В многажды упоминавшейся типологии Мирослава Гроха «Память» знаменовала переход от комбинированной фазы А/В — патриотического просветительства и пропаганды к фазе С — массовой националистической мобилизации. При этом Грох подчеркивал, что характер и даже сама возможность фазы С предопределены фазой А/В. Проще говоря, корни грубого, разнузданного, антисемитского национализма «Памяти» восходили к истеблишментарному, культурно рафинированному национализму «русской партии» 70-80-х годов. Не секрет, что ее вожди и наиболее видные представители были антисемитами, хотя избегали публичных изъявлений своих чувств и настроений. В этом смысле «Память» не более чем эксплицировала латентные мотивы «русской партии». То, что у Вадима Кожинова и Василия Белова было на уме или звучало в кухонных разговорах, у Дмитрия Васильева и Игоря Сычева появилось на языке и стало главной темой публичных выступлений.
В более широком смысле круг националистических идей 70-х — первой половины 80-х гг. во многом предопределил непривлекательный облик, идеологическую ригидность и ничтожный мобилизационный потенциал последующего национализма. Также он унаследовал от предшествующей фазы вопиющую организационную недееспособность, неделовитость, состояние внутренней конфликтности и, главное, психологическую неготовность к политической борьбе. Глубинный, поистине экзистенциальный изъян русского национализма состоял в том, что он не собирался бороться за власть, как огня боялся связанной с ней ответственности и пребывал в непонятной уверенности, что власть сама придет к нему на поклон: окормляйте, мол, нас духовно и интеллектуально. Более проигрышную позицию просто невозможно вообразить. Русские националисты сами сделали все возможное для собственного поражения.
Но во второй половине 80-х они находились на взлете. Благодаря горбачевской гласности политика посредством культуры достигла своей кульминации. В 1986-1989 гг. интеллигенция через газеты и «толстые» журналы оказывала определяющее влияние на повестку, тематику и содержание общенациональных дебатов. Хотя формально обсуждались литература, история, нравственные и социальные проблемы, фактическое содержание дискуссии составлял выбор модели советского развития. Основной водораздел проходил между славянофилами и западниками, в то время как советский консерватизм оказался неспособен выдвинуть привлекательную культурно-идеологическую альтернативу. На стороне националистов выступали «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная Россия», «Дон», «Север», «Сибирские огни» и руководство Союза писателей РСФСР, осторожно поддерживаемые «Москвой».
Радикализация социополитического контекста вела к радикализации противостоящих лагерей и кристаллизации их позиций. Дискурс истеблишментарного национализма опрощался и огрублялся, структурно и содержательно заметно дрейфуя в сторону примитивных программ первых политических групп националистического характера. За националистической ревизией советского прошлого, полемическими выпадами против либералов, апологией коллективистских и авторитарных тенденций русской истории, критикой Запада без труда прослеживалась красная нить разоблачения масонства и сионизма. Эта идейная эволюция выглядела абсолютно неприемлемой для либеральных националистов. Хотя не все из них перешли на сторону широкой либерально-демократической коалиции, центристская линия солженицынского «просвещенного патриотизма», которую наиболее последовательно выражал «Новый мир», в общем, не имела шансов на успех и была обречена остаться маргинальной. Уход либеральных националистов серьезно ослабил потенциал влияния национализма на городские средние слои.
Насколько вообще успешной была националистическая пропаганда посредством культуры? Хотя после снятия ограничений на тиражи ее аудитория значительно увеличилась, аудитория либеральных печатных изданий увеличилась несравненно больше. В 1990 г. «Наш современник», «Молодая гвардия» и «Москва» имели в совокупности
1,6 млн подписчиков (на 23 тысячи меньше, чем в 1989 г.), в то время как совокупный тираж «Нового мира», «Знамени» и «Юности» составил 6,6 млн (на 1,3 млн больше, чем за год до этого)317. Ключевой вопрос заключался в том, могли ли националисты, проигрывая как культуртрегеры, выиграть как политики?
