– Пожалуйста, а я вам не стану мешать, – и Гомес вернулся к торту.
Она, медленно переступая, подошла к ящику. Из отверстия в стене тянуло арктическим холодом. Собравшись с силами, Эллен откинула простыню.
Лицо было такого серого безжизненного цвета, что седая щетина почти не обозначалась на нем. Глаза закрыты, губы слегка раздвинуты, словно он сейчас заговорит.
– Джелло, милый мой, – прошептала она, – прости меня, если можешь.
По щекам ее ручьями текли слезы, капая на его веки, на лоб. Краешком простыни она пыталась их стереть.
Майкелсон уткнулся лицом в ладони – ну просто воплощенное отчаяние.
Милт с отвращением разглядывал своего шефа.
– Ну хватит, Рон, хватит, даже его собственный сын воспринимает все спокойнее, чем вы.
– А чего ему волноваться? Ему наследство досталось, а я потерял десять миллионов, десять, вы понимаете?
– Но мы же знали, что успех не был гарантирован.
– Да, только ведь почти все уже получалось, – Рон никак не мог смириться с тем, что произошло. – Так все тщательно продумали. Этого, который с павианами, нашли, сердце тоже…
– Ну что теперь делать, никто же не мог предусмотреть, что старичка прямо на столе еще один инфаркт хватит, пока Вандерманн пытался в схеме метро разобраться там, в Гарлеме.
– Это вы ему неправильно объяснили, вы, никто больше.
– Вот что, не моя вина, если он велел вскрывать япошку, а сам в метро не на тот поезд сел. Я же ему ясно объяснил: линия Д, потом шестая, по Лексингтон идет. Если он свою остановку проехал, при чем тут я.
– Это была ваша обязанность организовать перевозку сердца.
– А, пошел ты! – Милт почувствовал, что довольно с него терпеть истерики Майкелсона. – Я что, на руках должен был его сюда доставить?
– А я знать не желаю! – орал Рон. – Ваша это обязанность, вот и все.
– Нет, Рон, никакая не обязанность. Я должен с актерами работать, помогать им – по крайней мере, так всегда было.
– На хер мне нужны эти актеры! Они же у нас только приманка.
– Ах вот что, значит, главное студиями торговать да еще всяким говном на лотках? – Милт сам чувствовал, что говорит, как Билл, уволенный год назад, но уже не мог с собой справиться.
– Ах ты, говнюк недоделанный! – окрысился на него Рон. – А того не сообразил, что такие деньги сделать, это сколько надо актеров в клиенты заманить?
– Интересы у нас разные, Рон.
– Разные интересы?
– Вот именно, и значит, нам не сработаться.
– Не сработаться! – Рон был искренне возмущен. – Сколько лет деньги греб с агентства лопатой, а теперь, выходит, не сработаться?
Милт вдруг весь напрягся.
– Да я и пробовать больше не стану.
– Ну и говнюк.
– А ты просто говно.
– Я никому не позволяю так с собой разговаривать. Вы уволены!
– Меня нельзя уволить.
– Еще как можно!
– Нет, нельзя, потому что я увольняюсь сам.
Глава XXIV
Мэрион открыла дверь с первого звонка: – Ах, это вы, Милт, какой сюрприз! Входите! – У вас так приятно пахнет…
– Цыпленка варю. А вы как раз к обеду.
– Извините, не смогу задержаться. В Атлантик-Сити сегодня уезжаю, пожелайте удачи.
– Неужели в ваши-то годы за игорный стол сядете?
– Нет, что вы, просто одного старого клиента надо выручить.
– А я уж испугалась.
– Ну, как там наш молодой?
– Считает, что совсем пришел в себя, но это он так считает, а на самом деле… – Она покачала головой с видом человека, уставшего от всех этих глупостей. – Только и смотри во все глаза, как бы в саду не надорвался, таскает, понимаете ли, на спине тяжеленные мешки с торфом…
– Вот это да! Глядишь, скоро и в Бруклин сможет вернуться.
– Ну уж нет. Вы зря недооцениваете, травма была очень серьезная. От такой люди годами оправиться не в состоянии. Да надо еще принять во внимание психологические факторы. А уж в этом можете положиться на меня.
– А я-то думал, вы только с детьми работаете.
– Что дети, что старики, законы ведь одни и те же. – И она рассмеялась в восторге от собственного остроумия.
Милт кисло улыбнулся.
– Ну и где он, наш озорник?
– У себя в комнате, – Мэрион словно не заметила, что он не оценил ее юмора.
– Поднимусь. – Милт направился к лестнице.
– А потом перекусите, я бульона наварила – на пятерых хватит, – крикнула она ему вслед.
Бен валялся с газетой в руках на кровати, не потрудившись даже снять свитер.
– Привет, Бен, ты что же собственные правила нарушаешь? Этак брюшко себе отрастишь поплотнее моего, а? Как это у тебя на доске было написано? «Ненакачанные шины только тонущим в радость». Правильно?
– Вот, дожил, меня моими же заповедями побивают.
– А ты не подставляйся. – Милт плюхнулся в кресло.
– Видал, этот японец ваш важной был шишкой, некролог прямо на первой полосе. – Бен сунул ему газету. – А уж словеса-то, словеса…
– И для вас это паршиво, да?
– Не говори. Полный бардак, вот что я тебе доложу.
– Тебя, небось, этот Майкелсон со света сживает?
– А насрать мне на него. Сказал ему: «Мудила ты, и ничего больше», – а потом заявление об уходе подал.
– Об уходе?
– Вот именно, и туг кое-какие сложности прорисовываются. С Сарой, понимаешь, приходится сутками напролет общаться.
Бен понимающе кивнул.
– Да уж, не позавидуешь тебе.
– А то! Я уж по Майкелсону стал скучать, честное слово.
Бену бы расхохотаться, оценив этот свирепый юмор и абсолютную непроницаемость выражения лица гостя, но он все так же смотрел перед собой, невесело покачивая головой.
От Милта это не укрылось.
– Слушай, малыш, а что это ты так и пышешь счастьем?
– Оставь, пожалуйста, я такой идиот, такой идиот…
– Что-нибудь не то с Эллен? Бен только рукой махнул.
– Ничего не понимаю. Ты почему от нее ушел, вот что мне объясни.
Молчание. Низко опустив плечи, Бен, сидя на кровати, крутил в руках газету, превратившуюся в жгут.
– Ведь ты же с ней был счастлив. – Милт покосился на дверь и перешел на шепот: – Вернись к ней… послушай меня, вернись, пока Мэрион тебя в колясочку не усадила, чтобы везти на детскую площадку.
– Поздно уже, – вздохнул Бен.
– Какое там поздно, она же тебя любит.
– Нет, Милт, ты не знаешь. Я в воскресенье поехал утром в парк… думал, сделаю ей сюрприз, помогу эту ее ораву накормить…
– Ну, а она? Она-то как тебя приняла?
– Никак, потому что вместо нее пришел этот врач.
– Какой еще врач?
– Ну этот, который на сердце оперирует. Вандерманн. Она опять к нему ушла, вот что.
– Минуточку, Бен, минуточку. Ты, значит, видел этого Вандерманна собственными глазами?
– Конечно.
– И было это утром в воскресенье, у входа в парк?
