— Оставь ее, — сказал он Саше. — Она ни в чем не виновата.
— Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я сказал ей, чтобы она оставила тебя в покое.
— Тебе нет никакого, черт возьми… — Дела, вертелось у него на языке, но это был чертовски глупый разговор, и даже пятнадцатилетний подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел бы против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и даже позволил бы убить себя, с тем, чтобы она смогла в следующий раз добраться и до Саши.
Разумеется, он так и поступил бы.
Он постоянно ощущал ее попытки околдовать его, чтобы вернуть назад и увести с собой. Но на этом пути стоял Саша. Она неожиданно оказалась слишком реальной, чтобы тронуть его воображение: волшебные чары постепенно исчезли, и она была вынуждена пользоваться только тем, что являла собой, а именно, шестнадцатилетнюю девочку, убежденную в том, вероятно — так ей удалось сладить даже с Ууламетсом, настолько очаровательным ребенком она была — что всего лишь несколько слез могут непременно предоставить ей то, что она хотела.
Но он очень хорошо знал эту песню, и строку и даже стих: он выучил все это еще в Воджводе, при одном удачном случае, и сейчас чувствовал себя слишком старым, чтобы играть в эти наскучившие девичьи игры. Проси что угодно, подумал он, у легкомысленной девицы, которая только и ждет, чтобы кто-то очередной сделал ее счастливой, но только не пытайся вручить ей свое сердце и ожидать бережного обращения с ним.
Казалось, что волшебные чары пытались вернуться. Но что-то отталкивало их. Может быть, это было его собственное стремление, а может быть, это делал Саша. Он взглянул в сторону Ивешки, и почувствовал боль в руке при малейшей попытке сжать ее… То же самое было с ней, как он теперь припомнил, во время ужина, когда он начал спорить с Сашей, и это обстоятельство обеспокоило его.
Может быть, подумал он, Саша делал это с целью напомнить ему что-то, но потом понял, что не все в его действиях идет гладко.
— Прекрати это! — вслух произнес он, но услышал совсем неожиданный ответ.
— Это не я, — сказала Ивешка, поворачивая в их сторону обезумевшее лицо. — Я не делаю этого, разве ты не чувствуешь?
Саша схватил его за руку и торопливо потащил к костру, пока Ивешка, как заметил Петр, бросив взгляд через плечо, продолжала стоять около ручья, глядя вдоль него в темноту.
— Что происходит? — требовательно спросил он, готовый сопротивляться неожиданному безумию, но несколько неуверенный, где следовало искать его. — Что случилось?
— Кое-что вырвалось наружу, — сказал Саша, пока они шли к костру.
Ивешка по-прежнему стояла там, совсем беззащитная. Ощущения, которые он воспринимал через свою руку, подсказывали ему что это могло быть, но он не собирался тут же выразить их словами, потому что очень многие знали это не хуже него, а он думал только о том, что кто-то должен был бы присматривать за Ивешкой, которая, черт бы их всех побрал, больше всех подвергалась опасности.
— Давай соберем наши вещи, — сказал Саша, когда они подошли к огню. — Мы уходим отсюда.
— Прямо сейчас, ночью? Вместе с этим? Это так похоже на то, что происходит с ней, так похоже!
— Мы знаем об этом, и именно поэтому уходим. Поторопись.
— Но куда? — проворчал Петр. Это было уже слишком. Никто не мог бы понять людей, которые останавливались бы в самом разгаре спора, чтобы начать бег в темноту, где их поджидал водяной, готовый приготовить из них ужин.
Но Саша не обращал на него никакого внимания. Поэтому он присоединился к мальчику и с раздражением начал собирать вещи, рассовывая по корзинам, в отчаянии позабыв о всех страхах. Он хотел, чтобы они выбрались из этого леса, очень хотел, черт возьми, бросить все и отправиться куда-нибудь с Ивешкой, вникая во все, чтобы она ни делала, если только таким путем можно было бы открыть Саше глаза на нее, и, может быть, однажды освободить ее раз и навсегда от какой бы то ни было власти водяного… Давай, давай, припомнил он слова Ууламетса, проклинавшего их глупость, беги один. Один из вас будет съеден ею. Другой же будет всю жизнь горевать об этом…
Леший, будь проклято его бессердечие, разумеется, оказал им кое-какую помощь, но отпустил их без всякой защиты, без знаний о том, что им следовало делать и где следовало искать старика, и теперь…
В лесной тьме их окружали неведомые страшилища. Ивешка не прекращала свои трюки, и один Бог знал, единственная ли это опасность, о которой они должны беспокоиться…
— А где Малыш? — спросил он, неожиданно обратив внимание, что потерял из виду дворовика, которого видел за ужином у костра, когда тот удирал от рыбного блюда приправленного грибами.
