— Что ты имеешь против Джона?
— Что я имею против Мэйпоула? — задумчиво повторил вопрос Хэнни, прежде чем начал неторопливо отвечать на него. — Не его идеализм, потому что идеализм — естественный этап в жизни каждого. И не его глупость, потому что самый большой дурак может произвести впечатление умного, достаточно только придерживаться требника и Библии. Что мне в нем действительно не нравится, так это его одержимость реформами. Она ведет к возбуждению народа, а на шахтах Хэнни это ни к чему.
— Дядя имеет в виду профсоюзы, — пояснила леди Роуленд дочери.
— Ничего, Блэар его найдет, — ответила Лидия. — Почему-то я уверена, что все кончится благополучно.
Издалека донеслись два выстрела; они прозвучали быстро друг за другом, почти как ружейный залп. Собаки мгновенно рванулись и, почувствовав себя на свободе, умчались в сторону выстрелов, таща за собой поводки.
— Кузина, а что вы понимаете под благополучным окончанием? — спросила Шарлотта. — Замужество, детей, визиты к знакомым, балы? Вам никогда не приходило в голову, что таким окончанием может быть просто возможность жить так, как сам этого хочешь?
— Я так и живу.
— Шахтерки свободнее вас. Да, они зарабатывают жалкие гроши, но вы сами когда-нибудь в жизни заработали хоть пенни? Вы бы смогли обнажить руки, носить штаны, сами платить за свою квартиру?
— А зачем ей это нужно? — поинтересовалась леди Роуленд.
— Пусть не нужно, но ей бы хватило смелости это делать? Или груз свободы сломает ей жизнь, словно пустую шляпную картонку?
— У нее есть вся свобода, какая ей только необходима. Но есть и определенные ожидания, и обязательства, — ответила леди Роуленд.
— Да уж, ожидания: на балах быть приглашенной на танец часто, но не слишком часто, чтобы не устать; не выглядеть дурой, но и не казаться слишком умной; заказывать туалеты из Парижа, но, прежде чем надеть, дать им год отвисеться в гардеробе, чтобы выглядеть модной, но не показаться француженкой.
— Совершенно верно. Еще хорошо выйти замуж и держать мужа, кто бы им ни оказался, под своим влиянием, но не демонстративно.
— Ну что ж, кузина, — Шарлотта повернулась к Лидии, — можете начинать с Блэара. Кажется, он вас заинтересовал. Отмойте его, научите манерам и пристойному языку, и он будет сидеть у ваших ног, как комнатная собачка.
Глаза Лидии наполнились обидой. Снова послышались выстрелы, теперь уже ближе. От их звука Лидия вздрогнула, и из глаз у нее хлынули слезы.
— Ваш отец нанял меня, в противном случае я был бы за тысячи миль от этого холма, — обратился Блэар к Шарлотте. — А вот почему вы здесь, коль вы так свободны?
— Кто сказал, что я свободна?
Блэар удрал. Он оставил Хэнни и Роулендов, перелез по камням через стену и пошел вдоль нее, глядя на наплывающие с моря облака. «Были бы они кораблями, на которых можно было бы уплыть», — подумал он. Мальчишкой он любил наблюдать за бегущими по небу облаками и гадать, в какие края они направляются; и сейчас такая ситуация повторялась вновь, как будто все это было только вчера. Облака плыли по небу, их тени скользили по земле, напрямик через холмы, с запада на восток. В потоке ветра, высматривая на земле мышей, висела пустельга. «Интересно, — подумал Блэар, — если бы птица могла постоянно оставаться на одной и той же широте, над какими местами она бы пролетела? Над Ньюфаундлендом, Алеутскими островами, Байкалом, Минском, Гамбургом, Уиганом?»
Он опустился в траву, закрыл глаза и стал слушать лившиеся сверху звон жаворонков, крики птиц. Ему казалось, что он слышит, как в траве под ним движутся цепочки муравьев, как роют ходы в земле черви и кроты. Глаза у него отдыхали, руки расслабились. На траве было лучше, чем в постели. Он понял, что заснул, только когда внезапно очнулся и увидел прямо перед собой, на фоне солнца, силуэт человека с ружьем.
— «Я бродил одиноко, словно облако, плывущее высоко в небе над холмами и долинами, и вдруг внезапно увидел поляну, множество золотисто-желтых нарциссов». А заодно и вас.
— Здесь нет нарциссов, одни маргаритки.
— Неважно. — На Роуленде были охотничьи сапоги и старые твидовые брюки; когда-то золотистые, а теперь потускневшие волосы его растрепались на ветру. Он переломил ружье, извлек еще дымящиеся гильзы из казенника и аккуратно вставил новые патроны. Бесстрастно, пришло на ум Блэару определение того, как Роуленд все это проделал; словно это предполагает и отрицание эмоций, и одновременно то, что какие-то эмоции все же остаются, еще не до конца изжиты. Роуленд напомнил ему Христа с картины, что висела в комнате Мэйпоула. Христа с ружьем. Подбежали спаниели, у одного в пасти была окровавленная сорока, у другого — жаворонок.
