— Храни тебя Господь, — хрипло проговорил Традескант. — Я буду дома, как только освобожусь.
Элизабет кивнула, сохраняя серьезность.
— Мы с Джеем будем ждать тебя, — пообещала она.
Возок с грохотом покатился по дороге. Элизабет повернулась и посмотрела вслед мужу.
— Как всегда.
Когда Джей явился к ужину, она отослала его к колонке еще раз помыть руки. Он вошел, вытирая ладони о рубаху и оставляя на ней грязные следы.
— Посмотри на себя! — беззлобно воскликнула Элизабет.
— Это чистая земля, — попытался оправдаться Джей. — И я никогда не видел рук отца без черных мозолей.
Элизабет поставила на стол хлеб и мясную похлебку.
— Опять куриный бульон? — спросил Джей, впрочем, без всякого раздражения.
— Баранина, — объявила Элизабет. — Миссис Гиддингс резала овцу и продала мне легкие и ногу. Завтра зажарим.
— А где отец?
Она подождала, пока сын откусит хлеб и съест ложку супа, и сообщила:
— Отправился во Францию к своему лорду Бекингему.
Джей уронил ложку обратно в миску.
— Куда-куда отправился?
— Я думала, тебе уже известно.
Он потряс головой.
— Был весь день на дальнем конце поместья. Занимался дичью и ничего не слышал.
— Герцог велел ему привезти кое-что из одежды и какие-нибудь диковины для французской принцессы.
— И он поехал?
Элизабет встретила сердитый взгляд сына.
— Конечно, Джей, мой мальчик. Конечно, он поехал.
— Он бегает за герцогом, как верный пес, — выпалил Джей.
— Не смей так говорить об отце, — в ярости прошипела Элизабет.
Джей уткнулся глазами в стол и постарался взять себя в руки.
— Мне его не хватает, — тихо промолвил он. — Когда его нет, ко мне обращаются за инструкциями, что и как делать. Они считают, что раз я его сын, то должен все знать. А я не знаю. И парни из конюшни дразнят меня, когда нет отца. За моей спиной насмехаются надо мной и обзывают. А еще они болтают об отце и о герцоге такие вещи, что я не могу повторить.
— Он ненадолго, — попыталась его успокоить Элизабет, но в ее голосе звучало сомнение.
— Ты уверена?
— Он вернется сразу же, как только сможет.
— Тебе известно, что он вернется тогда, когда герцог с ним покончит, и ни секундой раньше. Кроме того, ему нравится путешествовать, и если у него появится такая возможность, он снова отправится по всей Европе. Он оставил хотя бы адрес, по которому можно с ним связаться?
— Нет.
— А деньги?
— Нет.
Тяжело вздохнув, Джей снова заработал ложкой. Когда миска опустела, он тщательно вытер ее последним кусочком хлеба, подбирая остатки.
— Значит, в конце месяца мне придется идти за его зарплатой, но мне скажут, что деньги ему будут платить в Париже и что до его приезда нам придется жить на мой заработок.
— Как-нибудь проживем, — ответила Элизабет. — У меня кое-что отложено, а он потом эти деньги вернет.
Джей прекрасно понимал, как нервирует мать.
— А он тем временем будет пить и есть, прохлаждаясь при католическом дворе. Сомневаюсь, что там найдется церковь, где он сможет молиться. Домой он прибудет, осеняя себя крестным знамением, и ему понадобится священник, чтобы молился за него.
— Нет, нет, — слабо запротестовала Элизабет; ее лицо побелело.
— Говорят, сам Бекингем склоняется в ту сторону, — продолжал Джей. — Его мамаша уже стала то ли католичкой, то ли ведьмой.
Элизабет опустила голову и промолвила:
— Господь наш убережет его. Он добрый христианин. Он благополучно вернется в свой дом, к своей вере.
Джею надоело дразнить материнское благочестие.
— Когда я вырасту, я никого не буду звать хозяином, — твердо произнес он.
Мать улыбнулась ему.
— Тогда тебе придется зарабатывать намного больше отца! У каждого человека есть господин, у каждой собаки — хозяин.
— Ни за кем не буду следовать так слепо, как отец за герцогом, — смело заявил Джей. — Даже если это сам король Англии. Я буду трудиться для себя, поеду туда, куда пожелаю. Не потерплю, чтобы меня вызвали куда-то, а потом отослали обратно.
Элизабет погладила сына по щеке таким редким для нее жестом нежности.
— Надеюсь, ты будешь жить в стране, где большие люди не злоупотребляют своей властью, — заметила она.
Никогда Джей не слышал от матери более радикального высказывания.
— Надеюсь, ты будешь жить в стране, где большие люди не забывают о своем долге перед бедняками и слугами. Но вокруг нас не такой мир, Джей. Ты будешь вынужден выбрать себе господина, стать его слугой и выполнять его желания. Нет ни одного человека, кто бы не служил другому, от самого последнего пахаря до самого важного сквайра. Над тобой всегда есть кто-то.
Джей невольно заговорил тише.
— Англии придется измениться. И самый последний пахарь подвергнет сомнению истину — есть ли у его господина дарованное свыше право повелевать им. И у самого последнего пахаря есть душа, которую на небесах принимают так же радушно, как и душу самого важного сквайра. В Библии сказано: «Так будут последние первыми, и первые последними».[25]
— Замолчи, — велела Элизабет. — Вот когда все изменится, тогда и будешь рассуждать. Если когда-нибудь изменится.
— Времена уже другие, — настаивал Джей. — Этому королю придется иметь дело с народом, прислушиваться к парламенту. Он не сможет дурачить честных добрых людей, как его отец. Мы устали платить за двор, где процветают лишь роскошь и грех. Мы не хотим становиться союзниками с католиками, не хотим брататься с еретиками!
Элизабет покачала головой, но не стала останавливать сына.
— В Нью-Холле есть один человек, а у него есть знакомый, который считает, что нужно составить петицию королю и в ней объяснить его обязанности. Что король не может налагать налоги без созыва парламента и обязан прислушиваться к своим советникам в парламенте. Что герцог не должен командовать всеми и сгребать богатство себе в карман. Что сироты и вдовы должны быть защищены короной. И человек может умереть спокойно, зная, что его состоянием будут хорошо управлять, а не отберут в пользу герцога.
— И многие так думают? — почти прошептала Элизабет.
— Этот знакомый говорит, что да.
Ее глаза широко распахнулись.
— И при твоем отце это обсуждают?
Джей покачал головой.
— Все знают, что отец целиком и полностью человек герцога. Но многие люди, и даже среди слуг его светлости, уже понимают, что настроение народа поворачивается против герцога. Его винят за все неприятности, от жаркой погоды до чумы.
— Но что станет с нами, если герцог падет?
