Азеведо утверждает, что случайно найденная музыка «Эдипа в Колоне» была исполнена после написания во время любительского исполнения перевода Джусти. Но когда наследники Джамбаттисты Бодони в 1817 году опубликовали перевод в Парме, Джусти в примечании к нему написал: «Знаменитый maestro dί cappella положил мои хоры на музыку и был за это мною щедро вознагражден. Немного времени спустя я обнаружил, что на многих страницах отсутствует аккомпанемент. Я обратился к нему, он взял страницы назад, и, несмотря на многочисленные требования, которые я предъявлял ему год за годом, я так и не смог получить их обратно...»
Многие детали этого инцидента остаются неясными: почему Россини не вернул Джусти аккомпанемент, который поэт так ждал; почему ни Массе, ни его последователь Брандю никогда не опубликовали партитуру полностью, каким образом Трупена стал обладателем двух хоров. Трупена приехал в Болонью весной 1844 года с целью получить от Россини позволение опубликовать два хора из «Эдипа в Колоне» плюс третий хор, специально написанный для этой цели, с новыми текстами на французском языке. Сначала Россини колебался, посоветовав Трупена держать хоры спрятанными в сейфе. Но издатель представил ему двойной мотив своего предполагаемого действия. Поездка из Парижа в Болонью стоила ему много времени и денег; к тому же Габусси должен получить какое-то финансовое вознаграждение за то, что нашел партитуру. Россини поддался на уговоры, хотя был невысокого мнения о своих ранних хорах, считая их «слишком плохими» для того, чтобы быть изданными. Но он в конце концов уступил настойчивым просьбам Трупена написать своего рода «паспорт» для них в форме нового третьего хора; затем он обратился с анонимной, выраженной в плохих стихах, мольбой к Деве Марии.
Трупена вернулся в Париж, а 22 июня 1844 года Россини подписал и отправил ему копию партитуры третьего хора, которую закончил на вилле Корнетти. У Трупена оказалось три хора, которые он сопроводил французскими текстами: «Вера» Проспера Губо, «Надежда» Ипполита Люка и «Милосердие» (новая музыка) Луиз Коле. Опубликованное Трупена состоящее из трех частей произведение исполнили в первый раз в зале Трупена 20 ноября 1844 года. Дирижировал Огюст Пансерон; Анри Герц аккомпанировал на фортепьяно; хор состоял из двенадцати выпускников консерватории, одну из сольных партий исполнял солист, получивший недавно премию. Среди зрителей присутствовало много музыкальных критиков, а также Адольф Адам, Обер и Фроманталь Галеви. Адам опубликовал рецензию на представление во «Франс мюзикаль», где говорилось, что менее талантливому композитору было бы достаточно одной «Веры», чтобы добиться славы, что «Надежда» заслуживает похвалы своей «величественной открытостью, удачным развитием и прекрасной простотой эпилога», а «Милосердие» дает подтверждение гениальности композитора. Однако Берлиоз в «Журналь де деба» от 6 декабря 1844 года резко и насмешливо отозвался о хорах: «Вера» не сдвинет горы; «Надежда» нежно убаюкала нас, словно колыбельная, что же касается «Милосердия», только что созданного для нас месье Россини, нужно признать, что это не сможет значительно повлиять на рост его основанного на музыке состояния и что поданная им милостыня не разорит его».
В мае 1844 года Россини почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы поехать в Феррару послушать Доменико Донцелли в опере Саверино Меркаданте «Наемный убийца», написанной в 1839 году. Его присутствие в театре вызвало продолжительные аплодисменты. Оркестранты приветствовали его, сыграв между актами увертюру к «Семирамиде», и собирались исполнить под его окнами серенаду, однако в тот день в городе разразилась буря. В Болонье его популярность тоже возрастала: 19 августа 1844 года Костанца Тибальди, дочь тенора Карло Тибальди, написала другу о большом празднике, устроенном в честь его именин: «Оркестр исполнил пять музыкальных фрагментов, четыре из «Стабат» и один из «Вильгельма [Телля]», все кричали «вива Россини», как ты понимаешь. Когда музыка закончилась, был накрыт стол на сорок исполнителей, к ним присоединились [Винченцо] Разори, Гаэтанино, Ливерани (знаменитый композитор и преподаватель лицея) и сам Россини; снова раздавались крики «вива».
28 января 1845 года Россини пишет из Болоньи Верди, находившемуся в Милане и готовившемуся к премьере в «Ла Скала» (15 февраля) своей «Жанны д’Арк». Главная цель письма – заплатить Верди за бравурную арию, написанную им явно по просьбе Россини для Николая Иванова:
«Многоуважаемый маэстро и друг, что можно сказать о моем долгом молчании? Фурункулы, словно гвозди, впившиеся в плоть, покрыли мои ноги и руки, не буду рассказывать о той боли, которую я испытал, только скажу в свое оправдание, что до сегодняшнего дня не мог написать, чтобы должным образом поблагодарить за то, что вы сделали для моего друга Иванова, который чувствует себя счастливым, став обладателем одной из ваших восхитительных композиций, принесшей ему блистательный успех в Парме.
