совсем другая история, требующая отдельного рассказа, — продолжал Авенир Степаныч — А если говорить коротко, то мы уже через Центральный архив, через Министерство обороны узнавали адреса ветеранов 8-й Воздушной Армии и начали писать письма.
— Мы писали очень много писем, — сказал Митя.
— Ровно восемьдесят семь, — вставил Колюн. — Я считал.
— Да, наверное, так и есть, — согласился Авенир Степаныч. — Только, к сожалению, далеко не все ветераны оказались живыми.
— Мы писали всем одинаково, — добавила молчавшая до сих пор Вера. — Мы писали, что отыскали останки боевого летчика, их фронтового товарища, Сергея Козырева, не знает ли кто-нибудь из них, кто остался у Козырева в Москве, жив ли его брат Василий? И что бы вы думали?
Ребята молча слушали Веру, и Авенир Степаныч ждал, что скажет, хотя все знали то, что должна была сказать Вера.
— Прошло какое-то время, — многозначительно начала снова Вера.
— Совсем немного времени, — поправил Колюн.
— Совсем немного, — повторила Вера. — Может быть, недели две или две с половиной, и посыпались письма.
— К счастью, многие фронтовые друзья Сергея Козырева уцелели и живы до сих пор, — сказал Авенир Степаныч.
— Первое письмо прислал командир полка, оказалось, что полк имел номер — 742, — сказал Митя, — и командир его, полковник Юрий Петрович Серафимов, написал большое, подробное письмо, рассказал о Сергее, о том, какой это был храбрый летчик…
— И как они все горевали, когда он пропал, — вставил Петро. — Ведь никто не хотел верить, что Сергей погиб, его ждали со дня на день…
— И еще были письма, — добавила Вера. — Писали нам товарищи Сергея, и один написал, что знает родителей и брата Сергея, которого зовут Василий, и что раньше они все жили на Ульяновской, и дал нам ваш точный адрес…
— Родителей давно уже нет, — сказал Козырев. — А я, как видите, все еще на старом месте…
Он встал со скамейки, прошелся по саду, потом долго стоял возле калитки, глядя на темнеющий вдали лес до тех пор, пока не заслезились глаза…
* * *
В тот день, на площади, перед сельсоветом собралось все село. Иные старики, по целым дням уже не слезавшие с печки, и те пришли.
Козырев стоял рядом с Авениром Степанычем, не отрывая взгляда от гроба, обитого кумачом. Здесь останки его старшего брата.
Возле гроба сменяли друг друга в почетном карауле школьники. Козырев увидел Колюна, Петро, Митю и Веру, ставших ему за немногие эти дни по-настоящему близкими.
Неподалеку стоял седоголовый человек, опираясь на палку. Это был командир полка, в котором сражался Сергей, полковник Серафимов. Несмотря на различные, как он выражался, возрастные и невозрастные хворобы, одолевавшие его, он все же прилетел в село из далекого Хабаровска, где жил последние годы.
Козырев никого не видел, ничего не замечал. Все время думал о брате, с которым уже не чаял повстречаться когда-нибудь снова. И вот — пришлось…
Он и сам не сознавал, как велика его привязанность к брату до тех пор, пока не пришло письмо от подполковника Лазутина.
По сей день, ведь сколько лет миновало с той поры, помнилось ему это письмо, лиловые чернила, косые, сползающие вниз буквы, шероховатая, серая бумага…
«Ваш сын пропал без вести…»
Пропал без вести… Это же еще не конец, не самое страшное, мало ли сколько солдат, случалось, пропадало без вести и надолго, а потом вдруг являлись домой живехоньки, целехоньки…
Так утверждал отец, мать и Василий слушали его, не перебивая; мать веселела, глаза ее начинали искриться в улыбке, совсем как раньше, и Вася тоже веселел, веря отцу, надеясь, даже почти не сомневаясь, что Сережа вернется, конечно же вернется…
Не мог он погибнуть, никак не мог, кто другой, только не он!
Менаду ними была разница в шесть лет, но в то же время ощутимая в отрочестве, в ранней юности.
Младшему двенадцать, старшему восемнадцать. Младший еще ребенок, старший уж окончил школу, поступил работать. Уже на равных с отцом являлся домой с завода, садился за стол, мать подавала обед, и он ел и беседовал с отцом о заводских делах, одинаково интересовавших обоих. Брат работал на том же заводе, где и отец, пока не уехал в летную школу.
«Что было в нем главным, доминирующим? — думал Козырев, глядя на ребят, стоящих в почетном карауле возле гроба старшего брата. — Мягкость? Нет, он совсем не был мягким, напротив того, очень требовательным, даже подчас жестким. Заботливость? Да, он был заботлив и к нему, младшему, и к родителям, мать говаривала иногда: «Сережина жена будет счастливая, потому что Сережа хорошим мужем будет…»
Ошиблась мать. Ни мужем, ни отцом Сережа не стал…
И все-таки главным, основным в его натуре было чувство справедливости. Да, вот это и была основная черта Сережи.
Мать рассказывала, еще тогда, когда Сережа учился в младших классах, он смело бросался в драку со старшими ребятами, не боялся никого, сколько бы их ни было.
Так было однажды, Сережа учился тогда в третьем классе, он вернулся из школы избитый, с огромным синяком под глазом, все руки в ссадинах.
— Что случилось? — спросила мать.
— Ничего, — ответил Сережа, потом все-таки рассказал: два пятиклассника хватали девочек во дворе за косы и мазали косы чернилами.
— Девчонки ревут, а все кругом смеются, — сказал Сережа.
— И ты не выдержал? — спросила мать.
— Да, — ответил Сережа. — И я не выдержал…
Таким он оставался и впоследствии, став взрослым.
Как-то, в ту пору Сергей уже работал на заводе, он явился с работы, сказал отцу:
— Я себе нынче выговор заработал…
— За что? — удивился отец.
— За Ларионыча.
Ларионыч был мастер, давний знакомый отца.
— За Ларионыча? — переспросил отец. — А что случилось?
— Я ему сказал, не хочу от него слышать никаких замечаний.
— Почему так? — спросил отец.
— Пусть сперва протрезвеет, а то от него за километр водкой разит, я не хочу, чтобы он мне выговаривал и перегаром на меня дышал…
Отец поначалу рассердился:
— До всего тебе дело! Старому человеку уж и выпить нельзя?
— Пусть дома пьет сколько хочет, — сказал Сережа. — А на работе не должен пить ни капли!
И добавил:
— Мы с моим сменщиком написали на него заявление в партком, там, надеюсь, разберутся, что к чему…
— Я бы не стал писать, — сказал отец.
— А я стал, — возразил сын. — И если надо будет, еще напишу…
Как он и ожидал, партком разобрался, что к чему. Выговор с Сережи был снят. А вскоре Ларионыча понизили в должности за систематическое пьянство. А потом и вовсе — предложили уйти.
Отец спросил как-то Сережу:
— Скажи по совести, тебе
