Ноги плохо держали, и он присел на лестницу. Страх прошел. Пришел стыд. Было стыдно за свое невежество и мальчишество. Стыдно за едва не совершенное им…. Стыдно за только что испытанный животный страх. Тогда, сидя на бревне с низко опущенной головой, Максим зарекся не наглеть и впредь вести себя умно и трезво…
— …Та-ак, белка, опять белка и еще одна, да что они…, ах нет, вот…, ну-ка охотнички, с каких плеч эта шубка?… — капитан доставал из лабазика содержимое и сбрасывал на землю.
— Горностай, товарищ капитан. Видите хвостик-то, хвостик…
— А это что за зверюга? О-о…, рысь! Ну-ка, ну-ка, а это что за сокровища, никак здесь целая казна этих, как Мальцев сказал, мансиев что ли? — Щербак, стоящий на бревенчатой лестнице, небрежно держал в руках неглубокую металлическую тарелку. — Ты смотри, здесь и царские медяки, правда, зеленые все…, а вот и бусы из бирюзы…, да тут целый клад! А сама-то тарелочка, никак из серебра будет! — он ссыпал медяки прямо на землю и завертел посудиной. — Анохин, прими дар тайги, почисти и положи поглубже. Вернемся, сдадим в финорганы. А это еще, что такое! Ба-а, череп! — Капитан вытащил из самой глубины хранилища большой длинный череп медведя и повесил его на конек лобаза.
— Значит, Мальцев, ты знал, что здесь находилось? Вопрос, откуда? Ну, что голову повесил, докладывай, — капитан продолжал рыться в лабазике. Он доставал какие-то тряпочки, безликие куклы, ухмылялся, опять рылся… — Что молчишь, бывший геолух, не хочешь признаваться, что до службы ты этим и промышлял в своих геологических партиях, а?!
— Товарищ капитан…, — Максим весь напрягся, но так и не решился сказать, что хотел.
— Ну-ну, я слушаю тебя, — капитан, довольный шмоном, бодренько спускался с лестницы, встав на землю, он стал рассматривать шкурки, аккуратно разложенные на свежем снегу. — Что замолчал, Мальцев! — он продолжал разглядывать добычу, переворачивая шкурки носком сапога. — Вот эту… и эту, Анохин, возьми, а остальные можешь вернуть хозяевам, то есть тем, с кого их сняли… Ха-ха-ха! — довольный своей армейской шутке расхохотался Щербак.
— Ну, все, по местам. Отдохнули и вперед. Двигаемся по прежней схеме. Анохин, за мной! — и капитан ринулся к ручью.
Максима начало знобить. Пассивная передышка остудила его еще сильнее, а стычка с командиром оставила неприятный осадок и сожаление. Он опустил уши у буденовки, поднял воротник шинели и, закинув винтовку за спину, спрятал руки в карманы.
Они брели с Гошей молча, равнодушно, время от времени отвечая на сигналы Анохина. Максиму все время казалось, что они идут по какому-то огромному кругу. Ну, не может же быть, чтобы, как говорили ребята, старик притащил чугунный котел из такой дали! Да и дороги вдоль ручьев и рек в тайге далеко не самые прямые и короткие. И следы… Как так, что не осталось следов у старика?!
Вдруг, впереди и справа залаяла собака. И тут же подхватила вторая, третья…, звонко, голосисто, как это могут сибирские лайки. Поднявшийся лай перекрыл выстрел сухой, резкий, короткий. За первым выстрелом последовал второй…
— Никак, капитан из нагана лупит!? — испуганно прокричал Гоша. Не оглядываясь на напарника, он резво рванул на выстрелы, срывая с плеча винтовку. Максим лишь немного ускорил шаги. Бежать не хотелось, да и сил для этого не было.
Хлестко ударила винтовка Анохина. «О, да там целая война началась!..» — Максим как мог, прибавил шагу.
Снег быстро таял. Лесной хлам и мусор торопливо освобождались от него, в то время как остатки старого зимнего снега не спешили этого делать. Выпавший снег прикрыл их дряблый, старческий лик, искусно скрыл морщины на рябой поверхности, отчего эти огромные лесные поляны неприлично белели, отливали кратковременной чистотой и молодостью.
Закончился ельник. Попался ручей в жутком, колючем кустарнике. Пошло чистое, прозрачное редколесье. Максим шел на лай, поскольку выстрелов больше не было. Хотелось присесть, отдышаться. Пройдя еще с сотню шагов, он вышел на загон, огороженный длинными кривыми жердинами. Внутри, едва оттаявшая земля, была усердно перемешана конскими копытами и выглядела коряво, некрасиво. Остро и мирно пахло навозом. Рядом высился конус из бревен, плах и шестов. Далее чернело несколько построек. Если бы не стрельба, в Максиме наверняка пробудился бы интерес исследователя.
