потом, время там фактически военное: турецкий десант не состоялся, но мало ли что.
– Все это верно, Чарльз. Но если покушение настоящее – то странно, что о такой возможности не подумал Яго, его организатор. Родриго-то вообще не слишком умеет задумываться, а вот Яго, чье имя сделалось синонимом коварства… Причем ведь только от Яго мы узнаем, что рана в ногу будто бы «тяжела»: он и ранит Кассио, и перевязывает его, и добивает нежелательного свидетеля Родриго… тоже не слишком удачно, но вот тут я готов поверить в случайность, один раз. А потом руководит случайно, о, вне всяких сомнений, оказавшимися на месте друзьями Кассио, они же родичи Брабанцио: кому оповещать генерала, кого арестовывать по подозрению, куда нести раненого. И едва успевает посетовать: «Эх, носилок нет!» – как сразу, ex machina[62], на ночной улице появляются носилки-портшез. А когда человека несут в портшезе, не очень-то поймешь, ранен он серьезно или едва оцарапан.
– Но зачем это ему? – Ледоу выглядел по-настоящему озадаченным. – Ведь в результате Яго изобличают, ловят, обрекают на пытки и казнь…
– Затрудняюсь дать ответ. Может быть, неожиданный порыв Эмилии все испортил: ведь Яго, безусловно, рассчитывал как минимум на ее молчание, а скорее даже на сообщничество. Он, при всей своей хитрости, не очень разбирается в «положительных» чувствах, прямых и сильных. Знает этот свой огрех, признается в нем той же Дездемоне: «Увольте, благородная синьора – бездарен я, когда не издеваюсь», но может его недооценить. Такое бывает.
– Да, такое бывает сплошь и рядом. Тем более что гибель девочки, возможно, стала для всех полной неожиданностью.
– Вы правы… – медленно произнес библиотекарь. – Если действительно главной целью был заговор… или имитация заговора против Кассио, чтобы скомпрометировать чернокожего генерала…
– В таком случае вопрос «зачем это ему?», похоже, сформулирован неверно. Кто сказал, что вся эта интрига потребовалась именно ему, энсайну Яго, испанскому эмигранту? Да, он в ней участвует – но, вполне возможно, в расчете на «приз» от главного победителя. А игра, по всему видать, идет сложная, со множеством участников, у каждого свои интересы. Мы наблюдаем лишь фрагмент ее…
– Если так, то Яго вполне может избежать суда. Впрочем, о суде там вообще никто не говорит, только о пытках и казни.
– Да уж. Только, при таких-то нравах, избежать суда можно по-разному. Подстроят ему побег, как втайне обещали – или…
– Скорее всего – «или».
Сычик обиженно ухнул.
– Абсолютно согласен с вами, сэр Сангума, – кивнул ему инспектор. И повернулся к Браун-Смиту: – Ну что ж, подводим итоги. Кто начнет, вы или я?
– Давайте попробуем, Чарльз. Начинайте вы.
– Итак, смерть Дездемоны?
– Скорее всего, самоубийство. Даже если у кого-нибудь была возможность проникнуть в ее спальню, это не означает…
– Согласен. Тем более что подходящей кандидатуры мы не установили, а защищать, брать на себя вину умирающая девочка будет не ради всякого: близкий родственник… возлюбленный, если все-таки… Ну и в любом случае лимит времени там маленький, от силы пара минут. Ваше мнение об Отелло?
– Безусловно виновен, хотя и не в убийстве.
– И с этим согласен. Начни он запираться – уличить его было бы невозможно. Но он сам судил себя и сам вынес приговор. Более строгий, чем полагалось бы по официальному суду, который мог найти смягчающие обстоятельства.
– Тут у нас с Шекспиром расхождений нет.
– Приятно осознавать, что хоть в каких-то оценках мы с ним сходимся. Но разбирательство еще не завершено. Самое главное: cui bono?[63]
– Прежде всего – Кассио, – тут же ответил библиотекарь. – Лейтенант, только что снятый с должности за, как вы бы сказали, пьяную поножовщину, занимает место Отелло, становится управителем Кипра, большого и стратегически важного острова. И все это ценой легкой раны. Да хоть бы даже и тяжелой.
