- Ты не должен был позволять ей проходить через это в одиночку.
- Да, не должен был. Я должен был быть там. Но где, черт возьми, был ты?
- Я был в Риме, и оставил ее с тобой. Я оставил ее тебе на попечение, а вместо этого пришел домой и обнаружил, что она истекает кровью в моей ванной и в таком состоянии, в котором я никогда не видел ее.
- Да, и что же ты сделал, когда она истекала кровью и ее рвало, как никогда прежде? Ты сделал это. - Он указал на сломанный стек, валявшийся на полу у ног Сорена. - А теперь она ушла. Может, тебе следовало остаться в Риме с Папой. Тогда, она все еще была бы здесь.
- Если бы я был здесь, я бы не позволил ей пройти через это одной. Если бы ты позвонил мне...
- Я сказал ей позвонить тебе. Она отказалась. Сказала, что не хочет обременять тебя решением. Она должна была принять его самостоятельно, чтобы это никогда не было на твоей совести. Я никогда не видел ее более напуганной, и даже тогда она думала о тебе.
Сорен молчал, но взгляд не отводил. Он удерживал взгляд Кингсли, без капли извинения.
- Забавно, - сказал Кингсли, внезапно осознав. - Десять лет я считал ее другой. Да, она прекрасна, сверхъестественно прекрасна. Извращенная. Умная. Мечта каждого мужчины. Но я всегда думал, что, возможно... она была недостаточно хороша для тебя. Эта маленькая девочка из Ниоткуда, штат Коннектикут, с никчемной матерью и дерьмовым отцом. Как она вообще могла быть достойна тебя? Теперь начинаю думать немного иначе. Ты прячешься за своей колораткой и играешь в Бога, пока остальные исполняют твои приказы и страдают от последствий. Ты получаешь славу. У нее появляются синяки. Может, это ты ее недостоин. Может, ты и меня недостоин.
- Интересно, ты репетировал эту речь весь прошедший год?
- Нет, - ответил Кингсли. - Последние двадцать лет.
- Двадцать лет? Тогда я ожидал бы более длинной речи.
За это Кингсли чуть не ударил его снова.
- Я привык думать, что ты ходишь по воде, - сказал Кингсли, глядя Сорену в глаза. - Теперь я знаю, что ты тонешь, как и все мы.
- Я тону, - ответил Сорен, и Кингсли остановился в дверях. Вот опять - звук трескающейся яичной скорлупы в его сердце. Он проигнорировал это.
Кингсли вышел из святилища и из церкви, прежде чем Сорен успел сказать еще хоть слово или прежде, чем Кингсли успел сказать что-нибудь, о чем он мог бы когда-нибудь пожалеть.
Роланд в мгновение ока выскочил из машины, открывая дверь для Кингсли.
- Куда теперь, сэр?
- Домой, - устало ответил Кингсли.
Часом позже Роланд остановил машину перед особняком, и Кингсли вышел сам, с сумкой в руке. Он забыл, что у него есть люди, которые открывают для него двери, несут его сумки. Его слишком долго не было. Так долго, что думал, что почувствует что-то, когда приедет в свой дом. Облегчение? Счастье? Удовлетворенность? Но он ощущал только смирение. Он убежал из дома, как ребенок, поругавшийся с отцом. Он убежал в большой мир, и большой мир снова отправил его домой. Вот вам и возвращение блудного сына. Ни откормленного теленка ради него. Ни пира. Ни фанфар.
Он открыл входную дверь, и шестнадцать футов понеслись на него в вихре любви и меха. Он бросил сумки и опустился на колени, пока его черные ротвейлеры скулили и выли, почти обезумев от счастья снова увидеть его. Он позволял им запрыгивать на себя, облизывать, и опрокинуть на спину от радости.
- Я собиралась устроить тебе вечеринку по случаю возвращения домой, - раздался голос с верхней площадки лестницы. Кингсли поднял глаза и увидел девушку с коротко стриженными каштановыми волосами, вприпрыжку спускающуюся по ступенькам. - Но дети сказали, что не хотят тебя делить.
Каллиопа была в своей обычно униформе - клетчатая юбка, гольфы и кардиган большого размера. Она была его замаскированным дьяволом - злобным компьютерным гением, который выглядел как школьница, потому что она была таковой.
- Они собственники, - сказал Кингсли, поднимаясь с пола. Каллиопа остановилась на нижней ступеньке и Кингсли подошел к ней. - Ты выглядишь иначе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Все дело в прическе, - ответила она, вращая головой по сторонам. - Нравится?
