Русские националисты не просто критиковали коммунистическую политику в деревне, пренебрежение экологией, культ индустриализма и проч. Они бросили вызов современности как таковой — и в этом противостоянии националисты — выходцы из деревни было заедино с рафинированными «асфальтовыми» националистами. Их утопия была не просто консервативной, а, говоря без обиняков, реакционной. Причем реакционной настолько, что обретала революционный характер. Точь-в-точь по Сталину: если уйдешь слишком вправо, то придешь налево.
Прототипом националистического бунтаря против современности послужил Александр Солженицын — первый русский писатель после-сталинской эпохи, сочетавший публичную критику партийной политики в деревне с открытым вызовом официальному культу современности и урбанистическому образу жизни. При Брежневе эта комбинация составила отличительную черту идеологии деревенской прозы.
В своем доминантном экзистенциальном и идеологическом устремлении — антимодернистском — националисты не только вступали в конфликт с номинально модернистской властью, но и обрекали себя на массовое непонимание. Общество отдавало им должное как певцам и плакальщикам ушедшего мира, но не испытывало желания руководствоваться сданными в архив культурно-историческими образцами. Поднятое националистами восстание против современного мира выглядело благородной, но невыполнимой миссией. Тем более, что безапелляционная убежденность в собственной правоте чем дальше, тем заметнее оборачивалась сектантской ограниченностью. «...Главная беда Русской партии заключалась в том, что она сама не пожелала стать партией всех русских. Свирепая непримиримость к инакомыслящим русским — это главный грех Русской партии». «Деятели Русской партии требовали от всякого интеллигента духовно определиться. Испытывает ли этот интеллигент должную и неистовую вражду к Западу и к сионизму? Если нет, то он, как минимум, потенциальный враг или враг реальный»301.
Похожий подход исповедовала «черная сотня» началаXX в., правда, в отличие от своих последователей, некоторые представители черносотенства демонстрировали впечатляющий интеллектуальный реализм в оценке характера и потенций русского народа.
301 Самоваров Александр. Указ. соч. С. 316, 317.
В общем, в русское националистическое движение 60-х — первой половины 80-х годов XX в. оказались встроены серьезные дефекты, причем не привнесенные извне, а выросшие изнутри, и даже, в каком-то смысле, имманентные русскому национализму. Эти слабости не имели значения и были не очень заметны в ситуации монопольного господства КПСС, нос возникновением конкурентной политической среды они оказались минами замедленного действия, пустившими под откос поезд националистической мобилизации.
Впрочем, решающая схватка за умы и души русских была еще впереди, вто время как на рубеже 70-х и 80-х годовXX в. политика включения или, другими словами, оперативно-тактического сотрудничества власти и русских националистических интеллигентов зашла в тупик. Эта политика не только не превратила националистов в послушного сателлита Кремля, а наоборот, ухудшила их отношение к власти.
Произошла почти токвилевская революция ожиданий. Надежды националистов были разогреты авансами и намеками Кремля. Правда, эти авансы и намеки — реальные или кажущиеся — они не просто интерпретировали в выгодном для себя духе, но еще и явно гиперболизировали. Что в данном случае не принципиально, ведь, согласно знаменитой социологической теореме Томаса, если люди оценивают события как действительные, то они действительны по своим последствиям. Другими словами, разочарование националистов в том, что Кремль не выполнил свои обещаний (которых, он, впрочем, и не давал) и не откликался на их призывы, было подлинным и глубоким. Та заметная фрустрация, которую националисты переживали на рубеже 70-х и 80-х годов, стимулировала их политическую нелояльность. Парадоксальным образом политика включения, призванная обеспечить лояльность националистов, привела к противоположному результату.
