Не выходить замуж. Вот чего она хотела. Она еще даже не выяснила, кто такая Элеонор Шрайбер. Как, черт возьми, она могла быть Элеонор Стернс?
- Нет, - ответила Элеонор. - Я не выйду за тебя.
- Это не обсуждается.
- Конечно обсуждается. Почему, черт возьми, ты думаешь, что женитьба что-то решит?
- Я больше не могу оставлять тебя одну. Я слишком часто уезжал. Если бы я был здесь, этого бы не произошло.
- Если бы ты был здесь, он мог быть твоим.
- И ты бы не прошла через это в одиночку. Я сейчас же позвоню епископу.
Он поднялся с пола. Элли протянула руку и ухватилась за его лодыжку.
- Сорен, нет.
Он посмотрел на нее сверху вниз, как будто не мог понять, что вцепилось в его ногу.
- Элеонор, отпусти. Мне нужно позвонить.
- Не звони ему. Успокойся. Брак не поможет избавиться от этого.
- Я совершенно спокоен. Это даст мне душевное спокойствие, а это больше, чем у меня есть сейчас. Я думал, что могу доверить тебя Кингсли. Моя ошибка. Этого больше не повторится.
Он двинулся по коридору, и Элли, борясь с усталостью и болью, поднялась на ноги, и выпрямилась. Она последовала за Сореном по коридору в его спальню. Он уже снял трубку. Она хлопнула по кнопке, обрывающей звонок.
- Я не выйду за тебя, - сказала Элли. - Так что даже не утруждай себя звонком кому-либо.
- Я принял решение.
- Это не тебе решать. В брак вступают двое. Я сказала «нет».
- Ты устала, тебе нездоровится, и ты переживаешь нечто травмирующее. Ты сейчас плохо соображаешь.
- Не я сейчас сошла с ума, черт возьми. Я не выйду за тебя. Нет. Не сейчас. Никогда. Ты католический священник. Ты не можешь связывать себя узами брака.
- Я оставлю священство.
- Ты этого не сделаешь, - сказала она, стоя максимально ровно, несмотря на боль в животе и спине. – Мы с Богом давно заключили сделку. Если Он позволил нам быть вместе, я не заберу тебя у церкви. Я планирую сдержать это обещание.
- А я сдержать свое. Я обещал, что сделаю все, чтобы защитить тебя. И сделаю.
- Мне не нужна защита. Мне не нужно выходить замуж.
- То, чего ты хочешь, в данном случае не имеет значения. Отправляйся в постель. Я разберусь с этим.
- Не имеет значения? Ты забыл, что я взрослая женщина двадцати шести лет, а не ребенок? Ты не можешь решать, что мне делать.
- Конечно, могу. Ты принадлежишь мне.
- Я принадлежу тебе. Это нормально, когда мы в постели. Нормально, когда на мне ошейник. Это не нормально, когда ты говоришь мне, что я должна выйти замуж за того, за кого не хочу выходить замуж.
- Ты обещала, что будешь повиноваться мне вечно. Разве нет?
- Когда мне было пятнадцать. Думаешь, мне все еще пятнадцать?
- Ты определенно ведешь себя так.
- Я обещала Богу, что никогда не заберу тебя из церкви. Мы с Ним заключили эту сделку, когда мне было семнадцать.
- Я думаю, что знаю, чего Бог хочет от моей жизни больше, чем ты, - ответил он.
- И я лучше тебя знаю, чего хочет Бог от моей жизни.
- Очень в этом сомневаюсь.
- Ах ты, самонадеянный придурок, - ответила она. - Может, ты и священник, но это не значит, что ты знаешь обо мне и Боге больше, чем я. У меня своя вера. Это мое, а не твое. - И тут полились слезы ярости, которые она так же яростно смахнула с лица. - И ты не можешь ее забрать у меня. Я не позволю.
Сорен проигнорировал ее и снова поднял трубку. Элеонор снова хлопнула рукой по ресиверу, чтобы прервать звонок.
- Элеонор, если понадобится, я прикую тебя наручниками к кровати, - сказал он.
- Не смей прикасаться ко мне, когда ты такой, - сказала она, тыча пальцем в центр его груди. - Ты утратил контроль.
- Никогда еще я не был более собранным, чем сейчас. Это ты ведешь себя иррационально и слишком эмоциональна.
