не обещают ничего хорошего. Если вы не забыли моей просьбы об
истории болезни, то ваша помощь могла бы быть полезна, как я уже говорил вам».
16 апреля: «Я передал ваше письмо. Он не едет лечиться. Впрочем, я ничего не могу понять, что он делает. Предупредите брата, чтобы он не упоминал ни одним словом о его болезни».
28 июля: «Аб. был болен, но теперь здоров и готовится к экзамену. Гонения на него ни больше ни меньше, все такие же».
Легко догадаться, что речь идет об Артуре Бенни. Зная факты его трагической биографии, можно понять, о чем пишет Слепцов. В октябре и ноябре 1862 года Бенни вызывался на допросы в III отделение. В марте 1863 года с него взяли подписку о невыезде. Вплоть до ареста в июле того же года он находился под следствием. Тем не менее слухи о его предосудительной деятельности не прекращались. Действительно он готовился к экзаменам, чтобы стать присяжным поверенным, но репрессии помешали ему получить степень кандидата прав. Пережив нервное потрясение, Бенни был на грани психического расстройства. В таком контексте болезнь нужно понимать двояко. Говоря об истории болезни, Слепцов, вероятно, имеет в виду реабилитирующие Бенни в глазах общественного мнения материалы, которых он добивался от Герцена, а Марко Вовчок хотела, как видно, ему посодействовать, быть может, при посредстве Тургенева. Брат, то есть Карл Бенни, не должен был распространять слухи о неприятностях (болезни) Артура. О предмете его любви нам ничего не известно, но позже невестой, а затем женой Бенни, последовавшей за ним за границу, стала М. Н. Коптева, одна из участниц достопамятной Знаменской коммуны, которая существовала под эгидой Слепцова с осени 1863 до лета 1864 года. Но эти события не входят в хронологические рамки писем.
Слепцов и Бенни, сотрудники «Северной пчелы», распределили рукописи Марко Вовчка по редакциям газет. 3 января в «Северной пчеле» промелькнуло начало повести «Без рода и племени» — о мальчике-сироте, которого приютившие его после смерти матери «добрые люди» отправляют побираться. Продолжения повести не последовало. По словам Лескова — по той причине, что писательница не прислала обещанной рукописи. Но мог ли редактор ежедневной газеты поместить первый отрывок с указанием «продолжение впредь», не располагая следующими главами? Правдоподобнее объяснение Слепцова: у редактора П. С. Усова иссякли средства, и он решил сэкономить на гонорарах. Как бы то ни было, союз Марко Вовчка с «Северной пчелой» оборвался так же неожиданно, как и возник.
Но зато в «Очерках», газете отчетливо демократического направления, выходившей под редакцией Г. З. Елисеева, Марко Вовчок пришлась ко двору. Публикация «Скрипки», изъятой у Каткова вместе с «Пустяками», сопровождалась лестным редакционным примечанием: «Талантливый автор предлагаемого рассказа обещал нашей газете целый ряд таких рассказов и, кроме того, свои письма из-за границы». Парижские письма печатались в 1864–1865 годах в «С.-Петербургских ведомостях» В. Ф. Корша, взявшего на первый случай рассказ «Пустяки», а в «Очерках» появлялись один за другим украинские рассказы, переведенные самим автором («Чернокрыл», «Не под пару», «Два сына», «Чары»).
8 апреля 1863 года «Очерки» были запрещены. Слепцов помянул их добрым словом: «Газета, в которой печатались ваши рассказы, прекратилась внезапно. Так что и редактор не знал об этом накануне. А это было единственное издание, в котором могли вам заплатить за оригинальное произведение по 120 рублей, а за перевод по 60 р. Вследствие всеобщего безденежья теперь никто не в состоянии дать вам больше 70 за оригинальное. Понимаете вы, какая это нищета!» И дальше — о неблагоприятной ситуации: «Притом же время теперь такое — не до беллетристики. Наступает опять пора патриотических стихотворений, а художественные произведения идут плохо».
Мария Александровна приуныла. Но не прошло и месяца — новое письмо Слепцова принесло радостную весть: Белозерский собрал три тысячи рублей — на случай, если она возьмется за украинскую историю и путевые заметки на украинском языке.
Окрыленная надеждами, Марко Вовчок стала готовиться к большой работе над «Историей Украины» для народного и детского чтения. А тем временем Белозерский, искренне желая помочь ей, вступил в переговоры с книгопродавцем Яковлевым об издании двух сборников сказок — на украинском и русском языке — и сообщил предварительные условия.
Вскоре в Петербурге побывал Пассек. По доверенности автора он заключил соглашение с издателем, предоставив ему право выпустить отдельными книжками еще восемь рассказов на украинском языке, и передал Боборыкину, новому редактору «Библиотеки для чтения», две сказки — «Галю» и «Лимеривну».
Дела налаживались. Поездка в Петербург, поначалу ничего, кроме огорчений, не принесшая, оказалась плодотворной. Можно будет спокойно жить и работать, не думая о завтрашнем дне. Ничто уже не помешает расплатиться с кредиторами и вернуться в Россию!
И тут хрупким надеждам писательницы был нанесен жестокий удар…
«Малороссийские издания терпят гонения теперь. Составлена комиссия для обсуждения вопроса о малороссийских книгах. Чем это все кончится — бог знает», — меланхолически писал Слепцов и продолжал глушить новостями: «Основа» давно уже не издается, неужели вы этого не знаете? Кроме того, я считаю нужным предупредить вас, — если В. М. [Белозерский] еще не писал вам об этом — что сочинения научного содержания, напечатанные для народа, даже арифметика, задержаны: следовательно, и все прочее, как, например, популярные сочинения, тоже не выходит».
Польское восстание привело к разгулу реакции. 8 июля 1863 года был подписан тайный циркуляр о фактическом запрещении в России украинской литературы на том основании, что «малороссийское наречие, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши». Прибегнув к такой казуистической мотивировке, министр внутренних дел Валуев приказал запретить печатание украинских книг, за исключением произведений, которые принадлежат «к области изящной литературы».
После 1865 года, когда Яковлеву все же удалось выпустить в свет сборничек из четырех сказок Марко Вовчка, ни одна ее украинская книга почти до самого конца столетия на территории России не издавалась.
ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ
Во сне и наяву она грезила об Украине и всем сердцем стремилась на родину. И даже любовь к Пассеку не могла заглушить ностальгии. «Я всегда буду любить тебя, мой дорогой и милый, и оттого не меньше, что замуж если за тебя не пойду. Мне замуж идти помешает А[фанасий] В[асильевич], которому это будет хуже смерти… Время ли быть теперь счастью, когда столько несчастья кругом везде? Время ли думать о себе? Трудно-трудно ведь оторваться от своего уголка, когда его заведешь… Разве ты думаешь, что можно так вот, смеясь, отбросить все от себя дорогое и родное и выйти из своего дома на бездомовье?»{41}
Париж не