Националисты были крайне раздражены неспособностью коммунистов справиться с депопуляцией деревни и демографическим упадком русского народа, защитить историко-культурное наследие страны, остановить разрушение окружающей среды и моральное разложение российского общества (алкоголизм, рост числа разводов, распад традиционной семьи, растущая преступность), организовать эффективное противодействие усиливающемуся западному влиянию. С их точки зрения, ни по одному из этих важных пунктов, составлявших широкую националистическую программу, не было достигнуто решительных успехов.
Недовольство националистов фокусировалось на неэффективном и маразмировавшем брежневском руководстве; предполагалось, что, буде оно заменено «здоровыми национальными силами», желанные перемены станут реальностью. Не похоже, чтобы националисты отдавали себе отчет в принципиальной невозможности национализации советской политии — перекройки ее структур и институтов под русские этнические интересы. Эта невозможность определялась не спецификой и конфигурацией правящего слоя и даже не характером правящей идеологии (национал-большевистский синтез, как показывает опыт других социалистических стран, например, Румынии времен Николае Чаушеску и современного Китая, теоретически и практически не заказан), а самим типом советского государства.
Главное диалектическое противоречие России составлял конфликт между русским народом и имперским государством. Континентальная империя в любой ее исторической модификации могла существовать лишь за счет эксплуатации русских этнических ресурсов. Удовлетворение главного чаяния националистов — обеспечение хотя бы русского равенства (не говоря уже о русском приоритете, о котором осмеливались говорить лишь диссиденты) в рамках континентальной имперской политии было невозможно даже в начале XX в., не говоря уже о его конце. Любое значительное повышение статуса русских и России автоматически влекло за собой критическое ослабление и неизбежный распад имперского государства.
302 Цит. по: БарсенковЛ. С, ВдовинЛ. И. История России. 1917-2004. Учебн. пособие для студентов вузов. М., 2005. С. 548.
С точки зрения целостности и стабильности имперской политии потенциально опасными выглядели даже требования русских националистов в области культуры. Весьма характерна реакция коммунистического истеблишмента на письмо Михаила Шолохова Леониду Брежневу в марте 1978 г. Нобелевский лауреат, живая икона советской литературы, выразил традиционную обеспокоенность националистов уничтожением историко-культурного наследия и дискриминацией русской культуры и литературы в пользу прозападной и авангардистской культуры (за этим просматривался прозрачный намек на евреев). Выдержанное в традиционной советской стилистике послание призывало «еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении ее истории в печати, кино и телевидении, раскрытии ее прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства»302.
К письму отнеслись самым серьезным образом и даже, похоже, не без некоторого испуга. Резолюция Брежнева предлагала вынести его на Политбюро. Уже 20 марта (письмо Шолохова достигло своего адресата 14 марта) курировавший советскую культуру секретарь ЦК Михаил Зимянин направил в Секретариат ЦК меморандум с опровержением шолоховских инвектив. В то же время он объявил о создании специальной комиссии из высокопоставленных партийных и советских бонз для специального изучения поднятых в письме проблем.
Хотя комиссия состояла исключительно из консерваторов и людей, зачислявшихся молвой в покровители и симпатизанты «русской партии»303, она пришла к выводу о беспочвенности всех обвинений Шолохова. Причем каждый из пунктов его обвинений разбирался столь дотошно и скрупулезно, что была даже подсчитана доля этнических русских и евреев среди авторов журналов «Новый мир» и «Октябрь»!304
Но главное, комиссия наложила табу на любое публичное обсуждение поднятой Шолоховым тематики. Ее секретное (!) постановление безапелляционно гласило: «Никаких открытых дискуссий по поставленному... вопросу о русской культуре не открывать»305. Другими словами, любая постановка вопроса о специфических правах и интересах русского народа хотя бы в области культуры (не говоря уже о политике или социально-экономической сфере) рассматривалась как потенциально дестабилизирующая и политически опасная. И в этом опасении, несмотря на групповые разногласия, коммунистический истеблишмент, похоже, сходился.
303 Кроме самого Зимянина, в комиссию вошли кандидат в Политбюро,
