Самые обоснованные и яростные нападки на «Роберта Брюса» были опубликованы венгерским пианистом Штефаном Хеллером в форме письма, обращенного к «Мьюзикл уорлд» (Лондон). Описывая Россини как «великого коррупционера в музыке», Хеллер осуждает его «изнеженные каватины... неестественные страсти... лицемерную фразеологию... отсутствие вкуса... тривиальные и вульгарные идеи». Переведенная на французский язык и опубликованная в «Критик мюзикаль», резкая критика Хеллера привлекла внимание Олимпии Пелиссье. Возможно, не посоветовавшись с Россини, 17 января 1847 года она схватила перо и написала Пилле следующее:
«Что я могу вам сказать, прочитав в «Критик мюзикаль» от 17 января 1847 года письмо, адресованное мистером Штефаном Хеллером директору «Мьюзикл уорлд»? Только то, что, совершенно ошеломленная, я внимательно прочла эту лавину оскорблений, глупого пустословия, высказанных невежественно, нагло, с плохим вкусом, так что кровь застыла у меня в жилах, а щеки вспыхнули от возмущения. Как могла я, женщина, всего лишь мельчайшая песчинка, отомстить за оскорбление, выходящее за пределы человеческого воображения? Я принялась за работу. Я отправила директору «Деба» коробку с двумя парами великолепных ослиных ушей, первую в подарок месье Бергену, главному редактору «Деба»; вторую – знаменитому композитору месье Гектору Берлиозу с тем, чтобы он переслал ее своему прославленному другу, современному Мидасу, по-иному называемому Штефан Хеллер. Уши были упакованы в корм для скота. Все это заняло у меня много времени: одни уши не удовлетворяли меня, мне хотелось вызвать веселье, когда будут открывать ящик. Я надеялась, что вышеупомянутая посылка будет открыта в присутствии директора или служащих «Деба»; невозможно, чтобы этот подарок не достиг адресата, так как я прикрепила к ушам, как фронтиспис, статью от 17 января, убежденная в том, что месье Бертен с удовольствием передаст вышеупомянутое украшение тому, кто его заслуживает. Россини ничего об этом не знает; его sang-froid[63] находится в полном противоречии с моей натурой – я чуть не заболела от огорчения, он же весело высмеивает мистера Штефана Хеллера, даже не зная имени этого злосчастного парня. Он утверждает, что этот джентльмен имеет полное право на свое собственное мнение, которое следует уважать».
Мы не знаем, достиг ли замечательный пакет Олимпии своего назначения, но точно знаем, что, возможно, благодаря этому обмену оскорблениями «Роберт Брюс» принес Нидермейеру 15 000 франков (по 500 франков за каждое из тридцати представлений). Россини, снабдивший Пилле «новой» оперой Россини, но не получивший за нее ни франка, мог с полным правом смеяться над высокопарным тоном кипящих негодованием Дюпоншеля, Хеллера и других. Начавшего свой сценический путь в «Опера» «Роберта Брюса» в предпоследний день 1846 года можно было услышать в следующем октябре в Брюсселе, а в ноябре в Гааге, прежде чем он вернулся в «Опера» летом 1848 года.
Тем временем в Болонье восшествие Пия IX подвигло Россини на создание еще одного пастиччо. Римский историк Джузеппе Спада предложил ему положить на музыку написанные по случаю стихи графа Джованни Маркетти и создать кантату в честь нового папы. Без долгих размышлений Россини согласился, возможно, он планировал еще раз обратиться к «Хору бардов». Затем он передумал и 6 августа 1846 года написал Спаде: «Я очень задержался с ответом на ваше драгоценное письмо; был болен и все еще не совсем поправился; примите мои извинения. Как только я получил ваше письмо, я сообщил графу Маркетти, что у меня есть хор, на музыку которого можно положить новые стихи, и что я всецело в его распоряжении, но до сегодняшнего дня я не получил ответа. Что же касается написания мною кантаты, не забудьте, мой превосходный друг, что я еще в 1828 году отложил свою лиру и не смогу снова взять ее. Если бы эта изумительная возможность предоставилась мне, когда я был еще в состоянии, я с энтузиазмом принялся бы за работу; но теперь я инвалид и должен пребывать в немоте. Если Маркетти согласится на хор, я его тотчас же вышлю...»