Здесь же вы найдете чек на 1500 австрийских лир (приблизительно 712 долларов), примите их не как плату за ваш труд, который заслуживает намного большего, но просто как знак благодарности со стороны Иванова, возложившего на меня все обязательства в отношении вас, кого я так уважаю и люблю.
«Двое Фоскари» произвели во Флоренции фурор; то же самое будет и с вашей «Жанной д’Арк». Этого желает вам от всего сердца любящий вас и восхищающийся вами Дж. Россини».
Незатухающий интерес Россини к событиям музыкальной жизни снова находит отражение в письме, написанном им из Болоньи 10 марта 1845 года Елене Вигано, находившейся тогда в Париже. Очевидно, это ответ на сообщение певицы, дочери знаменитого хореографа Сальваторе Вигано, об огромном успехе симфонической оды Фелисьена Давида «Пустыня» 9 : «Благодарю вас за новости по поводу синьора Давида. Меня не радует, что его поместили в один ряд с Бетховеном, Моцартом и т. д. Таким образом можно разрушить его будущее».
Ровное течение жизни Россини нарушилось в конце августа 1845 года сообщением о тяжелой болезни Изабеллы в Кастеназо. Он явно не встречался с ней (разве что в общественных местах) после ссоры, произошедшей между ней и Олимпией за восемь лет до этого. Но 7 сентября 1845 года они с Олимпией приехали в Кастеназо, узнав, что Изабелла (которой было тогда шестьдесят лет) умирает. Дзанолини так пишет об этой встрече: «Олимпия присутствовала, но не говорила ничего; если она и испытывала боль, то знала, как скрыть ее». Россини беседовал с Изабеллой наедине около получаса и вышел из ее спальни весь в слезах. Он приказал слугам усердно заботиться о ней. В последующий месяц он ежедневно получал сообщения о ее состоянии, а 7 октября ему сообщили, что она умерла, перед смертью произнеся его имя несколько раз. Почти тридцать лет прошло с тех пор, как блистательная Кольбран создала роль Елизаветы в театре «Сан-Карло» в Неаполе. Возможно, его мысли обратились к той эпохе, которая закончилась для них обоих в Венеции в 1828 году – для нее исполнением главной партии в «Семирамиде», для него – завершением его карьеры оперного композитора в Италии. Теперь он был свободен и мог жениться на Олимпии, но не делал этого более десяти месяцев. Он никогда не жил в Кастеназо после смерти Изабеллы. Несколько лет он сдавал имение в аренду, а в марте 1851 года продал его.
Во время смертельной болезни Изабеллы Джованни Рикорди решил установить бюст Россини в миланском театре; он заказал скульптуру Чинчиннато Баруцци. 17 мая 1846 года торжественное открытие состоялось в фойе театра «Ла Скала». Музыкальная программа для этого события была составлена из подобранных в хронологическом порядке отрывков из опер Россини и «Гимна Россини», написанного другом Доницетти сицилийским композитором Плачидо Манданичи на слова Феличе Романи. Россини также собрались увековечить в мраморе в парижской «Опера», открытие статуи наметили на 9 июня 1846 года. Во время пребывания Россини в Париже в 1843 году на лечении Антуан Эте сделал с него наброски. Был создан комитет с целью собрать деньги с почитателей Россини, чтобы заплатить Эте за скульптуру, в него вошли Обер, Доницетти, Дюпре, Луиджи Лаблаш, Мейербер, Леон Пилле и Эри Шефер. Упорно проявлявшая недружелюбие «Ревю э газетт мюзикаль» (№ 51 и 53, 1843) резко критиковала цели и намерения комитета. В мае 1845 года Эте отправился в Болонью специально для того, чтобы зарисовать руки Россини для своей скульптуры. Его друг, совершивший с ним вместе это путешествие, опубликовал анонимное описание этого визита в «Ибериа мюзикаль»; вот его фрагмент:
«Когда наш экипаж подъехал к дому великого композитора, мы увидели его прогуливающимся с друзьями; он был похож на античного философа, окруженного учениками, прислушивающимися к его словам. Представленные ему, мы получили самый теплый и дружеский прием; он взял нас под руки, повел к себе домой, говоря со знанием дела о Франции и о теперешнем состоянии музыки. Ошибается тот, кто считает, будто Россини равнодушен к тому, что происходит в мире искусства... Когда я откровенно сказал, что, по моему мнению, итальянские театры находятся сейчас в плачевном состоянии, он согласился: «Вы правы. Теперь вопрос не в том, кто лучше поет, но кто громче кричит. Через несколько лет у нас в Италии не будет ни одного голоса». И он привел в пример тенора Донцелли, сказав: «Посмотрите! Вот певец!»