– Опять-таки согласен. Кому еще?
– Кругу сенатора Брабанцио. Его родичам и, так сказать, сослуживцам: Лодовико, Грациано… Есть еще несколько человек, входящих в этот же круг и одновременно являющихся друзьями Кассио.
– Они все, наверно, там оказались: в нужном месте и в нужное время? Сперва на ночной улице, потом во дворце наместника – принимают его отставку, подтверждают своими подписями смерть Дездемоны, а затем Отелло… И остаются при новом правителе.
– Если я правильно помню, все. – Это библиотекарь ответил, не заглядывая в книгу, но тут же все-таки раскрыл ее на последней странице – и вдруг буквально присвистнул от удивления.
– Что случилось, Грегори? – Ледоу тоже был удивлен. – Вы обнаружили несомненную улику?
– Похоже на то. Вот слушайте, что говорит нашему знакомому Грациано наш знакомый Лодовико буквально под самый занавес:
…Синьор Грацьяно, выПримите все имущество и дом –Ведь вы наследник.
– Близкий родственник, – ошеломленно произнес инспектор.
– Родной дядя, брат отца. Возраст нам неизвестен. Тоже вполне может быть немногим за тридцать, так что…
Эту мысль Браун-Смит предпочел не договаривать.
– Для суда не улика. – Инспектор коротко пробарабанил пальцами по столу. – Но мотив. Очень убедительный мотив, позволяющий искать улики. И обещаю вам, что я этих мерзавцев…
Тут инспектор осекся, с некоторым запозданием сообразив, что «эти мерзавцы» жили около четырех веков назад – но скорее всего, даже тогда не жили в собственном смысле слова. Со страниц же шекспировской трагедии никого и никому не удастся представить перед судом.
– А почему Лодовико там всем распоряжается? – смущенно спросил он. – «Имущество и дом» – это у частного лица, но странно так говорить об особняке наместника. Все имущество в нем – собственность метрополии.
– Так Лодовико и есть официальный представитель метрополии. Он ведь прибыл на Кипр как посланец дожа и сената Венеции. Похоже, тут решение принято даже не на уровне «круга Брабанцио»: правительство пришло к выводу, что чернокожего генерала пора смещать.
– Да. Мавр сделал свое дело…
Кажется, инспектор хотел сказать что-то еще. Но тут начали бить часы. Они размещались в соседнем зале, именно «размещались», представляя собой уменьшенную копию тауэрской башни и занимая чуть ли не все свободное от книжных шкафов пространство. Поэтому бой их заполнил собой не только оба зала, но и, кажется, здание библиотеки как таковое, от подвала до чердака включительно. Заполнил – и словно бы очистил от всех предшествующих звуков, смыл их и унес в своем бурном течении.
Когда отгрохотал последний удар, Чарльз Ледоу с большим сожалением поднялся из кресла.
– Спасибо за интересную беседу, Грегори. И за помощь спасибо: она, как всегда, неоценима. К сожалению, наша встреча, опять же как всегда, оказалась настолько приятна, что я поневоле забыл о течении времени. А этого старший инспектор Скотленд-Ярда позволить себе не может, даже во внеслужебное время. Мне пора.
Они обменялись рукопожатиями – и Ледоу двинулся к выходу. Сундучок с книгами он нес пускай и не как пушинку, но без особого труда. Для него это действительно был не вес.
Библиотечный стол остался девственно пуст: на нем теперь не лежало ни единой книги. «Приключения Шерлока Холмса» инспектор, поколебавшись, присоединил к общей подборке еще до того, как они с Браун-Смитом заговорили о детективной стороне творчества Шекспира. А «Отелло» он взял только что, перед тем как встать.
Впрочем, пустым стол все-таки назвать было нельзя: прямо посреди него, как диковинная языческая статуэтка, восседал сычик. Сангума. Чарльз Ледоу помнил, конечно, что на языке зулусов так называют колдунов. Причем не рядовых представителей чародейской профессии, а только самых могущественных.
