спросила Майя.
Юлия Петровна ответила не сразу:
— Скорее терплю. Мы с нею очень разные. А вам она нравится?
— Ничего, видная женщина, только носа, по-моему, маловато.
Федя засмеялся.
— Это ты, Майка, точно заметила. Помню, они к Юлии Петровне года четыре тому назад приезжали…
— Это был их последний приезд, — сказала Юлия Петровна. — Больше я их не видела…
Нахмурилась, должно быть, чтобы не заплакать.
— Так мне больше не довелось видеть моего Юру, и кто знает, что-то с ним сейчас…
Все молчали. Федя откашлялся, начал снова:
— Я уже тогда обратил внимание, что у Юриной жены явно не хватает носа, вместо носа этакая пипочка…
— Зато Юра красив, не правда ли? — спросила Юлия Петровна.
Федя не привык лгать даже по пустякам, даже тогда, когда ложь оказывалась во спасение; он не желал и не умел кривить душой, потому ничего не ответил Юлии Петровне. Но она, казалось, не обратила внимания на то, что он молчит, или, может быть, не захотела заметить. Обвела медленным взглядом портреты на рояле:
— Все они жили, радовались, плакали, любили, ненавидели, и так бывало, и вот ничегошеньки уже нет и не будет… — Глаза ее блеснули слезами. — Один Юра здесь живой среди мертвых, один он или… или…
Юлия Петровна не договорила. Тряхнула своими кудряшками:
— Ладно, не бойтесь, не зареву!
Заставила себя улыбнуться:
— Вы, Майя, по-моему, впервые за все эти годы по-настоящему в гостях у меня.
— Кажется, и в самом деле, — ответила Майя. — Так, бывало, забежишь на минутку, за солью или за хлебом, но чтобы посидеть, поговорить, вот так, как теперь, вроде бы ни разу…
— Вы, думается мне, не слышали, как я играю, — сказала Юлия Петровна.
Майя пожала плечами:
— Нет, конечно, а что?
— Вот и прекрасно, теперь можете послушать, — сказала Юлия Петровна.
Майя села на диван, натянула на себя плед, приникла головой к Фединому плечу, стало теплее, уютней.
Юлия Петровна уселась на табуретку перед роялем, Майя знала, эту табуретку почему-то называют банкеткой, открыла крышку рояля. Блеснули желтоватые, должно быть древние, как, впрочем, и все вещи в этой комнате, клавиши.
Рояль был расстроен донельзя, хрипел, словно бы задыхался, как самый настоящий астматик.
— Что вам сыграть? — спросила Юлия Петровна.
— Что хотите, — сказала Майя.
Юлия Петровна кинула ладони на клавиши.
— «Ваши пальцы пахнут ладаном, — начала она неожиданно низким, сочным голосом, который, казалось, с трудом вырывался из ее увядшего рта. — А в ресницах спит печаль…»
Рояль был расстроен, и все-таки сквозь астматический хрип и скрежет вдруг тоненьким ручейком пробилась печальная мелодия:
Ничего теперь не надо мне,
Никого теперь не жаль.
— Это он Вере Холодной посвятил, — сказала Юлия Петровна, оборвав игру.
— Кто он? — спросила Майя.
— Вертинский. Это был знаменитый певец, он выступал всегда с огромным успехом.
— А кто такая Вера Холодная? — спросила Майя.
Юлия Петровна укоризненно покачала головой:
— Нет, вы только посмотрите на эту девочку! Федя, друг мой, почему вы не развиваете это дитя?
— Сама разовьется, — усмехнулся Федя.
— Деточка, — сказала Юлия Петровна, — Вера Холодная — знаменитая киноактриса, первая киноактриса нашей страны. А Вертинский безумно любил ее и посвятил ей этот романс, она ведь умерла молодой…
Юлия Петровна еще раз пропела:
Ничего теперь не надо мне,
Никого теперь не жаль.
— Представьте, — Юлия Петровна опять оторвалась от рояля. — Я точно так же себя чувствовала, когда умер мой муж…
— А он давно умер? — спросила Майя.
— Лет пятнадцать тому назад. Он был актер.
— Правда? — удивилась Майя.
— Правда. Он снимался в кинофильмах у Протазанова, Желябужского, Экка, только он играл не главные роли, а эпизодические. И тогда тоже были интриги, поверьте мне, тогда тоже не пропускали подлинные таланты.
— А он был талантлив?
— Да, очень. Только ему так и не дали ходу.
— А вы тоже были артисткой?
— Нет, я была костюмершей на киностудии Ханжонкова, — ответила Юлия Петровна.
Слабая улыбка мелькнула на ее губах:
— Если говорить правду, то я ужасно мечтала стать артисткой, сниматься хотя бы самой распоследней статисткой, лишь бы сниматься…
— И что же? — спросила Майя.
— Ничего не вышло. Говорят, я лучше шила, чем играла…
Юлия Петровна снова повернулась к роялю. Помедлив, запела, аккомпанируя себе:
Спокойно и просто
Мы встретились с вами,
В душе зажила уже старая рана…
Глянула через плечо на Майю.
— У меня было тоже так. Именно так, правда, это уже спустя несколько лет после смерти мужа…
Но пропасть разрыва
Легла между нами.
Мы только знакомы.
Как странно.
— А ведь так бывает, — продолжала Юлия Петровна. — Кажется, нет никого дороже, ближе, и вдруг — нате вам, полный поворот на все сто восемьдесят градусов. И чужие навсегда…
Майя обняла Федю одной рукой.
— Что, замерзла? — спросил он.
— Да нет, я об тебя греюсь. Слушай, а песня-то дурацкая, ты не находишь?
— Чем дурацкая?
— Как можно вдруг, ни с того ни с сего — поворот на все сто восемьдесят?
— Иногда можно, — ответил Федя.
— У нас с тобой так не могло бы быть, — сказала Майя. — Как это, вдруг — мы чужие с тобой, а? — Майя просунула голову под Федину руку. — Ты веришь в чудеса? — спросила.
— Нет, я же врач. Врачи в чудеса обычно не верят.
— А я верю. Верю, и все тут! Может же случиться такое чудо, что сегодня ночью кончится война и ты уже никуда не уедешь…
Федя, улыбаясь, глянул на Майю. Так взрослые смотрят подчас на детей, не ведающих, что они говорят.
— Война не кончится сегодня. Так и знай!
— А вдруг? — не сдавалась Майя.
— Не будет никакого «вдруг». Утром я ухожу на фронт.
— Я знаю, — сказала Майя. — Уходишь. Знаю. — Ей сразу же стало жарко. Она чуть отодвинулась от Феди. — Знаешь, чего бы мне хотелось?
— Пока еще не знаю.
— Мне бы хотелось пройти с тобой мою жизнь, повторить все с самого начала.
— Зачем?
— Я хочу, чтобы ты обо мне знал все, чтобы ни одного белого пятна не осталось нигде! Чтобы ты знал, как я училась, какие у меня были подруги, в кого я влюбилась в первый раз, какие книжки читала…
— Зачем это, Майкин? — спросил Федя. — Я знаю тебя теперешнюю, такую, какая ты есть. А что было раньше, с кем ты ходила в школу или на танцы, не все ли равно?
— Нет, — сказала Майя, — не все равно.
Юлия Петровна снова запела:
До