- Это très French. Ты выглядишь как Коко Шанель.
- Я приму это за комплимент.
- Я сказал, что ты выглядишь как француженка. Нет более высокого комплимента.
Она рассмеялась и скрестила руки на груди.
- Мне можно обнять своего босса? - спросила она. - Или это будет странно?
- Ты же не собираешься приставать ко мне, не так ли? - спросил он.
- Нет. Я буду хорошо себя вести.
- Тогда да, ты можешь обнять меня.
Каллиопа подалась вперед и обняла его.
- Ты слишком худой, - сказала она ему на ухо. - Тебе нужно поесть. Я закажу доставку из La Grenouille. И тогда мы сможем снова посмотреть «Матрицу».
- Для этого мне понадобится вино, - ответил Кингсли. - Много вина.
- Можно мне тоже немного? - спросила она, отстраняясь, чтобы заискивающе улыбнуться ему. - S’il vous plaît, monsieur?
- Ты несовершеннолетняя.
- Да, но ты франуз.
- Я такой и есть, не так ли? - Он остановился и сделал вид, что размышляет. Кингсли поднял один палец. - Тогда пей, сколько хочешь. Но не садись за руль.
- Для этого у нас есть Роланд, помнишь? - Она снова обняла его, и на мгновение Кингсли действительно почувствовал то, что хотел ощутить по возвращению домой после путешествия, - удовлетворение, покой, счастье. Но это снова исчезло в мгновение ока.
- А как насчет твоей Джульетты? - спросила Каллиопа. - Когда она приедет?
- Не приедет, - ответил Кингсли.
- Но как насчет всего, что я...
- Она не приедет, - повторил он. Он заставил себя улыбнуться, но Каллиопа не купилась на это.
- Мне очень жаль, Кинг. - Она снова обняла его, крепко и долго, и он позволил ей.
- Все в порядке, - ответил он, похлопав ее по спине, успокаивая ее, пока она пыталась успокоить его. - Некоторым вещам не суждено сбыться.
- Ты любишь ее? - задала она детский вопрос. Ни один взрослый не задал бы такого откровенного вопроса.
- Да, - ответил он. - Но я переживу. Этим я занимаюсь. Это то, что мы все должны делать, хотим мы того или нет.
- Лучше бы тебе пережить. Я не хочу искать настоящую работу.
- Эта работа настоящая, - ответил он, отстраняясь от нее. - Ты личный помощник бизнес-магната.
- Я провела последние десять месяцев, убираясь в подземелье и взламывая персональные данные членов французского правительства.
- И?
- И мне понравилось. - Она широко улыбнулась. - Так что хорошо, что ты переживешь. И если она не видит, какой ты потрясающий после всего, что ты сделал, она тебя не заслуживает.
- Ты слишком добра. Но я не хочу это обсуждать. Я хочу поиграть со своими псами и съесть всю говядину по-бургундски в городе.
- Я в деле, - ответила она, хлопнув в ладоши. - Твое желание для меня закон. Пойдемте, дети. Пора обедать. - Она щелкнула пальцами, и четверо его псов - Брут, Доминик, Сэди и Макс, поднялись на ноги и последовали за ней, как четыре огромных черных утенка за мамой. Он рассмеялся такой картине. Как хорошо оказаться дома. Кингсли поднял с пола свою сумку и затопал вверх по лестнице. Он примет долгий душ, побреется, наденет любимую одежду, любимые сапоги... и снова ощутит себя самим собой. Или, что еще лучше, почувствует себя кем-то другим.
Открыв дверь в свою спальню, он глубоко вдохнул. Каллиопа проделала отличную работу. Она содержала дом в идеальном порядке, пока его не было. Он чувствовал запах полироли для дерева на столбиках кровати, лак для кожи на его ботинках в шкафу. Однако в воздухе витал запах заброшенности. Ему пора было возвращаться домой. У него было такое чувство, что его кровать скучала по нему так же сильно, как и он по ней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он разделся и долго стоял под душем, желая, чтобы горячая вода выжгла его страдания, желая, чтобы горячая вода смыла его горе. Конечно, это не помогло, но он почувствовал себя лучше, когда снова стал чистым. Он был только наполовину одет, когда услышал, как зазвонил его телефон - частная линия, которая вела только в его спальню. Он проверил номер звонившего. Не она. Он так и будет при каждом звонке надеяться, что это она?
