Восходил такой порядок не к Ясе, а ко временам стародавним, когда знать имела над ханом больше власти, чем писаные законы.
Олег (как-никак князь) был не настолько беден, чтобы не обвеситься дарами. Если бы за ним не следовали богатые сани со всякой приятной всячиной, его путь был бы более тернист. Главное, чтобы его не остановили свои, а уж с чужими он сам разберётся.
Затея, что и говорить, была дерзкая. По земле, где рыщут вражие конные разъезды, трёт полозьями снег беспечный обоз с небольшой охраной. Весёлые гридни Олега ещё и за тем приглядывают, чтобы никто из обоза не сбежал, не донёс о миролюбии сыночка герою-отцу и страшную тайну его не раскрыл.
А тайна заключалась в том, что никак он не был посольством от Юрия Игоревича... Что настоящее — какого ожидал с надеждой Бату — так и не появится, ибо отклонили гордые рязанцы все монгольские требования. Ате послы, вкупе с шаманкой джурдженьской, которые эти требования сообщили, ещё не выехали из Рязани, чтобы отвезти Батыю роковые слова: «Когда нас не будет, всё ваше будет».
Об этой грустной правде Олег рассчитывал поведать лично Батыю — никому больше, а уж там как кривая вывезет. А ныне кто узнает, что он не то самое посольство, которое с нетерпением ожидают?
Пока не отъехали, он и своим кметям[103] не говорил, куда и зачем они едут, когда все купцы по норам попрятались.
Добравшись до Вороны-реки, он столкнулся с дозорной сотней Гуюка. Как многие на Руси зная тюркский язык, князь растолковал угрюмому филину-джангуну, что поступит неправильно, если ограбит его. Не сегодня-завтра Великий Хан войдёт в Рязань, и тогда всё равно узнает о его, сотниковом, самоуправстве, даже если дотошный сотник их тут всех из жадности посечёт в капусту. На этот случай там, в Рязани, особые люди припасены, а что до этих вот роскошных соболей, то они благородному Батыеву сотнику от рязанского княжича Феодора — добровольный дар.
Рязань ещё можно было спасти, если бы вместо воинов Гуюка Олег столкнулся с удальцами Делая. Но, увы, такое, похоже, не предусматривалось в книге судеб.
Чудеса начались тут же. Князь забыл о своём достоинстве, когда этот дотошный разбойник отказался от дара, но ларец открывался просто...
Оказывается, джангун решил проявить разумное рвение и предъявить этих, возможно полезных, людей не Бату, а... своему повелителю.
Двигала им не любовь, а житейская мудрость. Слух о посольстве непременно дойдёт до Гуюковых ушей, а коли так — не вздёрнёт ли его любимый господин за то, что упустил удачу из рук?
А тех же соболей, с благословения Неба, от самого Гуюка получить — оно как-то полезнее... для некрепкой и единственной спины.
Гуюк. Под Пронском. 1237 год
— Великий тайджи, к вам посол, — выдохнувший это, распластался на бухарском ковре. Руки вытянуты вперёд, скрюченные пальцы подрагивают. Казалось, от возвышения, на котором восседал царевич, дует сметающий ветер, и пришедший, пытаясь вцепиться в ковёр ногтями, еле держится, чтобы его не сдуло к порогу.
Такое испытывали люди в юрте Гуюка...
Титул «великий» не прилагался просто к члену царского рода — тайджи. Только к ханам — чингисидам. Бату так стали называть после смерти Джучи, когда он получил в наследство часть его улуса. У Гуюка не было своих уделов: его отец Угэдэй был ещё жив. Это было одним из многочисленных поводов зависти к Бату. Подчинённые тем не менее называли Гуюка «великим», но это было не просто потакание его властолюбию.
Правила — как кого нужно называть — придумал и утвердил великий дед. А значит, всегда можно было вдоволь поиздеваться над подчинёнными, если настроение подходящее. Сейчас было как раз такое.
— Почему ты зовёшь меня «великим», Аучу? — Не то что царевич забыл про сообщение о посланце, как раз наоборот. Оно его удивило, и требовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Но Гуюк хотел показать, что его ничем не удивишь. К тому же приятно было понаблюдать, как несчастный заёрзал. — Знаешь ли ты, что этот титул мне не положено носить?
Вошедший задрожал сильнее: попробуй согласись, что не положено, попробуй скажи, что этого не знаешь, — оскорбишь Чингиса, Сына Бога.
