— Я не знаю.
— Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце, помилуй Бог?
— Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным.
— Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне в этом! Я хочу знать, что происходит.
— Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что происходит в мире, ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший…
Колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда он же обманывает самого себя, то совсем, совсем другое…
— А ты, случаем, ничего не потерял? — спросил Петр.
— Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже еще лучше, как оказалось: я сумел удержать тебя. Разве не так? Вот что значит настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания…
— Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о сердце? О чем тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?… Разве она забрала что-нибудь у тебя?
— Нет! — Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось, что вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так что он даже испугался, что они могут упасть и разбиться, если Петр и дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала бы тетка Иленка, которая не преминула бы сказать: «Прекрати, Петр Ильич! Ты доводишь меня до головной боли!"
Так оно и было.
— А что ты имел ввиду, когда говорил о том, какую выгоду можно извлечь даже из леса? — спросил Петр. — И что ты сделал, что едва не свело лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша проглотил кусок рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра с таким чувством, которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай Бог, вырвалось наружу. Но оно ушло в глубину его сознания, где в опасном беспорядке метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли он какой ошибки своим чрезмерным желаньем, которое привело в беспомощную ярость лешего, и могло очень далеко завести и его самого…
— Я не знаю, почему, — сказал он.
— Так что же все-таки ты сделал?
— Столь мало, насколько мог! Я ошибался, когда беспокоился о происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных возможных последствиях, пока не смог убедиться, что таким образом добиваюсь всего-навсего лишь того, чтобы не случилось чего-то заранее ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни о чем. А, тем временем, мы находимся в самой чаще этого леса никак не можем отыскать старика, и, тем не менее, ты говоришь, что не хочешь ни о чем беспокоиться!
— Это не то, что я имел в виду!
— Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.
— Нет, со мной все в порядке!
Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем положил ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя на Сашу, освещенного отблесками костра.
— От этого мне не становится лучше… Ведь если Ууламетс находится в этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?
Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о лешем было вполне достаточно, чтобы его мысли ушли куда-то совсем в другую сторону, ускользая от него.
Этот факт подсказал ему, что, на деле беспокойство по поводу происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться в таких делах на одну лишь память и пытаться уподоблять лешего Гвиуру было равносильно тому, как черпать неводом воду.
— Саша, что происходит?
Он вновь потерял ускользнувшую мысль, которая только что начала принимать законченные формы где-то в уголке его сознания…
Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка. Это показалось Саше таким же существенным, как и все то, о чем только что спрашивал Петр. Это было похоже на предвестье беды. В ситуации, подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным, и не было никакого способа уравновесить влияние вещей без глубокого понимания. Сейчас он потерял все нити, с помощью которых намеревался связать окружающие его вещи и явления друг с другом…
Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно тряхнул его.
— Саша, черт возьми!
Он скорее почувствовал это. Как он чувствовал все остальное. Петр отошел, а он следил за тем, куда тот направился.
Не туда, куда Саша хотел. Он подумал было, что следует остановить его, если бы он был в состоянии выделить это событие из ряда других, которые происходили при этом, включая потрескивание костра и шелест листьев.
Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.
Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.
Этим вечером Ивешка приобрела окраску. Видимо, леший обеспечил ей жизненные силы, и возможно, что на несколько дней…
Сейчас она стала гораздо сильнее, чем была прошлой ночью, намного сильнее, ярче, и крепче…
— Петр, — начал было он, но тот был уже на берегу ручья, где Ивешка уже повернула голову, чтобы взглянуть на него… это простое движение из обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в этот вечер. Он загадал желание… и эта попытка дорого обошлась ему: сердце рванулось в груди, и он вздрогнул от толчка крови в жилах и от порыва ветра в окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды…
Огонь, который в эту ночь освещал ее, придавал особенно нежный, тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на нее тень, отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше, беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее взгляде, который она бросала через плечо.
— Петр, — сказала она, поворачиваясь в его сторону и широко разводя руки.
Он остановился, а затем отступил назад, когда она сделала несколько шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми испуганными глазами.
— Что ты отняла у Саши? — резко спросил он, будто это был именно тот вопрос, который он хотел задать. — Что имел в виду леший, когда говорил со мной?
— Я люблю тебя, — сказала она.
Он отступил назад еще на один шаг, потому что каким-то образом ей удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел ее глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью.
— Чудесно, — сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в порядке собственные мысли. — Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне.
— Не нужно так ненавидеть меня. — Она сделала движение вперед. Он знал, какой опасности подвергался, знал, что должен отступить назад, но тут же, в одно мгновенье, решил сдаться: он очень хотел, чтобы она дотронулась до него и доказала тем самым, что она, кроме всего, была абсолютно безобидной и никак не была виновата в приписанных ей прегрешениях…
— Прекрати это! — раздался откуда-то сзади него голос Саши. Между ними и костром пролегала длинная тень. — Петр!
Сейчас он был уже не рад своему спасению. То, что он сейчас чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание жить. Но в этот момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под подбородком, устремив на него глаза, полные боли и тоски.
— Отойди от нее, — сказал Саша, обращаясь с ним так, будто он был всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко схватил его за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел в виду и это, даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить его задуматься над происходящим. Но, в любом случае, ни того, ни другого оказалось недостаточно.
— Прекрати это! — вновь очень резко произнес он, но обращался отнюдь не к Петру.
Слезы переполнили глаза Ивешки.
— Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю… Саша, не делай этого…
— У меня нет жалости к тебе, — сказал Саша. — Тебе следовало бы это знать.
— А я знаю, — прошептала Ивешка. — Но жалость есть у меня, и я не допущу, чтобы с ним что-то произошло.
— Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое!
— Это я подошел к ней, — сказал Петр, давая Саше повод почувствовать собственную ошибку хотя бы в малом. — Я хочу знать, что происходит.
— Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, — сказал Саша. — И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в мыслях… Оставь его в покое!
Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на Сашу, задержав свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья.
— Ивешка, — позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее слезы сильно задели его: он чувствовал, что дрожит, даже сознавая, что все сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала от боли и незаслуженных обвинений…
Саша повернулся, и огонь костра осветил его лицо, на котором отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта, выражавшие гнев, который обижал Петра до глубины души.
