— Вполне подходящий, — услышал он голос, который, казалось, проник даже в его кости, и почувствовал, что его вновь сжимают две руки, чуть слабее, но вполне уверенно. — Да, вполне подходящий.
— Уверяю тебя, — проговорил Петр, задыхаясь от порывов ветра, — что если мы и нарушили границы твоих владений, то мы определенно не имели никаких намерений…
— Но ты принес вместе с собой смерть, — услышал он в ответ.
— Она всего лишь ищет своего отца, — сказал он и подумал, как зловеще прозвучали эти слова. Он продолжал смотреть во все глаза на страшилище, не имея никакого представления о том, что было с Сашей: что он делает, сохранил ли он рассудок, да и жив ли он вообще. И тогда он быстро сказал, стараясь сдержать прерывающееся дыхание: — Мы и сами с большой радостью ушли бы отсюда…
Он почувствовал всем своим существом внимание, с которым были восприняты его слова. Оно показалось абсолютно незнакомым ему и было более совершенным, чем у Ивешки. В какой-то момент он был готов даже закричать от внутренней боли, но уже в следующий, почти теряя сознание, почувствовал, как его ноги коснулись земли и слегка подрагивали, набирая силы, чтобы удержать его, хотя он не имел понятия, откуда эти силы могли появиться в нем.
— Иди, — услышал он и почувствовал, как ослабли удерживающие его усилия.
— Саша… — Он повернулся со всей стремительностью, которую позволяла ему эта неизвестная пульсирующая в его жилах сила, и с отчаянным желанием и надеждой уберечь мальчика от подобных испытаний. Саша был здесь, совсем рядом, но продолжал стоять словно в оцепенении, даже когда Петр тронул его рукой. Он подумал было о том, чтобы утащить его с этого места силой, но почувствовал такой непреодолимый страх, что у него тут же перехватило дух.
— Ты не сможешь, — сказал Саша, пристально глядя куда-то мимо него. — Ведь он отпустил тебя, и значит, все хорошо. Можешь продолжать путь.
— Так не может быть хорошо, будь я проклят! — Он оглянулся назад, туда, где в лесной чаще все еще стоял хранитель леса, и почувствовал, как у него задрожали колени. В этот момент он ощутил, что у них нет шансов на спасенье, если ему придется иметь дело с лесовиком. — Послушай, — обратился он к нему. — Саша не совершал никакой ошибки. Просто есть один колдун, который и затащил нас сюда. Он сбежал по непонятным для нас причинам, а Ивешка пытается всего лишь уберечь его от бессмысленной и нелепой смерти. Никто из нас не хотел специально приходить сюда, и никто не хотел ничего другого, кроме как отыскать здесь этого старика и отвести его домой.
Он скорее почувствовал, что лесовик слушает его. Так он стоял, беседуя с этим существом, ничем не отличающимся от обычного развесистого дерева, чувствуя волнение в груди, и пытался поверить в то, что он был в здравом уме, пытался заставить себя поверить в леших, один из которых, как он был уверен, находился сейчас перед ним, и он не хотел позволить ему дурачить себя, прикидываясь безобидным деревом, и позволить ему расправиться с Сашей…
Но так или иначе, он олицетворял этот лес, или часть его. Теперь он завладел тем, что давало Петру шансы на жизнь, и пытался вырвать у него это, пытаясь прикинуться чем-то другим. Именно это сейчас отчетливо понимал Петр, точно так же как он понимал и то, что лесной призрак не проявлял в своих попытках полной силы, чтобы они, не дай Бог, не устроили в его владениях какого-нибудь беспорядка.
Но почему? Этот вопрос видимо очень интересовал лесовика. Возможно, он не понимал, как и почему все происходящее задевало его.
— Потому что мы никогда не сможем отправиться на юг, — сказал Петр, придерживая рукой то, что было не более как обычной веткой, хотя при этом и рука, и глаза пытались доказать ему, что он был глупцом, разговаривая с этим чертовым деревом, в то время как Саша был изнурен до того, что вот-вот мог лишиться рассудка, а на свете никогда не существовало ни русалок, ни чего-либо другого, им подобного. — Боже правый! — воскликнул он, пытаясь встряхнуть ее. — Да слышишь ли ты меня, будь ты проклят!