Спада не сдался. Через двух болонских друзей Россини, маркиза Камилло Пиццарди и В. Кристини, он оказал такое сильное давление на Россини, что композитор, наконец, согласился составить кантату-пастиччо. Когда позже к нему обратились с просьбой опубликовать эту кантату – «Кантату в честь римского папы Пия IX», – он ответил, что публикация невозможна, так как музыка принадлежит другим издателям, которые ему уже заплатили. Тогда Маркетти пришлось приспособить стихи к уже существующей музыке. 25 октября 1846 года Россини писал Спаде: «Я отправил маркизу Пиццарди свою композицию на стихи графа Маркетти, с тем чтобы она была как можно скорее переслана вам; если это произведение будет когда-либо исполняться, потребуется прекрасное текучее сопрано для образа Надежды и тенор для L’Amore pubblίco[64]. Партия Корифея не велика, для нее просто потребуется точный голос. Бас Genίo crίstίano[65] должен обладать силой и мужеством. Вы найдете двух Корифеев в хоре девушек, последовательниц Надежды, пусть они будут хорошенькими и по возможности обладают простыми искренними голосами. Военный оркестр следует поместить напротив оркестра, это создаст определенный эффект эха. Хор многочисленный, зрители терпеливые и т. д. и т. д. Мой добрый друг, это несколько инструкций, которые я счел необходимыми; если дирижировать будет маркиз [Раффаэле] Мути [-Папаццури], я буду совершенно спокоен и счастлив».
Первое исполнение кантаты (интродукция, соло сопрано, соло тенора, квартет, хор) состоялось в зале Академической филармонии в Болонье 16 августа 1846 года, похоже, это была своего рода репетиция в день именин Россини; римское представление, для которого она и создавалась, состоялось в Капитолии 1 января 1847 года. Пресса отмечала, что количество зрителей превышало полторы тысячи, включая тринадцать кардиналов, герцога Девонширского, брата короля обеих Сицилии и принцессу Саксонскую. На стенах Сената были развешаны девизы, написанные братом Джузеппе Спады, Франческо. Сзади на усыпанной звездами драпировке была следующая надпись:
«ПИЮ IX
Высокопреосвященству Величайшему первосвященнику
гимн благодарности и похвалы
Счастливый Рим посвящает
От своего бессмертного и достойного благоговения имени,
торжественно встречая в Капитолии
наступление Нового года».
Глава 14
1846 – 1855
16 августа 1846 года, в день первого исполнения россиниевской кантаты в честь Пия IX, они с Олимпией Пелиссье поженились. Незадолго до этого Россини снял у маркиза Аннибале Банци виллу, находившуюся сразу же за пределами болонских ворот Санто-Стефано. В часовне, примыкающей к этому имению, его друзья фаготист Антонио Дзобили и тенор Доменико Донцелли выступили в качестве свидетелей на его второй свадьбе. Россини было пятьдесят четыре года, его невесте – сорок девять. Брачное свидетельство в приходской церкви Сан Джованни в Монте гласит: «Год 1846, август 16. Оглашения имен вступающих в брак не состоялось. Приходской аббат Сан-Джулиано соединил браком согласно с предписанием совета Трента прославленного кавалера Джоакино Россини, вдовца покойной синьоры Изабеллы Коллины Кобранд, сына покойного Джузеппе и покойной Анны Гвидарини из прихода святых Витале и Агрикола, и синьору Олимпию Алессандрину, дочь покойного Жозефа и покойной Аделаиды Дескюйе из прихода Сан Джованни в Монте. Свидетели – синьор Антонио Дзоболи и синьор Доменико Донцелли». Второй брак Россини длился без серьезных разногласий до самой его смерти, последовавшей двадцать два года спустя. Олимпия пережила его, ревностно и убедительно играя роль вдовы великого человека до своей собственной смерти, последовавшей 22 марта 1878 на восемьдесят первом году жизни. Но супругам Россини не суждено было долго наслаждаться безмятежной болонской жизнью: вскоре наступил 1848 год. Возможно, потому, что Россини опасался гражданских беспорядков, о которых поступали сообщения из многих мест, или по какой-либо иной причине, но 26 апреля 1848 года он передал завещание болонскому нотариусу Чезаре Станьи. В нем он назвал музыкальный лицей своим главным наследником. На следующий день оркестр военных добровольцев, готовившийся покинуть Ломбардию и принять участие в борьбе за независимость, собрался у палаццо Донцелли, чтобы приветствовать Россини. Когда он вышел на балкон, желая поблагодарить их, его встретили аплодисментами, но одновременно раздавался и свист, и враждебные выкрики: «Долой богача-реакционера!»
Распространились слухи, будто симпатии Россини к либералам, подтвержденные тем, что он подписал петицию к кардиналу Риарио Сфорца, значительно охладели, когда он узнал новости о крайностях, совершаемых патриотами. Недоверие и неприязнь к Россини со стороны либералов и радикалов усилилась после того, как он пожертвовал только 500 скуди, пару лошадей и ничего больше, когда к нему обратилась болонская комиссия, собирающая средства на поддержку борьбы за независимость. Грубые выкрики нескольких человек в толпе под окнами напугали и без того робкого Россини. Позже он утверждал: его явно неадекватная реакция возникла в результате того, что, по его сведениям, в тот день в Болонье нескольких человек убили, и никто даже не попытался арестовать нападавших. И Олимпия, неважно себя чувствовавшая, также сильно испугалась. В панике они решили немедленно покинуть Болонью. На следующее утро (28 апреля 1848 года) ранней почтовой каретой они отправились во Флоренцию.
