Мужчины барабанили в ворота, некоторые напирали плечом, но дерево было с обеих сторон оковано железом, и поперечные балки изнутри представляли собой цельные древесные стволы. Единственным слабым местом была маленькая дверь, через которую можно было впустить кого-то, не отпирая ворота, и эту дверь кузнец Штоффель вышиб пинком. Перед тесным входом все давились и толкались, каждому хотелось быть первым, и их оружие и факелы этому мешали. Они напомнили мне, как господин капеллан однажды сказал в проповеди: «К покаянию люди ползут, а ко греху бегут бегом». Я видел, как один входя перекрестился, должно быть, машинально, не заметив, что он здесь делает. Странно, что можно испытывать благоговение перед монастырём, на который нападаешь.
В переднем дворе, откуда можно было попасть к разным постройкам, поначалу растерялись, не зная, куда направиться. Я уже боялся, как бы Штоффель не призвал меня показывать им дорогу, ведь именно для этого он и хотел, чтобы я пошёл с ним, но в возбуждении он про меня забыл, а я и рад. Люди побежали кто куда, как муравьи, когда разворошишь палкой муравейник, но внезапно, как будто получив приказ от невидимого командира, все ринулись влево, хотя, вероятно, никто не знал, почему именно в этом направлении. Полубородый как-то говорил, что дракон составлен из ядовитых змей, и, может, нападавшие и впрямь стали совокупным драконом и обрели хитрость единого чудовища.
Почему бы то ни было, но они прямиком двинулись к спальне, где заперлись монахи. Они бы, может, и пробежали мимо, но услышали, что внутри молятся. Штоффель уже поднял своё оружие как гигантский топор, но вышибать дверь ему не пришлось, она сама открылась, на пороге встал брат Зенобиус и сказал со своей дружелюбной улыбкой: «Dominus vobiscum[24]». Но никто не ответил ему как полагается: «Et cum spiritu tuo[25]», а только отодвинули его в сторонку и вломились внутрь, столько людей сразу, что им не было места, хотя спальня довольно просторная. Сам я остался снаружи и только заглядывал через открытую дверь, потому что монахи ведь меня знают, и я боялся, что кто-нибудь из них меня спросит, почему я участвую в нападении. Кто-то приказал братии встать на колени, в один ряд, это выглядело, как будто они хотели прочитать утреннее хваление или молитвы первого часа, но они не пели, а дрожали от страха. Только брат Зенобиус закрыл глаза и молился. Вломившиеся обыскали спальню, нет ли там чем поживиться, но не нашли ничего стоящего, а я бы мог им об этом сказать с самого начала. Бенедиктинцу запрещено какое бы то ни было имущество, а у кого ничего нет, нечего и отнять. Некоторые прихватили книги, хотя не умели читать, другие загребли убогие постельные принадлежности, которые в самом деле не стоили ничего; позднее, наверное, стелили их на пол.
Никто из монахов не защищался, хотя все они были из благородных семей, брат Рудольф, к примеру, из Вунненбергов, а брат Тюринг состоял в родстве с Аттингхаузенами. Эти аристократические монахи ещё в детстве наверняка учились обращаться с мечом, но, наверное, были неженками вроде меня, поэтому их и услали в монастырь. Младший Айхенбергер взмахнул своим кинжалом и крикнул, мол, надо их всех зарезать, но кто-то отнял у него оружие. Монахам связали руки, и они теперь были пленные.
Разом зазвонили все колокола в колокольне, и многие мужчины выбежали посмотреть, что там происходит. Монахи, прятавшиеся в колокольне, хотели звоном позвать на помощь, но никто не пришёл. Я считаю, этот звон они затеяли по глупости, без него бы их не обнаружили. Им надо было поступить как ежам, которые сворачиваются клубком и не двигаются, пока опасность не минует. Но когда боишься, затаиться, пожалуй, труднее всего.
А некоторые из монахов, но об этом я узнал лишь потом, убежали через задние ворота и попрятались у местных жителей. Среди прочих и брат Финтан, и хотя я действительно не одобряю произошедшее сегодня, я с удовольствием представляю его лицо, когда Финтана всё-таки нашли и вытащили из укрытия. Я знаю, мстительность большой грех, но я думаю, такие мысли возникают сами по себе, бесконтрольно, и за них не полагается наказания.
