class="p1">В ноябре 1862 года Тургенев писал своему московскому приятелю, врачу и переводчику Шекспира, Н. X. Кетчеру: «Здесь, как ты, может быть, знаешь, живет Марья Алексину ровна Маркович (Марко Вовчок). Положение ее было сносно — то есть она перебивалась кое-как — но теперь она внезапна очутилась в скверном казусе: пятьсот рублей серебра, который она ожидала получить от некоего г. Лобко за проданные ему малороссийские сочиненья, задержаны Белозерским, издателем «Основы», за какой-то долг, сделанный мужем г-жи Маркович (об этом я пишу в Петербург); но Солдатенков купил у нее ее русские сочинения и даже дал задатку 100 руб. сер. — а Соколов (живописец) хотел взять ее повести в редакции «Русского вестника», продать их и прислать деньги. Сделай одолжение, узнай от Солдатенкова, какие его намерения и приступил ли он к изданию; а также взял ли Соколов эти повести и что с ними сделал — и где он находится. М. А. Маркович довольно безалаберная особа — но нельзя же допустить, чтобы ее засадили в Клиши…»[21]
У Каткова давно лежали две небольшие повести — «Пустяки» и «Скрипка» — выразительные наброски странных человеческих характеров, сложившихся на бесплодной почве провинциального поместного прозябания. Словно желая отвадить писательницу, Катков назначил такую низкую плату, что она наотрез отказалась сотрудничать в «Русском вестнике». Да и не к лицу ей было теперь печататься в этом журнале!
Писемский, будучи в Париже, восстановил с Марией Александровной добрые отношения и договорился в Москве с Солдатенковым об издании ее нового сборника. Но прошло несколько месяцев, а Солдатенков не подавал признаков жизни. (Позже он отказался от своих обязательств, сославшись на неблагоприятные условия.)
О выходе в свет второго тома «Народних оповідань» с рассказами «Два сини», «Не до пари», «Чари», «Ледащиця», «Три долі» она узнала из объявления в «Северной пчеле». Получив от нее недоуменное письмо, забывчивый Афанасий запросил редакцию «Основы»: кто такой этот пан Лобко, промышляющий чужим хлебом, и кто позволил ему издать книгу без разрешения автора? Но оказалось, что сам же Афанасий распорядился сочинениями жены, не видя другой возможности расквитаться с Белозерским, а тот, воспользовавшись предоставленным ему правом, вступил в соглашение с киевским книгопродавцем и общественным деятелем П. А. Лобко, который занимался распространением украинских книг, изданных в Петербурге.
По первому требованию Белозерский представил подробный счет, где было написано черным по белому, что за М. А. и А. В. Марковичами числилось 450 рублей серебром.
Но висел еще и гейдельбергский долг Афанасия, о котором деликатно напоминал Гофман, и у нее у самой не сходились концы с концами в Париже… Мария Александровна могла только развести руками: «Что напутал там Белозерский, без попа, наверно, не разберешь!» Необходимо было с ним повидаться, пристроить рукописи, наладить литературные связи. В одном из писем Афанасию, сетуя на материальные трудности, она говорит, что готова оставить хозяйке в залог самое дорогое, что у нее есть, — Богдана и уехать в Петербург добывать деньги. Афанасий немедленно прислал на дорогу. Богдася с готовностью взяла к себе мадам Ваки. Чтобы не спускать с него глаз, Пассек обещал ежедневно заниматься с ним русским языком, а Карл Бенни — немецким.
Близилась зима. В Петербурге продолжались аресты и облавы. Со дня на день — Марко Вовчок это знала — могли начаться события в Польше. Парижские друзья уговаривали отложить поездку до весны, но она не хотела медлить. Вполне возможно, что, кроме личной заинтересованности, ее заставляли торопиться конспиративные поручения польских эмигрантов.
Выехала она в середине ноября и в начале февраля (по новому стилю) вернулась в Париж.
Свой день рождения и новый 1863 год Марко Вовчок встретила на Галерной улице, в барской квартире Александра Карловича Пфеля, крупного петербургского чиновника, женатого на ее близкой подруге Софье Карловне Рутцен. Из-за простуды пришлось отказаться от поездки в Москву и провести много дней в постели. И вообще складывалось все неудачно. В редакциях царило уныние. Настроение у всех было подавленное. Белозерский, правда, оставил у себя украинские рукописи, но дал понять, что на «Основу» теперь трудно надеяться. Счета его оказались безупречными. За свою новую книгу она не получила ни гроша.
Из старых друзей почти никого не осталось. Брат Валерьян превратился в сухого чиновника, и говорить с ним было не о чем. Жила еще в Петербурге тетка — Варвара Дмитриевна Писарева, но каждая встреча с ней переворачивала душу. Бедняжка обивала пороги правительственных канцелярий и бегала в Петропавловскую крепость с продуктовыми передачами и связками книг, которые Мите требовались для работы.
Повидаться с Писаревым Марии Александровне не удалось — свидания были разрешены только матери.
Сохранившиеся в бумагах писательницы письма Василия Слепцова свидетельствуют о печальной поре ее жизни. Познакомились они приблизительно в середине декабря, а затем переписывались по разным издательским делам. Дружеские отношения возобновились после ее окончательного возвращения в Россию.
Слепцов — убежденный демократ и социалист, всегда выбирал для себя трудные пути. Человек редкостной красоты и обаяния, любимец женщин, талантливый рассказчик-импровизатор, он тогда уже, в свои двадцать шесть лет, был популярным писателем. Известность принесли ему очерки, рассказы и сцены из народного быта, напечатанные в «Современнике». Незадолго до встречи с Марией Александровной он осмелился поместить в умеренно-либеральной «Северной пчеле» сатирическое описание торжеств по случаю тысячелетия России, состоявшихся в Новгороде в присутствии государя и членов царской фамилии. Кощунственная статья вызвала переполох. Автора привлекли к ответу, и это первое серьезное столкновение с властями превратило задорного Слепцова в того, по определению М. Горького, «осторожного и скромного скептика», который, как никто другой из русских литераторов, умел зашифровать крамольные мысли.
Мария Александровна и сама старалась не наводить на след ищеек из III отделения. И все же Слепцов счел нужным предупредить ее: «Когда будете писать, не называйте, пожалуйста, фамилии, потому что наши письма читаются на почте. Люди ни в чем не винные могут пострадать от того, что их имена попадаются в письмах, несмотря на то, что переписка наша очень невинна; да и подпись ваша вещь совершенно лишняя».
Письма Слепцова тщательно зашифрованы, полны иносказаний и намеков. Несколько раз упоминается в них А.Б. или Аб., о котором корреспондентка, должно быть, настойчиво спрашивала.
23 февраля 1863 года: «Считаю своим долгом уведомить вас, что общий наш знакомый А. Б., по-видимому, почти излечился от того недуга, который начал развиваться у него еще при вас. Предмет уехал в Москву и, кажется, не оставил по себе слишком мучительных воспоминаний. Одним словом, дело это кончилось благополучно, что в своем роде очень нехорошо, потому что припадки задумчивости (болезненной задумчивости) возобновились. Дела его так же
