— Ваш руководитель будет здесь в 10.00, — продолжал Руггедо. — Сник и Кабтаб тоже должны присутствовать при экспериментах. Сам я не буду навещать вас часто — у меня слишком много других забот, но стану периодически изучать отчеты о ваших достижениях. Работайте в полную силу.
Он повернулся и вышел в сопровождении двух стражников. Двое остальных жестами приказали Сник и Кабтабу следовать за ними. Уходя, падре сказал:
— Увидимся, Данк. Я буду молиться за тебя. И за Сник, и за себя, и за них за всех, включая гражданина Руггедо. Бог Единый проведет их своими путями, ибо благо есть.
Когда дверь закрылась, Дункан подошел к ней и толкнул. Как он и ожидал, дверь не поддалась, но ему хотелось увериться в этом. Около часа он усиленно занимался аэробикой: его мысли витали в будущем, в то время как тело потело в настоящем. Он параллельно размышлял о возможности побега и проблемах обучения технике лжи. К тому времени когда дверь открылась снова, он не добился никаких успехов в решении ни одной из двух проблем. Как не оказался в состоянии вытащить из памяти, где он раньше видел этого Руггедо.
Вошли посвежевшие и отдохнувшие Сник и Кабтаб. За ними следом должна была появиться стража — по крайней мере, так думал Дункан — и руководитель, которого назначил Руггедо. К его удивлению, стражи не оказалось, а вместо нее в комнату вошел. Каребара. Он аккуратно прикрыл дверь и сказал:
— Доброе утро, гражданин Дункан.
— Это вы, что ли, надсмотрщик? — спросил Дункан.
— Да, — ответил Каребара, усаживаясь на стул. — А теперь…
— Какого черта! — возмутился Дункан. — Вы же специалист по насекомым. Что вы можете знать о человеческой психологии? Я что, похож на жука?
— Не паясничайте, — отрезал профессор. — Вы забыли, что я тоже офицер-органик и у меня большой опыт допросов в бессознательном состоянии. До того как переключиться на энтомологию, я специализировался на человеческой психике. Но гомо сапиенс показались мне слишком, я бы сказал, сумасшедше нерациональными. А класс насекомых неврозами не страдает, и мне не приходится эмоционально перевозбуждаться, исследуя их. К тому же здесь нет других психиков. Так что допрашивать вас буду я. Готовы приступить к работе?
— Как только я узнаю, что нужно делать, — сказал Дункан. — Я до сих пор не могу вспомнить, как я стал тем, кем являюсь.
Каребара сцепил руки и стал крутить большими пальцами. Его огромные зеленые глаза светились возбуждением, нетерпением и сознанием важности момента. Он встал, достал из кармана бутылочно-зеленого жакета небольшой голубой баллончик и указал Дункану на диван:
— Ложитесь и… — он поднял баллончик, — будем раскапывать залежи правды!
— Иисусе! — пробормотал Дункан, но все же пошел к дивану. — Вы думаете, это так просто? Вам же объяснили, в чем проблема, разве не так? Ваша проблема, а не моя. Вы не сможете добиться от меня правды, используя это.
— Меня основательно проинструктировали, — надменно возразил профессор. — Я не дилетант. Я смотрел записи вашего допроса, когда вас привезли сюда. Из них понятно, что вы знаете. Теперь мы будем искать то, чего вы, по вашему мнению, не знаете. И я не рассчитываю на легкую победу.
Дункан посмотрел ему прямо в глаза, ненормально большие на тощем лице.
— Желаю удачи. Но для моей памяти все же нужен археолог, а не энтомолог или рехнувшийся на жучках ганк.
— Я не стану реагировать на ваши выпады, — с достоинством сказал Каребара. — Я привык к тому, что меня не любят.
Баллончик зашипел. Дункан почувствовал слабый запах — фиалковый, как и цвет струи. И чувство, которое отказало последним — слух, создало в его воображении зловредную ядовитую змею с похожими на клыки антеннами, которая шипит перед тем, как укусить.
Когда Дункан очнулся, профессор, Сник и Кабтаб сидели в тех же позах. Каребара походил на озадаченного муравья — он сложил руки на груди и задумчиво шевелил пальцами, словно усиками.
«Нужно прекратить эти сравнения, — подумал Дункан. — Он все же человек, а не насекомое».
— Вы можете встать, — сказал Каребара. — Выпьем кофе и посмотрим запись допроса. Я собираюсь демонстрировать их вам на каждом занятии. Так мы будем помогать друг другу Вы знаете себя лучше, чем кто-либо, хотя только теоретически. А если вы сами будете наблюдать, анализировать себя, мы вместе сможем подобрать некий психологический ключ, чтобы открыть вас.
— Вы имеете в виду, наблюдать в процессе?
— Сформулировано грубо, но верно.
Они трижды просмотрели запись допроса: профессор и Дункан с большим вниманием, Кабтаб на втором просмотре начал зевать, а Сник во время третьего принялась расхаживать по комнате.
— Как вы заметили, — сказал Каребара после первого просмотра, — я начал с вашей последней личности — Эндрю Бивульфа. А затем, словно очищая луковицу, — простите за немудрящую метафору — слой за слоем: сначала Бивульф, за ним Дункан, за ним Ишарашвили и так до конца, то есть до начала их всех — до Кэрда.
— Мне не хотелось бы вас огорчать, — сказал Дункан, — но Бивульф — не личность, а личина. Когда я носил его имя, я лишь играл его, но никогда не был им.
Каребара выглядел одновременно смущенным и раздраженным.
— В таком случае я должен отбросить Бивульфа и взять за горло Дункана?
— Вот именно: брать за горло. А ваши осторожные нащупывания я бы назвал щекоткой.
— Вы ничего не знаете о психологии! — возмутился профессор. — Если врач начнет грубо копаться в психике, это может только повредить ее. Он должен быть как рабочий муравей, поглаживающий брюшко муравья-сосуда. Если ой хочет получить мед, поглаживать следует нежно.
Сник остановилась. Кабтаб проснулся. Дункан сказал:
— Чего?
— У некоторых видов муравьев есть разновидность рабочих муравьев, так называемые «муравьи-сосуды». Они съедают несоразмерно большое количество нектара или других сахаросодержащих жидкостей и сохраняют все это в собственном брюшке, которое со временем раздувается частенько до размеров большой горошины. «Сосуды» прицепляются к потолку в специальных кладовых муравейника, и если их погладить усиками в определенном месте, отрыгивают высококалорийную и питательную жидкость муравьям-рабочим.
— Ага. А если рабочий будет груб, он может порвать брюшко? Вы это имели в виду? Мою раздувшуюся психику?
— Не раздувшуюся, а многослойную. Да, она очень хрупка и требует самого нежного отношения. По крайней мере, до тех пор, пока мы не дойдем до ядра. Вот там уже потребуются более энергичные манипуляции, но тоже осторожные, так как часто пациенты испытывают страдания. Это, как правило, эмоциональные натуры. Ребенок в нас вопит от страха — он боится порки больше всех других наказаний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
