нам показаны, их довольно безвкусную мимику, кокетливое закатывание глаз одного певца и плаксивые гримасы другого, – то уже прямо приходится спросить себя, стоит ли ослаблять впечатление от их прекрасных голосов и от их изящных романсов, которые они пели, этой их довольно-таки вульгарной внешностью?
Немножко лучше обстояло дело с отрывками из «Травиаты». Здесь, как это делается на сцене, тенор пел за пределами киноэкрана (на сцене, за кулисами), а основной номер, то есть большую арию Травиаты, пела красивая и изящно жестикулирующая молодая итальянская актриса. Плюс здесь был, пожалуй, более заметен. Привлекательная внешность и грациозность движений, наверное, большинству зрителей-слушателей давали некоторое добавочное удовольствие к чисто звуковому впечатлению. Однако все же певица, которая исполняет трудную арию с высокими нотами и замысловатой колоратурой, должна все время сверхъестественно открывать рот, делать разные неприятные движения, которые требует от нее сама техника пения. Все это, по правде сказать, искажает ее облик.
И вновь возникает вопрос: не производит ли это на зрителя-слушателя, с одной стороны, впечатления чего-то несколько вымученного, а с другой – какой-то мало нужной добавки?
Конечно, при таком исполнении, как, например, прекрасное, показанное нам среди образцов русской звуковой кинофикации исполнение артистом Ленинградской оперы Журавленко «Блохи» Мусоргского, – все эти соображения отпадают, ибо «Блоху» Мусоргского Журавленко исполняет с великолепными пластическими и мимическими комментариями, поднимающими его интерпретацию почти до уровня шаляпинской. Здесь, наоборот, приходилось пожалеть о том, что превосходный голос тов. Журавленко звучал в передаче тускловато.
<…> Я не знаю, как в смысле простоты и дешевизны соотносятся между собой американские опыты и наши. Во всяком случае, по внешнему эффекту, говоря технически, показанные в этот вечер наши достижения не уступают заграничным, а с художественной стороны они неизмеримо их превышают.
Конечно, невозможно сравнивать примитивное исполнение американско-итальянских теноров с прекрасным исполнением «Блохи» тов. Журавленко.
1929 г.
Танец на эстраде
Может ли балет быть отменен в России?*
<…> Нам нужно старое искусство не только потому, что оно само по себе ценно, приятно, эстетично, совершенно, это нам нужно потому, что от этого светоча зажигаются новые светочи, потому, что новые поколения, растущие вокруг таких артистов, получают от них традиции школы. По особым социальным условиям, о которых я сейчас не буду говорить, именно Россия могла в области балетного искусства создать удивительные традиции, достигнуть такого мастерства, какого не достигли ни в какой другой стране, ни в какой другой области театра. Образцом такого четкого, строгого мастерства, уменья владеть всеми тайнами благородного искусства, дающего полную свободу тела, грацию, и является для нас Гельцер. Утерять эту нить, допустить, чтобы она пресеклась раньше, чем будет использована для новой художественной культуры, общенародной, это было бы великим несчастьем, а если это зависит от воли отдельных лиц, – великим преступлением.
<…> Пусть только новое солнце взойдет еще выше и даст больше света и тепла, пусть ласки его станут более могучими. Нужно только дать время прийти к более спокойной эпохе, и то, что нам сейчас представляется прекрасным резным жезлом Аарона, прорастет и покажет, что оно есть живое древо. Когда теперь так часто говорят о кризисе театра, то говорят это отдельные рафинированные любители. Кризиса нет. Грядущему театру передается целое наследство. Изменяя угол роста новых ветвей, изменяя окраску и густоту их цветения, начнет развертываться театральное народное искусство.
<…> Товарищи, говоря о балете, признаем, что балет, как он есть, уже очарователен; очарователен чарованием музыки и танца, всею этой жизнью и грацией, всей этой яркостью и пластикой. Но, конечно, он может очиститься от тех или иных черт устаревшей рутины, он может проникнуться более высокими человеческими чувствами, более общими глубокими идеями, он может зажечься большим единением с симфонической музыкой, он может дойти до интерпретации самых великих символов человеческой жизни. Нужно ли это или нет? Может ли балет быть отменен в России? Никогда. Но нам нужно иметь не дилетантский балет, а такой, который был бы достижением величайшего из владык – трудового народа. Если, с одной стороны, балет переливает через край своей чаши и скоро устремится к новым достижениям, то и обратно: это не случайность, что народ со всех концов тянется к танцам. Когда наши школы ритмики выпускают некоторое количество руководительниц, у нас их берут с руками. Нет школы, которая не хотела бы преподавать ритмику, мы наблюдаем небывалый наплыв желающих учиться балету. Три-четыре дня тому назад я получил телеграмму1 от известной жрицы того же искусства, от Айседоры Дункан, которая просит разрешения приехать в Россию и взять на воспитание не менее тысячи детей, так как она считает, что именно здесь, в России, ей удастся поставить школу вольного ритма.
Товарищи, если действительно суждено быть этому – а это будет, – что ритмизация жизни сольется с демократией, искусство охватит, как в древности, народные массы, то они будут собираться в какой-то центр, где самые сложные действа, ритмы и танцы будут сочетаться и выявляться в высочайших достижениях и переживаниях коллективного духа в организованных народных празднествах. Вот почему я считаю, что отмахиваться от балета, не понимать его огромного культурного значения – это значит быть близоруким, не видеть того, что ждет нас в ближайшем будущем.
<…> Это будет тем скорее, чем будут меньше мешать заниматься России своим хозяйством и своей культурой. Нет такой силы, которая могла бы сломить нашу власть и отнять те завоевания, которые нами приобретены. Но могут быть силы, которые будут вставлять палки в наши колеса, которые будут останавливать наш прогресс. Эти силы будут сметены с нашего пути, и тем скорее, чем скорее проникнет в сердца всех граждан России сознание, что мы в дружном единении должны развертываться, ибо в развернувшейся России роль науки, искусства будет гораздо большею, чем думают даже самые истинные друзья революции. Товарищи, я думаю, что этот юбилей и эта речь тоже имеют характер символа: здесь отмечается единение новой народной власти с искусством в лице одной из лучших его представительниц.
Да здравствует, товарищи, народный труд, да здравствует великое искусство, да здравствует наша израненная, наша бедная, но крепнущая в силе и красоте социалистическая республика!..2
1921 г.
Айседора Дункан*
I. Наша гостья
Почему Айседора Дункан приехала в Россию? Потому, что ей, как редкому типу самого подлинного художника, претит та атмосфера, которой заставляют дышать каждого человека нынешние буржуазные господа обнаглевшей, оголенной, разоренной, дышащей ненавистью и разочарованием
