— Я останавливалась в «Уолдорфе». Его глаза сделались непроницаемыми.
— Место, где дамы обедают. Боюсь, меня не интересует, что ты делала в «Уолдорфе». Ходила на дневной спектакль?
— Ты имеешь в виду театр?
— А что еще я могу иметь в виду? Да, концерты! Но по средам ничего не бывает, насколько я знаю.
— В театрах тоже нет дневных спектаклей.
— Ну, чем бы ты ни занималась, уверен, что ты развлеклась. Я точно знаю, что развлеклась, кажется, что ты в основном там проводишь свое время, и не может же быть, что из-за скучных собраний директоров.
— Они не скучные. Они дают мне возможность чувствовать себя полезной. — Она взяла себе вторую порцию телятины с рисом, ей всегда ужасно хотелось есть. — А как ты провел день?
— Хорошо, очень хорошо. Мы смотрели видеопленку с записью, как обстоят дела со строительством «Элани» в Гонолулу, мы сможем открыться осенью. Еще я встречался с группой банкиров из Чикаго по поводу строительства там нового отеля на озере. С финансированием проблем не будет. Они, может быть, помогут нам продать старый отель, думают, что даже знают возможного покупателя.
— Ты не можешь продать этот отель, он тебе не принадлежит.
— Он станет моим в следующем месяце, после суда. Ты же не думаешь, что я буду ждать до того времени, чтобы начинать что-то планировать? Я собираюсь быть в полной готовности, когда это недоразумение уладится.
Ленни промолчала.
— Маленькие отели не пользуются особенным спросом — нет реальной возможности сделать их доходными, но ими заинтересовались представители какого-то колледжа в Чикаго и директор приюта в Вашингтоне. Если все пойдет хорошо, мы избавимся об этих четырех ископаемых за два года.
Она взглянула на него:
— Оуэн гордился этими отелями.
— И потому ты так сентиментальна по отношению к ним. Он, как и любой человек, знал, что старые отели не могут конкурировать с новыми. Я делаю то, чего бы и он хотел.
— Это неправда, — холодно возразила Ленни. — Он бы очень разозлился. Смотрел бы на тебя сердито и называл ограниченным оппортунистом, который отбрасывает в сторону прошлое, так же как ты отбрасываешь тех, кто стоит на твоем пути. — Ее голос стал тише. — А его усы дрожали бы, как длинные крылья, если бы он слышал, что ты хочешь избавиться… — В глазах у нее стояли слезы. — Я скучаю по нему. Он был такой живой. На днях Поль выразился так, говоря, как он скучает по этому удивительному чувству жизни, которое появлялось там, где присутствовал Оуэн.
Феликс взялся за графин:
— Еще вина?
— Да, немного.
— Я не знал, что ты говорила с Полем. Где он?
— Думаю, что в Риме. Он ведь нигде подолгу не задерживается. Никогда не видела его таким неутомимым. Я спросила, фотографирует ли он. Он рассказал, что встретил какую-то женщину, которая собирается стать моделью, и он начал снимать ее. Я бы хотела, чтобы он встретил женщину, которую смог бы полюбить.
— Было бы лучше, если бы он нашел работу. Он месяцами кружит по свету и не получает ничего, кроме разочарований.
— Я так не думаю. Я считаю, что он пытается найти что-то, во что можно было бы верить. То же самое и с Эллисон. Я знаю, что ее поездка в Европу была моей идеей, но не думала, что это выльется в подобное: она переезжает из одной страны в другую, таскает за собой Патрицию. Больше похоже на то, что ее несет по воздуху. Они оба, Поль и Эллисон, будто стараются выбраться из неудачного любовного приключения. Удивительно, что молодая женщина может устроить такое…
Воцарилась тишина.
— Сегодня привезут кое-что из вещей моего отца, — сказал Феликс.
Ленни нахмурилась:
— Ты забираешь вещи из Бикон-Хилл? Тебе не разрешено трогать что-нибудь, что связано с судебным разбирательством…
— Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала говорить мне, что можно делать, а что нет. Я это сделал, а что остальные говорят по этому поводу, не имеет значения. Я решил, что пора пользоваться этими вещами, они уже год находятся в доме, где никого нет…
— Там Роза.
— Ей не следует там находиться. Она давно бы уехала оттуда, если бы ты не подняла такой шум.
— Я хочу, чтобы она жила в нашем доме, вместе с нами.
— Здесь ее не будет.
— Тогда она останется в доме на Бикон-Хилл.
— Нет, не останется. Как только этот дом станет моим, я продам его.
— Ты не сделаешь этого, Феликс. Может быть, тебе и удастся забрать эти отели у Лоры, но я не позволю тебе…
— Я верну то, что принадлежит мне! Моего отца заставили вычеркнуть меня из завещания!
— Не будь смешным. Он оставил тебе почти все, чем владел.
Феликс сжал ножку бокала так, что она переломилась в его руке. Рубиновая жидкость потекла по темному столу красного дерева, запачкав снежно-белую салфетку.
— Ты не порезался? — спросила Ленни. — Я позвоню, пусть принесут пластырь.
— Ничего. — Он мял салфетку в руке. — Мой отец никогда бы этого не сделал, если бы был в здравом уме. Он доверял мне, любил меня больше, чем кого-либо еще, он хотел, чтобы я сохранил могущество империи как при его жизни, так и после смерти. Он знал, что только я могу это сделать, он зависел от меня. Никогда он не выставил бы меня дураком перед целым светом. Отели предназначались мне, его доля в компании предназначалась мне, его корпорация должна была перейти ко мне, как и его дом.
— Если мы выиграем дело, то дом будет нашим, — безо всякого выражения сказала Ленни, — и мы его не продадим.
Феликс крепче сжал льняную салфетку, вдавливая ее в пульсирующую ладонь. Какой дьявол вселился в нее? Она изменилась с тех пор, как умер Оуэн и эту ведьму выгнали с позором. Иногда он с трудом узнавал ее, она утратила свое былое чарующее спокойствие, которое приобреталось годами, чтобы скрыть ту неудовлетворенность жизнью, которую она ощущала. Теперь, если она не была с ним согласна, она все ему высказывала.
Он всегда подавлял Ленни. Он использовал ее элегантность и стиль, чтобы чувствовать себя могущественным и значительным, что было поводом для зависти других мужчин, но его влияние, казалось, ослабевало, и он вдруг подумал, что после двадцати двух лет брака он совсем не знает ее настолько хорошо, чтобы иметь хоть какое-то представление, как вернуть былое.
Когда-то он думал, что знает, как сделать ее своей и удержать. Это было, когда она, девятнадцатилетняя, горячо восстала против своей состоятельной, законопослушной, опасающейся общественного мнения семьи. Феликс познакомился с ней на улице в Гринвич-Виллидже, она была с мужчиной, который мельком глянул на него, потом еще раз, уже пристальнее, а затем заговорил с ним глубоким, низким голосом.
— Я не я, если это не Феликс Сэлинджер, предводитель разбойников, в добром здравии и прекрасном расположении духа.
