— Зачем ты это делаешь? — запротестовала Марина, но из-за болезненного состояния ее протест оказался вялым. — А если появятся хозяева?
— Ничего, они нас не прогонят, мы заплатим за ночлег. Этот дом нам просто Бог послал, чтобы спасти тебя от простуды.
Он помог Марине спешиться, на несколько мгновений задержав девушку в своих объятиях.
Путники вошли в дом. В первой большой комнате был очаг, кучка дров в углу, стол, скамейки и поставец с глиняной посудой, частью побитой. У стены стояла широкая лежанка, покрытая пыльной овчиной.
— В доме явно никто не живет, но здесь имеется то, что нам нужно, — заметил Донато. — Присядь, любимая, потерпи немного, сейчас я все сделаю.
Он вышел во двор, привязал лошадей под навесом и занес в дом мешки с едой и одеждой. Затем, присев у очага, разжег огонь, и скоро сумрачная комната озарилась живым подвижным светом. Донато помог Марине снять промокшую одежду, которую развесил над очагом. Девушка смущенно прикрыла свою наготу шерстяной накидкой и дрожащим от озноба голосом спросила:
— А ты почему не переодеваешься? Тоже ведь промок.
— Я не замерз. Сейчас вытряхну эту овчину, чтобы ты могла лечь и укрыться.
Пока он выбивал пыль из лохматой овечьей шкуры, Марина успела застелить лежанку купленным в Сугдее полотном и легла, завернувшись в шерстяной плащ. Донато вернулся и укрыл ее сверху овчиной. Но девушку по-прежнему бил озноб. Донато дал ей выпить подогретого вина, повесил над очагом котелок с колодезной водой, бросил в него сушеные ягоды шиповника и малины.
— Ты так заботишься обо мне… — прошептала Марина. — А я оказалась такой слабой и хилой, даже стыдно…
— Ты не слабая, ты очень сильная, — возразил Донато. — Просто на твою долю выпало слишком много злоключений за короткий срок. Не каждая девушка, выросшая в спокойном благополучном доме, так бы справилась с этими испытаниями.
Он подал ей ягодный отвар, и она выпила, постукивая зубами о стенку ковшика. Затем, укутавшись до подбородка, легла, но озноб ее не отпускал.
— Все еще дрожишь? — спросил Донато, наклонившись над девушкой.
— Да, почему-то меня морозит, — откликнулась она удрученно.
— Тогда есть только один способ тебя согреть, — заявил он решительно и стал раздеваться перед очагом.
Она вначале не поняла, что он задумал, и смотрела с некоторой растерянностью, как он сбрасывает с себя одежду. В красноватых отблесках огня его стройное сильное тело с выпуклыми мускулами казалось ей ожившей статуей греческого или римского бога. Оставшись лишь в узкой повязке на бедрах, он подошел к Марине и лег рядом с ней под покрывало, заключив девушку в объятия. Их обнаженные тела соприкоснулись, и Марина почувствовала, как лихорадочный озноб отступает перед тем жарким чувственным волнением, которое исходило от Донато и передавалось ей самой.
— Так теплее? Так лучше? — спрашивал он все более прерывистым и хриплым голосом, а она не имела сил ответить, только молча кивала и отводила взгляд от его горящих черных глаз.
Скоро ей уже было не холодно, не зябко, а совсем тепло. Донато начал ее целовать — вначале осторожно, нежно, а потом все пламенней. Голова у нее закружилась, и она не заметила, что сама отвечает на его поцелуи и объятия со всей безоглядностью своей первой настоящей любви. В какой-то момент она краем сознания ощутила, что падает в запретный омут, и прошептала:
— Но ведь нельзя, это грех… Мы не венчаны, ты женат…
— Нет, любимая, теперь можно, — возразил он, прерывая ее протесты поцелуями. — Я загадал, что если сокровище найдется, — значит, мы получим духовное благословение. Бог послал нам любовь, и людские законы нас не разлучат.
— Я загадала то же самое, — прошептала Марина и больше не колебалась, всецело доверив себя любимому мужчине.
Теперь ей было не просто тепло, а жарко, и она даже не заметила, как соскользнула на пол овчина, сбился к ногам шерстяной плащ и единственным покрывалом для ее тела остались руки и губы Донато. А он придумывал все новые, все более прихотливые ласки, словно готовил девушку к чему-то главному, к какой-то неизведанной вершине. И Марина, несмотря на свою неопытность, с каждой минутой становилась смелей и раскованней, отвечая на его страстные порывы. Потом сквозь волны томительно-сладкого возбуждения она ощутила боль — и поняла, что стала женщиной.
Донато бережно завершил это первое в ее жизни любовное соитие. Опомнившись после головокружительной бури, Марина почувствовала блаженный покой и тепло. Ее голова лежала на груди Донато, а он, укрыв девушку покрывалом, одной рукой обнимал ее за плечи, а другой гладил ей волосы, вытирал взмокший лоб. Она провела ладонью по его груди и прошептала:
— Кажется, ты вылечил меня от простуды.
— А ты вылечила меня от любовной горячки, — сказал он низким бархатным голосом, в котором все еще чувствовалось напряжение страсти. — Если бы ты знала, как трудно мне было находиться рядом с тобой — и не касаться тебя. Поверь, я испытывал муки Тантала.
— И заглушал свои муки с другими женщинами, — не удержалась от ревнивого упрека Марина.
— Ты вспомнила Нимфодору? Забудь о ней, забудь обо всем, что было раньше. Я ведь думал тогда, что между нами — пропасть, что ты не согласишься быть моей…
— А я согласилась… хотя не должна была. Но мне теперь уж все равно. Теперь моя жизнь в твоих руках, Донато…
— Я все сделаю, чтобы ты была счастлива, — заверил он ее, и она, благодарно улыбнувшись, унеслась в царство волнующих снов.
Утром Марина пробудилась с сознанием необратимых перемен. Она была уже не та, прежняя девушка из Кафы, наученная матерью, священником и всем окружением, что жизнь ее должна протекать по раз и навсегда установленным законам, и какие-либо изменения, счастливые или несчастливые, возможны лишь внутри этих законов. Теперь же она преступила некую черту, дала волю собственным чувствам и решила жить так, как хочется. Впереди могло ждать осуждение, изгнание, невзгоды, — все ей казалось нипочем. Лишь одного она боялась — предательства любимого мужчины. «Только твоя любовь для меня важна», — прошептала она сквозь сон. И тут же почувствовала, как его губы коснулись ее закрытых глаз и знакомый мужественный голос прозвучал у самого ее уха:
— Ты для меня — весь мир. Без тебя я никогда не буду счастлив.
Они снова сплелись в объятии и познавали друг друга уже не в вечерней темноте, а при ярком утреннем свете, струившемся из окон на их обнаженные тела.
Но если Марина была поглощена лишь своими внутренними переживаниями и ощущениями, то Донато не забывал и о внешнем мире, ибо чувствовал ответственность за неопытную девушку, которая всецело ему доверилась и для которой он был в этом мире защитой. С самого утра, пока Марина спала, он оглядел со всех сторон таинственный дом и обошел окрестности. Встретив двух пастухов, гнавших к реке стадо овец, Донато спросил их, кому принадлежит этот дом и почему он пуст. Пастухи, опасливо покосившись на брошенное жилище, ответили, что владелец дома и вся его семья недавно погибли, а наследник пока не объявился. Донато понял, что с домом связана какая-то темная история, и решил более подробно выяснить все у Симоне.