Происходило и смешное, но не для тех двоих монахов, которых это касалось, а для рассказа. Один из них был брат Амброс, который при погребениях умел молиться так красиво-печально, а имени второго я не знаю. Они забились в могильную яму, долго лежали там тихо, не издавая ни звука, и, наверное, уже думали, что спаслись. Но потом одному швицерскому приспичило помочиться, чёрт его дёрнул, как раз на этом месте, и так монахи были не только обнаружены, но и обоссаны. Я уверен, если Чёртова Аннели про это услышит, то вскоре это попадёт в её истории; она любит дать людям немного посмеяться.
Многому из случившегося в этот день сам я не был свидетелем, но позже слышал в пересказе. Люди недолго продержались одной кучкой, потом разбрелись, там и сям по коридорам можно было видеть свет факелов и лучин, а иногда слышался громкой крик, когда какая-нибудь группа натыкалась на то, что можно украсть, и туда сбегались все остальные. Мне никогда не приходилось видеть банду разбойников, я только в рассказах про них слышал, но именно так представляю себе их действия: украсть, что есть ценного, а остальное разрушить.
Из библиотеки вынесли во двор все манускрипты, готовые и начатые, растерзали и подожгли. Думали, что это всё документы, которыми монастырь хочет доказать свои претензии, но сожгли они совсем другое, молитвы и тому подобное. Один человек из Моршаха, умевший читать и писать, потому что когда-то хотел стать дьяконом, сразу сказал им, что это не те пергаменты. Они тогда погасили костёр, но многое спасти не удалось. Горше всего это было для брата Бернардуса, он годами работал над Псалтирью со множеством картинок, и люди, видевшие готовые страницы, говорили, что посмотришь на эти картинки – и чувствуешь себя прямо на небе, а теперь вся его работа только пепел. Один крошечный обгорелый клочок мне принесло ветром прямо под ноги, и там как раз был рисунок. Я теперь буду этот кусочек пергамента носить при себе как амулет. На нём видна ладонь, три пальца вытянуты, а два подогнуты, как делает обычно при благословении господин капеллан. Не знаю, чья это рука – может, какого святого, но это и неважно. Если уж такая благословляющая рука не принесёт человеку счастья, тогда я не знаю.
Самая бурная стычка, похоже, происходила в доме управителя монастыря. Когда к нему ворвались, он преградил им путь с мечом в руках, но кто-то нацелил на него арбалет и пригрозил выстрелить, если управитель не сдастся. К счастью, он не стал упираться и отдал меч, и ему ничего не было. Они его даже под арест не взяли, хоть одно разумное действие за всю ночь, поскольку управитель был не служка монастыря, а один из Габсбургов, и для них это было бы нанесением оскорбления.
Но в остальном толпа не проявила благоразумия и орудовала как стая диких свиней. Я хотя и не участвовал, но боялся, что всё равно буду наказан небом, есть такое, что человеку не прощается, даже если он просто смотрел на это. Мне надо бы пойти исповедаться во всём, что я пережил, и получить отпущение грехов, но не получится: про господина капеллана известно, что он болтлив и уже не раз выбалтывал тайну исповеди, а старый монах, который иногда заменяет его, сам бенедиктинец.
Pater noster, dimitte nobis debita nostra[26].
Пятьдесят пятая глава, в которой является ангел с неба
Штоффель же, но я не был при этом, а лишь позже узнал, пошёл в жилище аббата и разбил всё, что там было. Выместил свой гнев, но по нему это не было заметно, мне рассказывали, что как раз наоборот: он орудовал очень спокойно, производил разрушения как будто по плану, сперва мебель, стол, скамьи, кровать аббата, молитвенный столик, а потом действовал дальше, пока от последней кружки не остались одни черепки, а от занавесов одни клочья. Мне бы хотелось, чтобы вся его ярость израсходовалась на этом и он снова стал таким, как прежде.