— Не знаю, — сказал Саша, пытаясь потуже скатать одеяла.
— Не знаешь, где Малыш?
— Мне казалось, что ты недолюбливаешь его.
Петр уставился на сашину спину.
— У него, видимо, были причины для такого поведения, и мне хотелось бы разобраться в них. — Он подтянул покрепче узел на своей корзине и перебросил ее через плечо, обернувшись при этом назад…
Его взгляд скользнул по пустому берегу ручья, где только что стояла Ивешка.
— Она исчезла! — воскликнул он, переводя взгляд на Сашу, чье лицо, повернутое к нему и освещенное огнем, покрывали капельки пота.
— Мы не потеряем ее, — сказал тот. — Я знаю где она.
— Так куда же она делась? — Любой человек становился не в меру подозрительным, когда начинал иметь дело с колдунами, лешими и тому подобной нечистью, и поэтому, неожиданно увидев сашино лицо, увидев явные следы тех напряжений, которые тот испытывал, он почувствовал, что вокруг них происходило гораздо большее неистовство темных сил, чем было доступно заметить человеку, не посвященному в тайны колдовства. — Саша, что здесь происходит, черт возьми? Что ты делаешь?
— Помогаю ей.
Петр был обескуражен. Он мог поверить в любые возможности, но меньше всего в вероятность тайного соглашения между Сашей и Ивешкой.
— Идем, — сказал Саша, забрасывая на плечи свою поклажу.
— Но куда? Куда она отправилась?
— На поиски отца. И она очень торопилась. Ведь она знает где он находится, точно так же как ОНО знает, где находимся мы, и это, уверяю тебя, совсем рядом. И она не хотела, чтобы мы задерживали ее.
— Не хотела, чтобы мы… — Ему было недостаточно ясно, что все что произошло с самого начала ужина, включая и его раздражение и боль в руке, было работой двух колдунов, каждый из которых имел власть над какой-то его частью, и каждый из которых несомненно стремился навязать ему свою волю. — Бог мой! Так что же ты делал со мной?
— Все, что было в моих силах, — сказал Саша хриплым голосом, поднимаясь и глядя ему прямо в лицо без тени лукавства, освещаемый отблесками костра, искажавшими его черты, отчего его собственное лицо казалось намного старше, выглядело изможденным и осунувшимся, особенно когда свет падал на следы пота на его висках. — Я освободил ее от твоего влияния, если хочешь знать. Ты мешал ей сконцентрировать свое внимание.
— Но что ты все-таки сделал? Чего ты добивался своими желаниями, черт возьми?
— Чтобы вы не очень-то увлекались друг другом, — сказал Саша. — Она очень напугана. Я сказал ей, чтобы она отправлялась немедленно туда и шла пока сможет идти, а мы будем следовать за ней: я думаю, что в конце концов она прекратит обманывать и нас и себя. Ведь она прекрасно знает каковы ее альтернативы для создавшегося положения.
Они шли по пути, направление которого — подумать только! — он мог чувствовать всем своим существом, словно две нити, протянувшиеся между ним и внешним миром: одна, уходящая далеко вниз по течению ручья, смертоносная, связанная с болью в руке, а другая, направленная вверх по течению, обольстительно опасная, связанная с болью в его сердце…
— Но как ты посмел сделать нечто подобное? — воскликнул с негодованием Петр, уворачиваясь от веток, которые Саша раздвигал в стороны при движении, и спотыкаясь о корни и кусты, попадавшие под ноги. Он припомнил, что ошибки, присущие еще не оформившимся сашиным способностям к колдовству, сгребали в одну кучу все, в чем ни один взрослый мужчина не хотел бы довериться ни пятнадцатилетнему мальчику, ни шестнадцатилетней девочке… особенно если это были Саша и Ивешка. — Ты не можешь знать, о чем я думаю! Ты не можешь вытаскивать наружу мысли и чувства, хранящиеся в моей собственной памяти!
— А я и не делаю этого, — сказал Саша. — Я не собираюсь читать твои мысли, я всего лишь выставляю свои желания ко всему, что окружает меня. Вот и все. А окружающее меняется так, как оно должно меняться.
— Проклятье!
— Я знаю это. Я знаю, что ты злишься на меня. Но я не обращаю на это внимания до тех пор, пока это помогает удержать тебя от очередной глупости. Я очень сожалею, Петр.
— О чем? — сказал он, глядя в сашину спину, и оттолкнул наклоненную в его сторону ветку… Втянутый в эту бесконечную путаницу хитросплетений колдовства, он, взрослый человек, метался словно в бреду между двумя детьми, будто его собственные сокровенные чувства абсолютно ничего не значили. — О чем ты сожалеешь?
