Менгино (Ливерани) дирижировал первым исполнением хора вечером 21 июня 1848 года (годовщина правления Пия IX) на освещенной по-праздничному пьяцца Маджоре. Число исполнителей, инструменталистов и вокалистов превысило четыреста человек. Широкая аудитория реагировала самым восторженным образом, безусловно отчасти вызванным способным воспламенить текстом, и потребовала повторения «Хора». Хотя реакция слушателей подтвердила, что большая часть болонцев относится к Россини с восхищением, но сообщения об этом, так же как и призывы Басси, не убедили Россини и Олимпию расстаться с относительно безопасной Тосканой.
Возможно, Россини проявлял искренность, торжественно заявляя о своей немеркнущей любви к Болонье и о постоянном желании вернуться туда. Однако он не мог не заметить, что жизнь флорентийцев находилась на значительно более высоком культурном уровне (за исключением музыки), была более разнообразной и несла с собой больше развлечений, чем жизнь в Болонье. Эта привлекательность, а также перепады в состоянии его здоровья с частыми ухудшениями, удерживала его в столице великого герцогства до сентября 1850 года. В течение двух лет он фактически ни разу не посетил Болонью, связанную с Флоренцией дорогой, хотя и трудной, и ухабистой, проходившей через Апеннины, но простиравшейся не более чем на шестьдесят пять миль.
Сверхчувствительная природа Россини на фоне его болезненного состояния была сильно потрясена событием, заставившим его искать убежище во Флоренции. Нет сомнения, что он в то время находился в состоянии, которое Бруно Риболи характеризовал как «мрачные симптомы ужасного беспокойства», с часто проявляемыми признаками маниакально-депрессивного свойства. Только неустанная полная любви забота Олимпии помогала ему проходить через этот темный лабиринт. Подобное состояние не было постоянным – настроение Россини менялось непредсказуемо без видимой причины. Временами он впадал в полную прострацию, а иногда он робко и нерешительно присоединялся к музыкальным сборищам, которые прежде доставляли ему такое удовольствие.
* * *
Республиканский Париж, медленно приходивший в себя после революции, отправившей в феврале 1848 года Луи Филиппа в изгнание, не забыл Россини. Взяв партитуру и либретто «Путешествия в Реймс», несколько странной оперы, которой Россини приветствовал коронацию последнего из Бурбонов двадцать три года назад, Жан Анри Дюпен переделал текст Луиджи Балокки в двухактную комическую оперу под названием «Едем в Париж». Решение поехать на коронацию Карла X в Реймс теперь превратилось в обсуждение уличных боев 1848 года и принятие решения отправиться в Париж и посмотреть, что же там произошло. Строки, посвященные битве у Трокадеро, теперь относились к сражению на площади Пале-Рояль. Это чрезвычайно странное пастиччо стало первым из нескольких представлений, показанных в театре «Итальен» 26 октября 1848 года.
Россини не принимал никакого участия в создании этой мешанины из музыки, которую он использовал в «Путешествии в Реймс» и частично в «Графе Ори». Критик «Ревю э газетт мюзикаль» по этому поводу сказал: «Представление было холодным и скучным. Проблески гениальности великого маэстро не могли разбить лед. Очаровательная интродукция, такая же, как в «Графе Ори», дуэт Кавалера и Коринны, такой же, как дуэт графа Ори и графини, потрясающий номер без аккомпанемента и восхитительный финал были выслушаны без восторга. Ничего удивительного: каждый слышал это слишком часто и в гораздо лучшем исполнении. Опера «Едем в Париж» вскоре умерла естественной смертью.
Среди огромного количества сохранившихся писем Россини значительная часть датируется 1848-м, 1849-м и первыми девятью месяцами 1850 года. Они написаны из Флоренции и адресованы главным образом его финансовым, юридическим и музыкальным агентам в Болонье, особенно часто Гаэтано Фаби, Доменико Ливерани и Анджело Миньяни, которых он бомбардировал порой ежедневно требованиями информации, финансовых отчетов, подробных деталей того, что они сделали для него, и настоятельных просьб, чтобы они обратили пристальное внимание на все его инструкции. Например, когда он узнал от Фаби, что в его болонской квартире встал на постой австрийский офицер, он написал: «Вы должны проследить, чтобы полковник не порвал белье. Передайте его ему и примите обратно со всем должным вниманием. Что касается всего прочего, оказанная честь велика, и следует удовлетворять его желания». Многие письма 1848 года с подписью Россини были написаны кем-то другим: предположение о том, будто он слишком плохо себя чувствовал, чтобы написать их, находит подтверждение в неровно поставленных подписях.
