— Но имейте в виду, — добавил он после эффектной паузы, — что у меня здесь на рейде флот. Да, флот! И жерла пушек, я не скрою, наведены на город. Еще один момент: на моем столе лежит депеша. Кто из вас сочиняет эти отвратительные листовки на иностранных языках? Поручите этому субъекту прочесть — депеша изложена по-французски: на пути в Одессу следует крейсер. А крейсер — это вещь! Вот все, что я могу вам ответить, господа.
10
Красные под Одессой! Город как разворошенный муравейник. По улицам мчатся подводы. Люди собираются толпами, и кто-нибудь, опасливо озираясь, выкладывает последние новости. Одни радуются, другие мечутся в безысходном отчаянии. Кто-то хвастается, что у него есть знакомый капитан иностранного парохода. Кто-то уверяет, что «ерунда, союзники не допустят», что «вот увидите сами: подпустят их поближе, а потом ка-ак ударят!»
— Ударят, когда у самих шишка на лбу!
— Обязаны предоставить транспорт для желающего населения!
Но вот уже даже за бешеные деньги невозможно приобрести билет на пароход.
Горячие дни! Губернский комитет партии — военный штаб. Срочное задание — вывезти под самым носом у военных властей все ценности из подвалов Государственного банка.
— Отнеситесь со всей серьезностью к этому поручению, — говорили Котовскому в губкоме. — Нельзя допустить, чтобы наше народное достояние уплыло за границу! Ну, и нужно ли говорить, что желательно произвести эту операцию без потерь. Хватит уж потерь!
На грузовиках, сопровождаемых усиленной вооруженной охраной, подкатили дружинники среди бела дня к массивному зданию Государственного банка. Директора не оказалось.
— Где же он? Разыщите его немедленно! Саботаж? Почему не приняты меры к эвакуации? Что вы тянете? На что рассчитываете? — распоряжался Котовский, одетый в полковничью шинель.
Банковские чиновники засуетились. Зазвонили телефоны.
Выяснилось, что директор банка с семейством погрузился на иностранный пароход. Даже и мебель прихватил! И пуделя! И няню!
Тут прибывшие военные подняли на ноги всех. Они угрожали револьверами, они кричали, что всех переарестуют, перестреляют… Бледные, перепуганные насмерть чиновники сами помогали грузить ценности на машины. И солдаты, охранявшие банк, тоже грузили.
Спустя несколько часов после того, как последняя машина отъехала от Государственного банка, сюда прибыли генерал, полковник из генштаба в сопровождении иностранцев.
— Все в порядке, ваше превосходительство! — радостно сообщили банковские чиновники. — Ценности вывезены под большой охраной. Можете не беспокоиться. Поработали на совесть!
— Вот как? Похвально, похвально! А вы, полковник, жалуетесь на медлительность нашего аппарата, настаиваете на решительных мерах, а оказывается, все сделано?
Его превосходительство даже поблагодарил чиновников за оперативность, и все это переводилось иностранцам.
Пока они таким образом обменивались любезностями, к банку стали прибывать какие-то грузовые машины, затем явился и сам директор банка в сопровождении целой комиссии по приему ценностей на предмет вывоза их за пределы страны.
— Никита Петрович! Но нам же ясно по телефону сказали…
— Что сказали? Кто сказал? Что вы мне ерунду мелете?
— Но позвольте! Ведь даже такие подробности… что и пудель ваш, Никита Петрович… Я сам лично говорил по телефону…
— «Никита Петрович», «Никита Петрович»! Что вы мне голову морочите?! Короче говоря, приступайте к передаче всех ценностей и прежде всего золотого запаса. Где Иван Иванович? Давайте его сюда!
— Вы напрасно горячитесь, Никита Петрович, — остановил его полковник из генштаба. — Все уже вывезено, вы немножко опоздали. Я тоже беспокоился, но, оказывается, все в порядке.
Директор банка Никита Петрович Кудрявцев был непомерно толст, и, например, в театре для него всегда специально отводилось двойное кресло, так как на одном он не помещался. Но тут он как-то осунулся, обмяк и выслушал терпеливо подробный рассказ, как прибыли грузовые машины, как Никиту Петровича разыскивали по всем телефонам и как, наконец, получили сведения, что Никита Петрович отбыл со всем своим семейством на иностранный пароход…
— На иностранный? — заинтересованно переспросил директор.
— Да, да, на иностранный! Я сам лично говорил по телефону… Но мы все сделали! Тут приезжали военные, с охраной!
