свой роман с ужинами в «Колонии» и танцами в «Эль Марокко».
В июне Виндзоры подписали договор аренды дома на окраине Булонского леса, который должен был стать их главной резиденцией на всю оставшуюся жизнь. Построенный в стиле Людовика XVI, он принадлежал городу Парижу и ранее был жилищем Жоржа-Эжена Османа, планировщика современного Парижа, а также Шарля де Голля.
Виндзоры платили номинальную арендную плату, а к дипломатическому статусу, согласованному Уолтером Монктоном, была добавлена бесплатная охрана. Это означало, что они не платили подоходный налог, их зарубежные покупки были беспошлинными, а прибыль от их инвестиций не облагалась налогом. Личное состояние герцога в то время составляло по меньшей мере 3 миллиона фунтов стерлингов[711].
Особняк занимал площадь в два акра, охраняемый сторожкой и огромными железными воротами, увенчанными позолоченными шипами, к нему вела длинная широкая гравийная дорожка, окруженная лужайками, дубами и каштанами, с высоким черным фонарным столбом, увенчанным позолоченной короной. Портик с колоннадой вел в тускло освещенный большой мраморный зал, над которым возвышалось шелковое знамя с гербом принца Уэльского, которое первоначально висело над его кельей в часовне Святого Георгия в Виндзоре. Вверху был небесно-голубой свод с пушистыми облаками, летящими гусями и обрамленный балюстрадой с орнаментом. Комната, которая по ночам использовалась для танцев, была обставлена паланкином, огромным глобусом земли, восьмиугольными зеркалами высотой полтора метра и одной из красных шкатулок, которые он использовал в качестве короля. Мраморная лестница вдоль левой стены вела в открытую галерею.
Прямо после холла располагалась гостиная с высоким потолком и французскими окнами, ведущими на террасу и лужайку. Среди картин были пейзаж Дега, несколько цветочных картин Фантен-Латура, полотно Утрилло, портрет королевы Марии и один – герцога в образе принца Уэльского в мантии с подвязками.
Повсюду стояли маленькие низкие столики: мраморные столики, лакированные столики, столики с маркетри. Некоторые предназначались для сигарет, пепельниц, цветов. Другие, более крупные, содержали золотые и серебряные шкатулки, почетные мечи, боевые дубинки маори из зеленого камня и чернильницы из горного хрусталя с серебряными крышками, которые были подарены принцу Уэльскому во время его турне по империи[712].
На других столах были выставлены коллекции фарфора и фаянса Уоллис, а один был зарезервирован для 31 мейсенского мопса. На подушке, вышитой гладью, были изображены три пера плюмажа принца Уэльского и его девиз Ich Dien, а в углу стоял голубой с серебром рояль.
Восточная часть гостиной выходила в столовую, оборудованную «галереей музыкантов», которая могла вместить двадцать шесть человек, в то время как с запада располагалась библиотека, которую они использовали в качестве гостиной. Здесь доминировал портрет герцогини кисти Джеральда Брокхерста, написанный в 1939 году, на соседней стене висел конный портрет тогдашнего принца Уэльского Альфреда Маннинга.
Наверху была неофициальная гостиная с видом на сад, где они встречались каждое утро, пили чай и ужинали на подносах, смотря телевизор, а также их спальни. В ногах герцогини стоял шезлонг, где она ежедневно делала массаж, и были выставлены разнообразные мягкие игрушечные мопсы. По комнате были разбросаны фотографии пары и их собак, а на подушках были вышиты такие девизы, как «Успокойся», «Не волнуйся – этого может никогда не случиться» и «Ты никогда не можешь быть слишком богатым или слишком худым».
Ванная комната герцогини была похожа на цирковой шатер, с потолком, расписанным в стиле тромпель с полосами шатра и свисающими кистями, а на стенах фантастическая фреска с изображением балетных танцоров, лент и цветов, а также портрет Уоллис кисти Сесила Битона. Апартаменты герцога были гораздо более спартанскими, в них преобладали фотографии герцогини и их мопсов или кернов. Поскольку он предпочитал принимать душ, его ванна использовалась для хранения бумаг и фотографий. Две гостевые комнаты и ванная на верхнем этаже завершали обустройство.
* * *
В 1953 году был близок к публикации 10-й том захваченных немецких документов, касающийся контактов герцога в Испании и Португалии, и проблема того, как с этим бороться, снова заняла умы лидеров по обе стороны Атлантики.
27 июня Черчилль написал президенту Эйзенхауэру: «Моя цель при написании этого письма – попросить вас приложить все усилия, чтобы предотвратить публикацию»[713]. Несколько дней спустя он отправил телеграмму с пометкой «Совершенно секретно и лично»: «Я осмеливаюсь послать вам несколько документов о герцоге Виндзорском, о котором, я надеюсь, вы найдете время подумать»[714].
3 июля генерал Уолтер Беделл Смит, заместитель государственного секретаря и бывший начальник штаба Эйзенхауэра в Главном командовании союзных сил, договорился о встрече с Бернардом Ноублом, главой исторического отдела Государственного департамента. Позже Ноубл пересказал этот разговор главному редактору журнала в США Полу Свиту:
«Мне приказано сообщить вам, что британское правительство собирается направить список документов о герцоге Виндзорском, которые оно хотело бы исключить из тома X [10]. Вы должны сообщить редактору немецких документов, что когда он получит список, то должен дать согласие на удаление этих документов»[715].
12 августа Черчилль направил Кабинету министров бумагу «Публикация захваченных немецких документов», в которой говорилось:
«С учетом мнений моих коллег я предлагаю взять интервью у главного редактора британской газеты и предложить отложить публикацию по крайней мере на десять или двадцать лет на том основании, что эти статьи, тенденциозные и ненадежные, какими их, несомненно, следует считать, причинят боль герцогу Виндзорскому и окажут влияние на умы тех, кто их читает, совершенно несоразмерно исторической ценности»[716].
Две недели спустя Кабинет министров собрался, чтобы обсудить публикацию десятого тома, и Черчилль объяснил, что он «не был убежден в том, что существует какая-либо историческая необходимость публиковать эту переписку, во всяком случае, при жизни герцога Виндзорского. Его публикация, несомненно, нанесла бы ущерб герцогу и причинила бы ему ненужные страдания»[717]. Черчилль написал Эйзенхауэру, который «пообещал полное сотрудничество, и главный американский историк был проинструктирован, что, если его британский коллега попросит исключить эти документы из предстоящего тома, он должен согласиться»[718].
Проблема заключалась в том, что британский редактор Маргарет Ламберт