Ведь пик политики посредством культуры одновременно был и ее закатом. По мере расширения и интенсификации горбачевских реформ на первый план выдвигалась политика в ее западном, классическом понимании — как массовая публичная активность и конкуренция на состязательных, демократических выборах. Начиная с 1989 г., политика все более явственно смещалась из сферы культуры в парламент и на улицы, а политическое значение культурных институтов быстро уменьшалось.
Избирательные кампании весны 1989 г. и весны 1990 г. (соответственно выборы на съезд народных депутатов СССР и народных депутатов РСФСР) вынудили русских националистов покинуть знакомые клубы и прокуренные кухни и двинуться в народ. На первый взгляд, их политическая позиция выглядела привлекательной: националисты манифестировали себя как альтернативу одновременно коммунистам и демократам. Однако эта претензия на самостоятельную политическую роль не была подкреплена ни идеологически, ни организационно-практически.
3,7 Brudny Yitzhak М. Op.cit. P. 230.
Весной 1989 г. националисты фактически не вели кампании. Единственным примером относительно успешной националистической мобилизации могла похвастаться Москва: в Черемушкинском округе советской столицы националист с экологическим уклоном Михаил Лемешев конкурировал с известным демократом Сергеем Станкевичем. Убедительная победа, пусть даже во втором туре, Станкевича показала, что симпатии советского городского среднего класса склонялись в сторону демократического движения. Самоутешение националистов, что это, мол, морально коррумпированная Москва, а вот в провинции, сохранившей русский дух, мы о-го-го, мы себя покажем, выглядело весьма сомнительным на фоне поражения такой знаковой фигуры, как писатель Юрий Бондарев. И где — в провинциальном Волгограде, которому были посвящены проникновенные страницы военной прозы этого популярного писателя, мэтра советской литературы.
Однако полусвободные выборы в общесоюзный парламент оказалась в тени предстоявших выборов на съезд народных депутатов РСФСР. Два обстоятельства придали им критическую важность. Во-первых, по мере развития так называемого «парада суверенитетов» — стремления советских республик к обособлению, которое охватило и Россию, фокус власти медленно, но неуклонно смещался на республиканский уровень, что, в свою очередь, резко повышало значение республиканских парламентов. Во-вторых, отмена знаменитой 6-й статьи союзной Конституции, законодательно закреплявшей ведущее положение компартии в советской политической системе, создавала беспрецедентную ситуацию открытой политической конкуренции. А конкурировать было за что, ведь в случае с Россией на кону оказывался контроль за ключевыми советскими ресурсами. Победа той или иной политической силы в России превращала ее в держателя контрольного пакета акций «корпорации СССР», в вершителя судеб советской империи.
Перед националистами открылся прекрасный шанс делом доказать, что они знают свой народ, что тот доверяет им и готов вверить свою судьбу. Однако далеко идущие националистические амбиции натолкнулись на сомнительность их идеологического призыва и организационную импотенцию. Если бы не помощь коммунистических аппаратчиков, националистам не удалось бы сколотить даже ту маломощную коалицию националистических и национал-большевистских групп, которую они пытались противопоставить широкому демократическому избирательному блоку — знаменитой «Демократической России».
Мотивы, побудившие коммунистов помочь националистам, были очевидны: преобладание демократических настроений в крупных городах, особенно в Москве и Ленинграде, не оставляло электоральных шансов «ставленникам номенклатуры». Невозможность выставить собственных кандидатов вынудила коммунистов воспользоваться чужой идеологической «крышей», благо с националистами их роднили ненависть к Горбачеву и демократам, а также стремление сохранить СССР.
В то же время союз с националистами носил со стороны коммунистов половинчатый и осторожный характер: он не был официальной линией и шел вразрез с политикой Горбачева, а потому осуществлялся закулисно (особенно в столицах) и, зачастую, на собственный страх и риск318. При этом отношение коммунистических аппаратчиков к националистам было весьма пренебрежительным, для чего, впрочем, последние сами давали изрядные основания собственной неделовитостью, истеричностью и интеллектуальной неадекватностью.