Теперь собаки лаяли совсем близко. Хорошо было слышно и капитана. Слов не разобрать, но грубый, гневный голос говорил о многом. Максим легко представил, как тот брызжет слюной на пресловутого старика, который якобы «обул» их командира. «Ну, ну, посмотрим, что он там так разорался…» — думал он, подходя к сумьяху(сараю), стоящему на четырех столбах-опорах высотою в человеческий рост. Выйдя из-за него, сразу же попал на глаза капитану.
— Мальцев!.. В душу… Бога… мать! Что, я за тебя буду собирать это говно!?
Они вместе с Анохиным носились от одной постройки к другой, таская за что попало людей на середину двора, где стояла тощая мохнатая лошадь, запряженная в большую нарту.
Там уже находилось несколько человек, насмерть перепуганных. Среди них Максим узнал пацаненка, которого они забрали из Еловой Сопки. Эту маленькую испуганную группу людей охранял могучий, грозный Гоша. Он нависал над ними, широко расставив ноги, с винтовкой наизготовку. Даже лошадь громко фыркала, трясла головой и, сверкая белками, испуганно косилась на необычно большого человека. Рядом валялась плоская пятнистая собака с неестественно запрокинутой назад головой. А у самого крыльца старой кривой избы тонко, словно манок рябчика, жалобно посвистывала еще одна похожей масти. Она полулежала в неудобной позе и время от времени громко взвизгивала, изворачиваясь, зло кусала свой мокрый от крови зад, где, по всей видимости, и застряла пуля.
— Ну-ка, Мальцев, проверь этот сарай на курьих ножках, — бросил через плечо капитан, таща маленького, горбатого и при этом чрезвычайно широкого в плечах человека.
Максим посмотрел на квадратную дверь, подпертую сучковатой палкой снаружи, и не тронулся с места.
— Ты что!?… — взвился Щербак. — Оглох, жопа сраная!?… Я тебя спрашиваю, мудило!?…
— Там нет никого, товарищ капитан! — проглатывая очередную обиду, выдавил из себя Максим.
— А ну лезь, сказал!.. — едва не сорвал голос Щербак.
— Вот он, вот он, товарищ капитан, наше-ел!.. — истошно заорал Анохин. Исполнительный и дотошный он, как добрая легавая, метался повсюду, переворачивая на своем пути все, где по его мнению мог кто-нибудь прятаться. Так он дошел до нарты и, откинув шкуры, обнаружил лежащего в ней человека, мало походившего на местного. Мало того, больного, а точнее раненого, с явными следами ожогов на лице.
— Вот, товарищ капитан, нашел, — уже спокойнее, продолжая светиться радостью, докладывал Анохин подбегающему начальнику. — Я… как разрыл эти шкуры, так вижу…, здорово они его затырили… — горячо продолжал он.
Подбежавший капитан заглянул в нарту и застыл с недоумением на лице: — Ты что, Анохин…, ты кого…, — но тут же замер на полуслове, — так… это же…, — Щербак вытянул жилистую, с двухнедельной щетиной шею, по которой жадно, снизу вверх и обратно прокатился острый, костистый кадык, и опять повторил: — Это же… «кон-туженный»! — И вдруг по глухариному, запрокинув голову кверху, загоготал… громко, зло, победно. Он хохотал и хлопал Анохина по плечам, спине, тыкал кулаком в его крепкую грудь!.. В свою очередь тот, угодливо хохотнув раз-другой раскололся таким же громким и довольным смехом.
— Моло-дец, молодчага, Анохин!.. По возвращению, к награде!.. Гадом буду!..
— Рад стараться!.. Ой…, то есть, служу трудовому народу! — тут же отчеканил счастливчик.
— За бдительность и рвение в службе… — добавил капитан.
И, взглянув на больного парня по-хозяйски, уже как на пленника, вновь принялся хохотать. В его радостном хохоте слышалось потепление. Это был миг торжества, заслуженной и долгожданной победы.
— Так вот, стало быть, каков ты есть, сраный-драный агент неуязвимый!?… Ну-ну… — капитан стал сбрасывать на землю шкуры, которыми был укрыт больной. — Ну и что мы имеем… — офицер разглядывал обнаженный торс своего пленника. — И как он мог… самого Слона замочить!?… Ума не приложу!.. Ведь нечем!.. А, Анохин?
— Так точно, товарищ капитан, нечем, — быстро ответил тот, — да-а, урки порезали его крепко.
— Ну, жилистый…, видно, кость крепкая…, живуч зар-раза!..
— Смотрите, смотрите, как зенки вылупил…, товарищ капитан. Небось, не ожидал, что мы его возьмем. Думал, поди, все мол, пишите письма и шлите телеграммы…
— Они ведь и с Филиным… на ножах сходились!.. Не верю, хоть ты тресни, не верю и все! — капитан продолжал изучать больного и удивляться слышанным ранее легендам о нем.
— Вон и харю-то как обжег свою…, видно хор-рошо к горяченькому приложился. И руки, товарищ капитан, руки-то у него тоже обожженные…