Супруги Россини в общем вели довольно спокойную жизнь во Флоренции. Сообщения о тяжелых боях в Болонье, безусловно, сдерживали их желание вернуться туда. 8 мая 1849 года во время одной из стычек в Болонье был убит граф Марко Марлиани, некоторое время учившийся вместе с Россини и видевший постановки его опер в театре «Итальен» в Париже 2 . Либерально настроенный Марлиани стал страстным сторонником независимости. Во Флоренции Россини время от времени видели в обществе: 20 января 1850 года он присутствовал на похоронах скульптора Лоренцо Бартолини и держал одну из лент, привязанных к катафалку; 20 мая 1850 года он написал музыкальное посвящение вдове скульптора, но более значимое возвращение к музыке произошло в конце 1850 года, когда художник Винченцо Разори передал Россини картину, представляющую собой символ священной музыки Давида, играющего на арфе. Желая выразить свою благодарность, Россини выбрал поэму Баккилидес в переводе Джузеппе Арканьели, положил ее на музыку, назвав «Гимн миру», и послал его Джованни Пачини, чтобы тот его оркестровал. Нет свидетельств, исполнялось ли произведение в то время, но критический отзыв о нем был опубликован в «Театри, арти э леттература» (Болонья) в январе 1851 года. Давно потерянная партитура значительно позже, в 1950-х годах, внезапно нашлась в Имоле в доме потомка маркиза Даниеле Дзаппи, женившегося на Понятовской. В музыке, безусловно, чувствуется влияние предшествовавших оперных стилей (она производит такое впечатление, будто Россини внимательно слушал как Беллини, так и Доницетти), она лирична и искренна, ничто в ней не намекает на то, что композитор находился в состоянии депрессии.
В середине сентября 1850 года Россини наконец-то решился рискнуть посетить Болонью. По-видимому, он хотел убедиться лично, выполняются ли сотни непростых инструкций, которые он посылал Фаби, Ливерани и Миньяни. Однако прежде чем покинуть Флоренцию, он начал вести переговоры о том, чтобы сдать в аренду второй этаж палаццо Пьянчатичи, подтверждая таким образом свое намерение оставаться в Тоскане. Для путешествия в Болонью он выразил готовность заплатить за эскорт из четырех конных карабинеров от Лойано до города и попросил позволения установить защитные орудия у своей болонской резиденции. Он счел болонские власти бдительными, а саму Болонью «более классической, чем обычно»; ее обитатели, по его словам, бродили вокруг с вытянутыми лицами. Оказавшись в Болонье, он вскоре стал скучать по жизни во Флоренции, по вниманию Олимпии, по вечеринкам по пятницам, по приятным визитам к другу Лаударио делла Рипа на виллу Лоретино.
Тревожная обстановка в Болонье беспокоила Россини. 1 января 1851 года он писал оттуда своему флорентийскому другу Джулио Карбони, что надеется «нежно обнять его» в начале мая; 24 февраля он написал князю Карло Понятовскому, что непременно вернется во Флоренцию в начале мая. Необходимо было упаковать драгоценности, серебро, картины и скульптуру из болонского палаццо. 12 февраля он нанес визит австрийскому губернатору Болоньи графу Нобили и обратился с просьбой перевезти свой багаж в Милан под охраной военных. Если даже он вынашивал какое-то намерение задержаться в Болонье, инцидент, произошедший 1 мая, окончательно убедил его в обратном. В тот день он был дома с друзьями, когда неожиданно явился с визитом граф Нобили. Как только австриец вошел в комнату, друзья Россини демонстративно покинули ее. Ему пришлось принимать губернатора в одиночестве. Он воспринял уход друзей не столько как оскорбление Нобили и в его лице всех австрийцев, но как неодобрение его самого и оскорбление его как хозяина дома. Четыре дня спустя он уехал во Флоренцию и больше никогда не возвращался в Болонью.
Гаэтано Гаспари сказал о Россини: «Он больше не мог выносить, когда говорили о Болонье. Жителей ее он теперь всегда называл убийцами». Когда кремонский музыкант Руджеро Манна попросил Россини предложить кого-нибудь на пост директора когда-то столь любимого им болонского лицея, Россини отзывался о городе как о «прекрасной родине агрессии и mortadelle[66]». В ноябре 1852 года он послал своего слугу Винченцо из Флоренции в Болонью, чтобы помочь Фаби распродавать мебель и прочее имущество, остававшееся в квартире палаццо Донцелли. «Уполномочиваю вас, – писал он Фаби 9 ноября, – вносить в цену любые изменения, какие сочтете необходимыми, так, чтобы закончить поскорее это дело и чтобы я больше не слышал об этой злосчастной истории».
