— О чем? — сказал он, глядя в сашину спину, и оттолкнул наклоненную в его сторону ветку… Втянутый в эту бесконечную путаницу хитросплетений колдовства, он, взрослый человек, метался словно в бреду между двумя детьми, будто его собственные сокровенные чувства абсолютно ничего не значили. — О чем ты сожалеешь?
Но мальчик лишь пытался сохранить ему жизнь. Вполне очевидно, что он хорошо знал, что делал, когда объединялся с Ивешкой во всем, что бы ни происходило, что должно было заставить его пересмотреть сложившееся мнение о ней.
— Боже мой, — воскликнул Петр, — скажи мне, есть ли хоть кто-нибудь, кто никогда не врет!
— Я не вру, — коротко бросил Саша через плечо, из переплетенной ветками темноты. — Ты знаешь, что я не вру, Петр Ильич.
22
Тяжелый переход с утра до самого вечера и новое путешествие в середине ночи утомили их, городских жителей, и без Ивешки в роли лесного проводника им не удалось бы далеко уйти…
— Черт возьми, разве ты не мог бы провести нас через этот лес с помощью какого-нибудь волшебства? — воскликнул Петр, которого до сих пор не оставляло чувство преследовавшей их опасности: Саша шел прямо к кусту боярышника, и это направление резко отличалось от того, в котором следовала Ивешка. Петр был уверен, что она была достаточно реальной, чтобы он смог заметить ее.
— У меня на уме кое-что другое, — сказал Саша.
— Но ведь так мы можем потерять ее! — запротестовал Петр.
— Нет, не должны, — сказал Саша своим раздражавшим Петра недавно приобретенным загадочным тоном. Но, тем не менее, они часто плутали обходя густые заросли. Переплетенные ветки заставляли их часто отходить назад, били по боками и утыкались в лицо, и в результате они значительно отклонились от того направления, которое, как считал Петр, было правильным. Петр все время чувствовал боль в руке, его ноги были стерты до кровавых мозолей, на лбу горела царапина от большой ветки, а внутри он чувствовал тошноту.
Но хуже всего было то, что он неожиданно потерял чувство преследовавшей их опасности и не с полной уверенностью мог сказать, где именно в данный момент находится Ивешка. Видимо ее расстроенное сознание запутывало и его, заставляя всякий раз оступаться и задевать за ветки, в результате чего он только еще больше раздражался и становился более неуверенным в себе.
— Оно исчезло, — пробормотал он в сашину спину, когда они продолжали упорно продираться сквозь чащу, — оно перестало действовать… Саша, ты все еще чувствуешь что-нибудь сзади нас?
— Я потерял эти ощущения, — сказал Саша. — И мне это очень не нравится.
— Не нравится! Не нравится… Боже мой, но кто же поможет нам идти быстрее.
— Я делаю все, что в моих силах.
— Может быть, оно обманывало нас все время? А может быть, это делала она?
Сомненья пришли к нему неожиданно, но, как всегда, с опозданием. Он не имел представления, каков был, на самом деле, источник преследовавших их ощущений…
Но хотел знать.
— Ради Бога, в следующий раз пожелай, чтобы я смог узнать, что это именно ты заставляешь меня думать о чем-то. Как ты думаешь, удастся это тебе?
— Успокойся, я не делаю сейчас ничего подобного, — сказал Саша.
— А как я могу убедиться в этом?
— Просто поверь мне… И прекрати ругать меня!
Мальчик, которому он пытался выговорить свои обиды, казалось, никогда не имел собственных глубоких чувств, или их похитила у него Ивешка, если только Петр понял что-то в происходившем вокруг него. Он был смущен и признавал себя дураком в своих самых сокровенных мыслях, и ненавидел их обоих, кроме тех моментов, когда хотел близости с ней всем своим сердцем, или тех, когда он предполагал, что намерения, которые побуждали ее к действию на самом деле, принадлежали Саше, и, следовательно, все ее действия были абсолютно добропорядочными, такими же безопасными, как и у Саши, который был готов проклинать самого себя за чужие ошибки. А Ивешка, черт бы ее побрал, как никто, заслужила проклятья за сложившуюся ситуацию.
Может быть, думал он в промежутках, что она где-то черпала силы для всего, что делала, и если было нечто, преследовавшее их… то она вполне могла использовать эти силы, чтобы остановить это, прежде чем оно сможет уничтожить их. Если таким источником было сашино сердце, которое сейчас она носила в себе, оно должно быть уже на грани разрыва, учитывая всю вину, лежащую на ней, и если эта вина хоть как-то задевала Сашу, то он должен был бы непременно свернуть ей шею, или должно было расшевелить ее разум и чувства, потому что девушка с сашиным сердцем была способна на любой безрассудный поступок, который наверняка имел бы отношение к водяному, подвергая опасности весь тот окружающий мир, который был так дорог ему…
Его нога неожиданно поехала по скользкому, покрытому старой листвой склону. Он ухватился рукой за ствол молодого деревца, чьи ветки сильно ударили его по глазам.