Но он даже не был уверен, что лесовик вообще слышал его: Саша говорил, что существует обязательная граница между колдовским миром и обычными людьми, а потому вполне возможно, что теперь лесовик знал о присутствии здесь Петра не многим больше того, чем Петр мог видеть, как тот выглядел, на самом деле. Саша по-прежнему стоял на том же месте, беспомощный и притихший, а Ивешка и Малыш были невидимы для него, если только, а он все еще продолжал так думать, они вообще существовали.
Он чувствовал себя так, словно перед ним опускался занавес, отделяющий его от странного волшебного мира и возвращающий его снова в разумный мир обычных вещей, но при этом отнимающий у него Сашу.
— Ради всего святого, выслушай меня! У нас даже в мыслях не было причинять хоть какой-то вред этому лесу… — Ему частенько приходилось обращаться к суду по самым безнадежным делам, касающимся нарушения законов местными землевладельцами в Воджводе, и поэтому он посчитал данный случай очень похожим на них. — Никто из нас никогда не собирался ступить на эту землю, за исключением вот этого созданья, которое… — Он начал разговор так, будто дело касалось имущественных прав… — пыталось выманить своего отца. Она следовала за нами все время от старой переправы, но ведь у нее нет собственных сил на этот путь, и она не может продолжать его без того, чтобы позаимствовать что-то…
Неожиданно он почувствовал, как ветка дрогнула под его рукой и зашевелилась. Сучки сомкнулись вокруг его запястья, превращая его в пленника. Лесовик открыл свои глаза и уставился на него.
Наконец он произнес:
— Так значит, вы все время совершенно сознательно подкармливали ее, предоставляя ей свою силу. Это довольно глупо.
— Но за все время она даже не делала попыток хоть что-то убить: ни нас, ни кого-то еще в этом лесу. Ни она, ни Саша.
И вновь он ощутил все то же холодное подрагивающее прикосновение, которое распространилось во все стороны от его запястья. Но он тут же замер, напуганный такой внезапной переменой. Он понимал, что сейчас его изучают и снаружи и изнутри с такой доскональностью, которая никому и не снилась, и ему казалось, что сейчас это вызвано скорее интересом, нежели злобой и гневом.
— Я прощаю тебя, — сообщил ему о своем решении лесовик. — Но ты по-прежнему остаешься глупцом.
— Саша тоже не сделал здесь ничего…
— Здесь пока еще никто не провинился, даже она. — При этом лесовик слегка качнулся и указал одной из своих многочисленных сучкообразных отростков в сторону явно различимого скопления тумана, проступавшего сквозь листья. — Но ведь у нее нет сердца: она забирает его у твоего приятеля. И в ней нет жизни, поэтому она забирает твою, и его, и мою. — Петр ощущал, как суковатые руки продолжают ощупывать его с головы до ног, но теперь он чувствовал спокойствие и безопасность, и у него даже мелькнула мысль, что это могла быть еще одна ложь, возможно более опасная нежели у Ивешки. — Я бы узнал, если бы ты захотел обмануть меня, — сказал лесовик, и Петр с полной очевидностью поверил, что это было правдой. Через мгновенье, когда волна благодушия накатилась на Петра подобно холодной воде, его собеседник продолжил, обдавая его легким теплым ветерком: — А знаешь ли ты, к примеру, что сделал твой приятель?
Ему не приходило в голову, что можно ответить на это. Но ответ последовал без всякого его участия.
— Глупость. Он сделал глупость, как все молодые. Эх, молодежь, молодежь. — При этом лесовик протянул мимо Петра очередную свою руку-ветку и ухватил Сашу за плечо. — Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя. Ты собираешься использовать этот лес, чтобы твой приятель мог получить новые силы, а затем использовать его против меня. Это напоминает мне схватку не на жизнь, а на смерть… Так что же после этого я должен сделать с тобой?
— Помочь нам, — сказал Саша, в то время, как струйки пота стекали по его лицу, оставляя на нем заметные следы. — Помоги нам выбраться из твоих лесов, помоги нам отыскать ее отца, помоги нам освободить его.
Теперь лесовик освободил их обоих и отступил назад, шелестя многочисленными ветками и сучками.
— Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, — сказал он.
— А меня Петр.
— А меня Саша, — сказал мальчик. — А это Ивешка и Малыш, с вашего позволения.
Древообразное существо чуть вздрогнуло, и прошелестело своими ветками, когда они все поклонились ему.
— Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в моем лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь… Но у меня нет выбора.
В этот момент сгусток тумана словно молочный вихрь рванулся вверх, распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных волос и еще призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки.
