каждый Новый год Майя и Федя встречали исключительно вдвоем.
— Это наш, только наш, особенный праздник, — говорила Майя, и Федя привычно соглашался с нею. Ему в общем-то никто, кроме Майи, и не был нужен.
Теперь Майя решила: несмотря ни на что, не нарушать созданную в ее маленькой семье традицию.
Во-первых, это была их четвертая годовщина, во-вторых — проводы Феди. Первого января утром Федя должен был уйти на фронт.
Он уже много раз за этот год ходил в военкомат с просьбой отправить его на фронт, но ему все время отказывали по причине сильной его близорукости.
Однако он не сдавался, продолжал засыпать военкомат своими заявлениями и наконец добился своего: получил назначение в военно-полевой госпиталь под Малой Вишерой.
В тот день он пришел домой раньше Майи, сварил картошку, вскипятил к ее приходу чайник. Майя вернулась спустя полтора часа, вконец замерзшая, но сравнительно веселая:
— Угадай, что я достала к Новому году?
Федя снял очки, протер их платком.
— Не знаю, право, может быть, белой муки или новые валенки?
— Ни за что тебе не угадать!
Майя торжественно вытащила из кармана и поставила на стол темно-зеленого стекла бутылку.
— Водка! Усек?
— Усек, конечно.
— А на что она нам?
— Чудак-человек, разве можно Новый год без водки встречать?
— Можно, — сказал Федя. — Ты же знаешь, я не приемлю никакого алкоголя.
— Я тоже, — сказала Майя, — не очень-то, как ты знаешь, прикладываюсь, но традиция!
— Да, это верно, — согласился Федя. — Традиция есть традиция. Где ты, кстати говоря, достала водку-то?
— На Палашевском рынке сменяла.
— Сменяла? На что же?
— На летнее пальто, — ответила Майя. — Только ты не жалей, Федя, я его давно уже относила, оно мне до ужаса надоело, и в общем-то так хорошо получилось, что удалось его обменять…
— Да, удачно донельзя, — машинально проговорил Федя, мысли его были сейчас заняты одним: как сказать Майе о том, что первого января он уходит на фронт. — Удачно до невозможности…
— Чего ты бормочешь? — рассмеялась Майя. — Сколько разговоров о каком-то старом пальто и бутылке водки!
— Ты права. Хочешь картошки?
— Хочу.
Федя вынул из-под подушки кастрюлю с картошкой, налил в стакан чай, подвинул Майе блюдечко с двумя кусочками постного сахара. Федя любил и умел хозяйничать. Майя считала, что у него получается куда более складно и ловко, чем у нее.
— Как, сыта? — спросил Федя.
— Вполне, — ответила Майя. — Теперь постираю немного — и спать. Завтра у меня дежурство, а у тебя когда?
— У меня? — переспросил Федя. — Понимаешь, дело какое…
— Какое? — насторожилась Майя.
— Только давай сразу договоримся, не переживать, ладно?
— Что случилось? — быстро спросила Майя.
Федя улыбнулся:
— Все в порядке, даю слово. Веришь мне?
Майя кивнула. Вдруг ей все разом стало ясно.
— Ты идешь на фронт. Верно?
— Угадала, верно.
— Когда?
— Первого января.
Опустив голову, Майя медленно постукивала пальцами по столу.
— Выходит, тридцать первого ты еще дома.
— Само собой, мы с тобой еще Новый год непременно справим.
«Сказать или не стоит?» — подумала Майя. Сперва хотела было ничего не говорить, но тут же быстро перерешила: нет, он должен знать, кому же еще знать, как не ему?..
— Ты пойми меня, — сказал Федя. — Я не мог иначе! Я должен быть на фронте, понимаешь, должен!
— Понимаю, — ответила Майя.
— Нет, в самом деле, пойми, я здоровый мужик и я не могу, мне непереносимо оставаться здесь, в Москве, когда война…
— Федя, — Майя прижалась щекой к его плечу. — Я бы тоже пошла на фронт, я бы очень хотела пойти, но не могу.
— Оставайся здесь, дома, — сказал Федя. — Ты здесь тоже нужна.
— Я бы пошла на фронт, — не слушая его, повторила Майя. — Но не могу, понимаешь?
Федя недоуменно посмотрел на нее.
— Что-то я тебя никак не пойму?
— И не догадываешься?
— О чем?
— Попробуй угадай…
— Постой, — сказал Федя. — Кажется, понял. Это точно?
— Точнее точного.
Он взял ее руку, сжал крепко обеими своими ладонями.
— Надо же так!
— А ты вроде не рад…
— Нет, я рад, я очень рад, Майя…
Он улыбнулся, глядя на нее, но на душе его было тревожно. В самом деле, надо же так! Именно теперь, в войну…
— Если будет мальчик, я назову его Федей, — сказала Майя.
— Стало быть, Федор Федорович, — сказал Федя. — Что ж, пусть, и так можно. Ну, а если девочка?
— Тогда Майей. Мне нравится мое имя, оно такое какое-то весеннее.
— А вдруг будет двойня? — спросил Федя, мгновенно пожалев о своих словах, но Майя, к счастью, не слушала его.
— Может быть, я к маме в Павлов уеду, поработаю еще немного, а весной к маме, там и рожу…
Когда-то, было это немыслимо давно, прошлой зимой, они строили планы — взять отпуск в июле — августе и махнуть к ее маме в город Павлов, под Горький.
— У нас там такие просторы — закачаешься, — говорила Майя. — Город, словно пряничный — дома в садах, леса, заливные луга на Оке…
— Ты плавать умеешь? — спросил Федя.
Майя даже слов лишилась от удивления:
— Да ты что, Федя? Я Оку сколько раз переплывала, за мной, если хочешь, редко кто угонится.
— А вот я не умею плавать, — признался Федя. — Как-то так не научился…
— Поедем в Павлов, и я научу тебя, — сказала Майя.
В эти минуты Майе снова вспомнился тот, давний разговор…
Больше они ни о чем не говорили, все было так, как обычно.
Майя стирала на кухне, Федя лег спать. Потом и Майя легла, но никак не могла заснуть; Федя тоже не спал, и оба делали вид, что спят. Майя даже пыталась иногда всхрапывать для пущей достоверности, а Федя лежал тихо, неподвижно.
Ночью в коридоре зазвонил телефон, Федя привычно вскочил, ночью вызывали к телефону только его, из приемного покоя или из отделения.
Он быстро оделся и вышел, тогда Майя перестала притворяться спящей и долго, почти до самого утра все думала о Феде, о себе и о том, кто должен еще родиться и кому с первого же дня, должно быть, придется туго…
Утром она встретилась с Федей на улице, возле дома, когда спешила на дежурство в больницу, Федя же возвращался из больницы свежий, пахнувший снегом. На миг прижался холодной щекой к Майиной щеке, и она с трудом удержалась, чтобы не разреветься в голос.
…За день до Нового года Майя отправилась на метро в Сокольники.
Прошла вдоль заснеженных дорожек, огляделась по сторонам, кругом было тихо, трещали от мороза сосны, время от времени пролетали в вышине птицы.
«Надо же, ни ножа, ни топорика какого-нибудь не догадалась захватить с собой», — пожалела