— Вот проклятье! — задыхаясь воскликнул он, наталкиваясь на густой кустарник. Весь остальной спуск он проделал, держась за Сашу.
Когда они наконец спустились к самому подножью, Петр сел, еле переводя дыханье и придерживая рукой бок, а Саша тяжело опустился рядом с ним, будто его тело в один момент лишилось костей.
— Давай отдохнем минутку, — сказал Петр, стараясь глубоко дышать и прижимая руку к глазам. Временами ему казалось, что он знает где находится Ивешка, но это ощущение было призрачным как туман. — Она значительно слабее нас. — Он сделал еще вдох. — Я не знаю, как и что она думает о нашем положении: нормальный человек не может идти без остановки и день и ночь…
Он был так напуган, что у него тряслись руки. Он не мог понять, откуда пришел этот страх. Саша продолжал молчать. Он сидел, опустившись на колени, и тяжело дышал.
Но как далеко мог уйти старик? Петр несколько раз задавал самому себе этот вопрос, поглаживая раненую руку, которая еще сильнее разболелась с тех пор, как он едва не упал, спускаясь по склону.
— Боже мой, неужели мы не найдем его и на этот раз? Мне кажется, что мы бродим по кругу. Колдуны навязывают нам свою волю, и желают лишь только одного, черт возьми: чтобы мы заблудились здесь. Вот мы и заблудились!
— Пожалуй, сейчас, я не могу отрицать этого, — пробормотал Саша.
Отчего Петру явно не стало легче.
Эта проклятая боль!… Он вдруг вспомнил весь ужас той ночи, когда он попал в пещеру прямо под тем местом, где на берегу рос ивовый куст, и вновь ощутил ее темноту, пропитанную вонью и гнилью, и плеск воды…
— Нам лучше все-таки идти, — сказал он и встал, прислонившись к стволу дерева и поджидая, пока поднимется Саша. Боль понемногу стихала, может быть, потому, что начали действовать сашины добрые желания, а может быть, потому что СИЛА, вызвавшая ее, на время отступила, занятая другими делами — но он не знал наверняка.
Но неожиданно к нему вернулось, пока неясное, ощущение присутствия рядом Ивешки. Он почти с уверенностью мог сказать, что она была сейчас именно в том направлении, куда он глядел, но ничего не замечал там, как будто превратился в незрячий камень по отношению к ней.
— Боже мой! Она опять исчезла!
— Но не так далеко, — заметил Саша. — Мы все равно знаем, где она. Идем.
Он почти побежал вслед Сашей в том самом направлении, которое совпадало с его последними ощущениями, прямо вверх по лесистому склону, а затем опять вниз по очередному спуску. Он вырвался вперед и затормозил свой стремительный бег вниз, зацепившись плечом за ствол дерева, а затем, поднимая брызги, перешел через ручей, который мог быть тем самым, от которого они начинали свой путь, вот все что он знал. Небо над его головой было затянуто сплошным кружевом из густых веток и не могло служить сколь-нибудь пригодным ориентиром, и к тому же звезды были либо скрыты облаками, либо уже начинали гаснуть перед рассветом.
Он вновь почувствовал резкую боль в руке, а вместе с ней к нему вернулось и ощущение направления к источнику этой боли, которое было другим, чем прежде, и леденящим до костей.
Боже мой, взмолился он, и даже остановился на мгновенье, пока Саша не догнал его.
— Это водяной, — сказал он между приступами удушья, и показал рукой на оставшийся сзади них ручей. — Он где-то там… — Саша взглянул в ту сторону, будто в этом была какая-то польза, и спокойно сказал: — Нужна соль, — и так же спокойно начал развязывать свою поклажу. — Соль должна удержать его, а до рассвета осталось недолго.
Петр все еще вздрагивал, уговаривая себя, что пока водяной должен был бы побаиваться их, после того, как дважды испробовал на себе закаленную сталь.
— Но где же она? — спросил он. Его правая рука болела до самых костей. Пальцы едва чувствовали рукоятку, когда он попытался сжать ее. Но он все же вытащил меч, заставляя свои пальцы оставаться сжатыми и не спускал глаз с руки, чтобы быть уверенным в них, в то время как Саша начал насыпать вокруг них соляной круг прямо поверх сухих прошлогодних листьев.