Но директор уже не слушал. Он все понял. Ценности вывезены, но кем?
— Благодарю вас, — спокойно произнес он. — Попрошу вас, откройте мой кабинет… Мне все ясно.
Он медленно поднялся по роскошной лестнице, устланной ковровой дорожкой, мимо пальм, мимо почтительных кассиров и бухгалтеров. Проследовал в свой шикарный директорский кабинет, вынул из письменного стола никелированный револьвер и застрелился.
В это время на улице послышались выстрелы, застрекотал пулемет.
— Ваше превосходительство! — подошел адъютант к генералу, находившемуся в каком-то оцепенении. — Здесь оставаться небезопасно. Улица обстреливается!
Вся блестящая свита тронулась по направлению к порту. Все смущенно молчали. Испуганно прислушивались к близкой беспорядочной стрельбе.
— Однако… — пробормотал его превосходительство, большой любитель пошутить. — Одесса провожает нас просто с триумфом!
— На-зад! — закричал патруль, вымахивая на взмыленных лошадях из-за угла. — Здесь проезда нет! На чердаках домов засели пулеметчики!
Что творилось в порту! Крики, ругань, вопли, команда…
— Нельзя ли хоть на палубе? — кричал растрепанный жалкий человек в котелке. — Я согласен на палубе! Поймите, наконец, у меня жена!
— У всех жены!
Какие-то дети сидели на перевязанных ремнями корзинах… Кто-то бежал по сходням, и за ним несли кожаные чемоданы… Счастливец!
Матросы иностранных кораблей безучастно глазели с палубы на все это смятение. Американские журналисты фотографировали берег, толпу и панораму города.
В Одессе расклеен приказ французского командования. В приказе сообщалось, что союзниками принято категорическое решение: Одессы не сдавать!
Но вот уже под самой Одессой после упорных семидневных боев интервентами оставлены укрепленные пункты Очаков и Буялык. Воинские части отказываются грузить на корабли орудия и танки. Но даже под обстрелом предприимчивые командиры иностранных войск грабят склады, тащат все, что попадется под руку. Они похитили уцелевшие советские военные суда. Более ста советских торговых кораблей, нагруженных разным имуществом, угнано из Одесского порта.
Приказ французского командования еще висел, расклеенный по стенам домов и на заборах. А между тем пришло из Парижа указание — срочно эвакуировать войска с Украины «ввиду трудностей снабжения продовольствием», как пояснялось в этом правительственном распоряжении.
Вооруженные отряды рабочих заняли почту, телеграф, помещения штаба и контрразведки. Последний иностранный корабль скрылся за горизонтом.
— Так-то лучше, — говорили рабочие, поглядывая на удаляющиеся черные дымки, — незваный гость хуже татарина.
— А главное, ушли не солоно хлебавши.
— Это как сказать. По-моему, так им солоно приходилось!
На одесских улицах идет чистка и уборка. И город кажется еще прекрасней, еще белоснежней, еще милей теперь, когда его пришлось освобождать от вражеских полчищ. По улицам собирают и увозят трупы. Сдирают вывески несуществующих отныне учреждений.
Был такой старый давнишний герб Одессы: щит разделен на две части, в золоте верхней половины императорский орел с тремя коронами, в нижней червленой части серебряный якорь. Нет теперь этого герба! Над советской Одессой полыхает, переливается, плещет полотнищем красный революционный стяг.
Какой-то матрос стоит, высоко задрав голову и шевеля губами, и читает приказ французского командования о том, что Одесса не будет сдана.
— Пленум Одесского Совета рабочих депутатов!
— «Известия Одесского Совета рабочих депутатов»! — весело выкликают мальчишки-газетчики, размахивая, как флагами, газетными листами.
Апрельское солнце заглядывает в каждый сквер, в каждый дворик, в каждое окно Одессы.
11
Не в долгополом сюртуке помещика Золотарева, не в сверкающем нашивками облачении капитана Королевского, не в той роскошной дохе, в которой он однажды навестил напуганного фабриканта, и не в облике священника, спасшем ему когда-то жизнь, — в полном блеске кавалерийской формы шествует Григорий Иванович Котовский по улицам Одессы в сопровождении своих друзей. Какое счастье — вот так, жмурясь на солнце, шагать по широкой улице, по советской освобожденной земле!
— Что будем делать теперь? — спрашивают бойцы нетерпеливо.