— Я в общем-то не охочусь. Просто ружье придает прогулке смысл, завершенность. — Роуленд потрепал собак, и они уткнулись в него носами, обнюхивая брюки и сапоги. — Тоже решили выбраться на природу, да? Снятся родные места?
На самом-то деле Блэару снились холмы возле Кумаси, пальмы, качающие перед дождем ветвями с крупными листьями, и муэдзин, созывающий правоверных на молитву.
— Да.
— Я тоже часто сюда прихожу. Ни одного человеческого жилища вокруг не видно. Иногда я думаю об Адаме. Какая у него, наверное, была охота в садах Эдема! Прорва зверей, и все только что сотворенные. Сейчас можно всю землю облазить, не найдешь ничего подобного.
— Сомневаюсь, чтобы в садах Эдема была разрешена охота. Адам питался фруктами, любыми, кроме яблок. Никакого секса и никакой крови — по-моему, там были такие правила.
— И никакой охоты?
— Поначалу. — Блэар поднялся. — Насколько я помню, Бог только после великого потопа разрешил Ною охотиться и вложил в зверей страх перед человеком.
— Вы теперь где, в Библейском обществе?
— У епископа.
— Да, мне что-то говорили. — Внимание Роуленда переключилось на капли пота на собственном лбу. Достав табакерку, он отсыпал из нее себе на ладонь белого порошка — доза мышьяка была по крайней мере вдвое больше самой крупной из всех доз, какие доводилось видеть Блэару, — и одним махом проглотил его.
— Малярия? — спросил Блэар.
— Как это вы догадались?
— Да и догадываться не нужно.
Но этим дело не кончилось. Оставшийся на ладони влажный мышьяк Роуленд размазал по щекам. Блэару приходилось слышать, что некоторые женщины пытаются таким образом сбросить лишний вес, но чтобы этим занимались мужчины?!
— Белые лица пугают дикарей, — сказал Роуленд.
— По-моему, в вашем случае это бесполезное занятие.
— Ну, Блэар, вы и сами на черта похожи.
— Что делать, если побывал в местах, которые для белого человека — могила.
— В Западной Африке?
— В Уигане.
Роуленд дружелюбно ткнул Блэара в грудь дулом ружья:
— Возможно, вы и правы. — Взгляд его побежал вдоль каменной стены. — А что, мои мать и сестра тоже здесь?
— И епископ, и ваша кузина Шарлотта. Я полагал, вы сейчас в Лондоне, купаетесь в славе, просвещаете Королевское общество, пишете книгу, развлекаете королеву. Почему вы вернулись?
— Обнаружил здесь кое-что.
— Что же?
— Не все идет так, как надо, — усмехнувшись, ответил Роуленд.
Когда Блэар и Роуленд присоединились к пикнику, Лидия и ее мать были вне себя от удивления и восторга, на лицах же обоих Хэнни Блэар подобных чувств не увидел, Шарлотта ограничилась лишь тем, что холодно чмокнула кузена через вуаль.
Блэару это показалось странным. Он ничего не знал ни об одной из семей. И все же, когда первое оживление прошло и Хэнни и Роуленды снова расселись на ковре, его поразило, какие все они разные и как далеки друг от друга. Конечно, Роуленд был по меньшей мере на десяток лет старше своей сестры. Насколько Блэар был наслышан об обычаях английского высшего общества, детей там принято как можно раньше отправлять в школу, поэтому быть друзьями брат и сестра вряд ли могли. Шарлотта сидела на дальнем углу ковра: портрет в черном. Леди Роуленд была из всех присутствующих самой естественной: она села поближе к сыну, чтобы иметь возможность время от времени поглаживать его по руке, словно для того, чтобы липший раз увериться — это он, во плоти, он и в самом деле вернулся.
Хэнни раздал присутствующим бокалы с шампанским, сопроводив свои действия нарочито торжественными, будто молитва, словами:
— И сказал отец блудного сына: «Принесите быстро самые лучшие одежды и наденьте их на него; наденьте ему кольцо на палец и сандалии на ноги. Забейте самого жирного тельца, будем пировать и праздновать: сын мой был мертв, а теперь он ожил; он пропал, но теперь он нашелся!» Но племянник, возвратившийся домой со славой и честью, это гораздо лучше, чем возвращение блудного сына.
— Я полагаю, это относится ко мне, а не к Блэару, — проговорил Роуленд.
— Перестань, не смешно, — заявила леди Роуленд. — Как Лондон? Расскажи, как тебя приняли в Королевском обществе? Как им понравился твой подарок?