— Ну? Отвечай?! — зазвенел Гуюк. Посетитель дрожал. — Отвечай... — Хан сменил тон: — Что за посол?! От кого? Сколько раз говорено — начинать нужно с главного? — По его нежному лицу вдруг скользнула хитрая улыбка.
— Из... из Резан, приехал коназ Олег, сын их коназа. Хочет говорить с джихангиром.
— Что ему надо? — Гуюк прекрасно понимал, что это тоже неизвестно простому слуге, но уж очень уморительно проступали на его лысине капли пота.
— Это... это он скажет только джихангиру, — с трудом выговорил посетитель, как свой смертный приговор.
— Ведите его сюда...
Посланец шустро пополз к выходу, привычно перекатился через порог.
Хорошо. Любого можно обвинить, что прикоснулся. Впрочем, чтобы перед высокородными расстилаться ниц — было тоже не по Ясе. Темуджин такого вообще не любил, но Гуюк постепенно приучал подчинённых общаться с ним на сартаульский лад: так ему больше нравилось.
Кто-то утверждал, что уважение подчинённых надо заслужить. Какая ерунда.
Уважение надо навязать. Люди верят в то, что им навязывают. Заставь людей ползать — и в их головах возникнет величественный образ того, кто заставил это делать. Через намозоленные колени и животы всё доходит быстрее, чем через мысли. Мысли ещё иметь нужно. А зачем они, например, харачу и боголам? Им же самим во вред.
Глупо приручать диких коней с помощью уговоров да поучений, так и с людьми. Слова, не подкреплённые страхом тела, вылетают из голов, не задерживаясь.
Выслушав Олега с непроницаемым лицом, тайджи отправил князя в гостевую юрту, а сам засуетился. Надо посоветоваться с аталиком Эльджидаем. Тот глупого не скажет — недаром обивал в своё время не только подножие нехитрого Темуджинова трона, но и пыль с его саврасого коня.
Гуюк и Эльджидай. Под Пронском. 1237 год
— Значит, с тобой говорить не хотел? Только с джихангиром?
— Ничего, разговорился. Он не посольство, он — предательство. Предлагает город, который ему не принадлежит! — Растерянность Гуюка ещё не успела отлепиться от его лица, и висела на нём как плохо подогнанная маска.
— Что просит взамен? — Ничего особо нового в услышанном не было, встречалось подобное в Хорезме... и в Китае бывало.
— В нужное время открытые ворота, а взамен...
— А взамен — жизнь и пощаду ему и его семье... — устало продолжил навязшее Эльджидай:
— Нет, не так... Пощаду городу, именно городу. Он, наверное, думает — мы пришли сюда за тысячи алданов[104] просто в гости. Впрочем, свежих лошадей, корм, воинов-добровольцев и всякое прочее обещает.
— Вот как... — И такое видел Эльджидай.
— Говорит, когда войско его отца пойдёт нам навстречу, поверенные из горожан откроют ворота, если часть туменов мы пошлём в это время туда. А люди... Что люди? Каждый в отдельности рад не умирать, сражаясь, а тихо жить. Он убедит оставшихся поступить по его воле. Узнав о взятии Рязани, войско главного коназа разбежится, поскольку будет, как голова без шеи.
— Да ну, так и разбежится, рассказывал ястреб селезню. — Как приятно обличать своего ближнего в коварстве, чувствуешь себя очень мудрым. Но похоже, так и есть, действительно разбежится.
— Землепашцы и охотники не любят нукеров Гюрги, так он говорит. А уж тех переловить — дело нетрудное. — Гуюка стал раздражать покровительственный тон Эльджидая.
— Так за чем же дело стало? Обещай ему пощаду города, пусть ворота откроют, а там посмотрим.
Гуюк недовольно вскинул брови:
— Кабы так, не стал бы тебя тормошить. Этот упрямец сказал, что пошлёт своего человека с тайным словом, чтоб его люди в назначенный час ворота открыли, только при одном условии. Если джихангир — именно джихангир, и никто другой, — торжественно поклянётся пред лицом Мизира и в присутствии ближних нойонов пощадить город.
— Вот как? Этот коназ знает про Мизира?
— Невероятно, но знает, — подтвердил Гуюк.
— Не такие они тут дикие, как о них говорят, — удивился Эльджидай, — у этого коназа голова не хурутом набита. Если после такой клятвы джихангир разорит Рязань, всё войско будет знать, что он клятвопреступник. Навлекать гнев богов в чужих нутугах, в самом начале похода, — Эльджидай на миг задумался, — нет, он не решится на такое. Вот что, тайджи, выхода нет. Придётся отправить этого хитреца к Бату.