- Я сделала аборт, а это значит, что я не только разбила сердце Кингсли, но и отлучена от церкви. Сейчас мне позволено быть эмоциональной. Но нет ничего иррационального в том, что я не хочу выходить за тебя замуж. Возможно, это самое рациональное решение, которое я когда-либо принимала. Ты католический священник, которому нравится быть им. Ты призван быть священником. Однажды ты сказал мне, и еще тысячу раз рассказывал, как счастлив быть священником. Ты будешь несчастен, если уйдешь из церкви. Я знаю тебя. Брак со мной не сделает тебя счастливее, чем делает священничество. Это твое призвание. Брак со мной - не твое призвание.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Мое счастье также не имеет значения для этой дискуссии.
- Не для меня. Я не позволю тебе обижаться на меня до конца наших дней, потому что позволила тебе сделать что-то в припадке безумия, и что нельзя исправить. Я уйду от тебя прежде, чем позволю тебе растратить свое счастье на какую-то ошибочную попытку сделать из меня честную женщину. Сорен, этот поезд ушел.
Он встретился с ней взглядом и посмотрел ей в лицо. Он был стеной, гранитной стеной, бетонной и укрепленной сталью.
- Я принял решение, - ответил он так холодно, как никогда.
Элеонор наклонилась и расстегнула молнию на своей спортивной сумке. Из нее она достала стек, который подарил ей Кингсли. Она взяла его за рукоятку, и когда Сорен потянулся к трубке снова, она резко ударила по столу.
- Я доминировала над Кингсли, пока тебя не было, - сказала она в ответ на его непонимающий взгляд.
- Ты что?
- Я доминировала над Кингсли, пока тебя не было, - повторила она. - Несколько раз. Я причиняла ему боль. Порола его, резала его, жгла его и трахала в зад страпоном. И мне понравилось.
- Тебе понравилось.
- Мне понравилось. Я обожала каждую секунду. Сначала это меня пугало. Но как только я начала, я уже не могла остановиться. Чем больше я причиняла ему боли, тем больше мне хотелось причинить ему боли. Он купил мне этот стек в подарок, и я использовала его на нем.
- Ясно.
- Я свитч, - сказала она. – Может, даже не свитч. Может, я Доминант, и мне потребовалось так много времени, чтобы понять это. Но я не саба. Если я и уверена в чем-то, то в этом.
- Тогда чем, скажи на милость, мы занимались последние шесть лет?
- Мне нравится подчиняться тебе. Большую часть времени. Сегодня - ненавижу. Мне понравилось доминировать над Кингсли. И я хочу сделать это снова. Хочу делать это с другими людьми. Я хочу иметь собственного сабмиссива – может, Кингсли, если он позволит - и хочу причинять ему боль сколько могу, и так часто как могу, и так сильно, как могу.
Она произнесла эти слова, чтобы сделать больно Сорену, и когда сказала их, то поняла, что они были правдой.
Они молча смотрели друг на друга. Наконец Сорен заговорил.
- Нет, - сказал он.
- Нет, что?
- Я не разрешаю тебе доминировать над Кингсли снова.
- Разрешаешь? Не помню, чтобы спрашивала твоего разрешения доминировать над ним.
- Ты не спрашивала. И если бы спросила, я бы запретил. И говорю сейчас. Нет.
- Почему нет? Он тебе больше не нужен. Почему я не могу его заполучить?
- Не вздумай говорить мне, что я чувствую к Кингсли, Элеонор.
- Хорошо, тогда я скажу тебе, что я чувствую к Кингсли. Я хочу доминировать над ним как можно чаще. Я не сабмиссив. Я свитч.
Затем он взял у нее из рук антикварный деревянный стек с резной костяной рукояткой и разломал его на три части.
- Так же, - сказал он и швырнул один фрагмент через всю комнату, запуская его словно мальчишка-газетчик швыряет утреннюю газету. - Абсолютно. - Швырнул второй фрагмент. - Несущественно.
Деревянные обломки стека с отвратительным треском ударились о стену и с грохотом упали на пол.
С губ Элли сорвался звук. Что-то вроде животного скулежа, похожего на звук, который она когда-то слышала от собаки после того, как ее сбила машина.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
На налитых свинцом ногах она подошла к куче теперь уже бесполезных щепок и опустилась на колени. Один за одним она собирала осколки.
- Ублюдок, - сказала она, глядя на его со слезами на глазах. - Это был подарок мне от Кингсли.
