– Там сериал шел… Хотите, на музыку переключу, а то все реклама…
Пульт шлепнулся на пол, я перевалил через сугроб мяса, зажмурился и ткнулся губами в тепловатое, сухое, стиснутое, в угол, чтоб не всосать зазиявшую родинку с торчащими волосками. Вслепую я расчищал низ, но она всерьез, не играючи удерживала трусы, широкие, старушечьи, свободные, словно лопнула резинка, и пофыркивала, как от щекотки; я мял огромные, резиновой крепости бедра – она вцепилась наручниками в мои запястья: остановись – и отвернулась. Мы разлепились со вздохом, и она, вздыбившись, вернула на исходную штаны, свалилась на бок и плаксиво задышала.
– Что случилось?
Полежали.
– Тебе плохо? – Я дотянулся до ее ладони пожать и погладить. – Ну что ты, милая?
– Надо не так.
– А как надо?
– В книжках почитай, как надо! – Раздраженная, тварь; книги я читал, но книги – это книги.
Когда болит затылок и нет удобного положения, мобильник звонит, да еще вставать и валить… Я потащил ее руку к себе, вставить ей в кулак – потрогай, вот он, она отдернулась брезгливо, как только поняла, вся сжалась… Я – молнией! – расстегнул сбрую у нее на спине, перекатил брюхом вверх, рывком задрал майку и схватил губами пресный сосок – самое скучное дело на свете… опять позвонил мобильник… коленкой пытался раздвинуть ей ноги, она держала обеими руками, как мама велела, трусы и лежала тушей… Позвонил мобильник, прошла по коридору уборщица, подергала ручку соседнего номера и звякнула дужкой ведра. Ну, для очистки совести… Она опять, уже с коротким рыданьем, перехватила руку, пружинившую на животе, я выпустил изо рта чужую кожу, закрыл телеса тряпней и благодарно пробормотал, застегивая штаны:
– Ты такая красивая…
Она катнулась ко мне, прижалась и прокисше зашептала:
– Да! Да! Возьми меня! Войди в меня, – слабея, раскрываясь, разбросав руки, – сделай это! – Вдруг приникла и бросилась разглаживать ладонями мне лоб. – Мой милый! Желанный мой! Бери меня! А то все уже смеются: так и ходишь в девках? – Задрала майку, пряча забагровевшее до кровавости лицо, и негромко заплакала, сжавшись от предчувствия боли.
Я полежал немного рядом, поднялся и ушел, она осталась лежать как лодка…
Или не так: я распахнул дверь кабинета – уходи тогда на хрен! – а там стояла Алена – но это ничего, пройдет время и… пройдет с лифтовыми шорохом и потряхиванием.
– Я… ухожу. Я просто устала. Я больше не могу терпеть эту грязь, – сказала Алена, – начинай меня запоминать, любимый.
Она особенно подкрасилась для этой миллион раз представленной сцены, дрожащие руки топила в карманах, она старалась выговорить все, пока не переполнятся глаза, и надеялась, что ей не придется договорить все. Могла бы по телефону, могла бы написать, еще лучше – не говоря ни слова, без этой вот падали.
– Я… хочу тебе сказать… – Провоет до ночи, измучает семью и с утра начнет слать СМС, с прощающихся перейдя в умоляющие, позвонит (одни рыданиям в трубке), заедет на бесконечную минутку забрать вещи и расчетливо встретится в дверях: проводишь меня? – и воткнется в тебя за первым углом – никто не ударит лижущую собаку. – Я очень хочу… чтобы ты был счастлив. Чтобы ты не был один. И ты… Будь, пожалуйста, счастлив. И ты будешь. Я в это верю всей своею душой. Всеми своими силами! И ты верь. Милый мой, дорогой человек, – и она взглянула в пол, оставив место для «что случилось?», «да ты с ума сошла!», «ну, прости!», «я не могу без тебя!». – И помни: если даже всего лишь один человек на свете тебя любит всю жизнь и никогда не предаст, ты не один. Такой человек у тебя есть. Прощай. – Я начал считать, на «восемнадцать» в медленном-медленном исполнении дверь выпустила человека.
– Все как ты хотел, – и Боря прошептал: – Сработало! Нельзя назвать это физическое ощущение приятным, но ведь не боль, чем другим назвать, пока не прошло время.
– Приходила жена Чухарева! Клиент выполз из щели. Плакала: вы спасли нашу семью. Столько денег… И принесла подарок, – лист бумаги плясал у Бори в руках. – Все, что клиент знал по делу Уманской. Получи.
6 класс
МИКОЯН Серго
7 класс
БАКУЛЕВ Петр
БАРАБАНОВ Леонид
ХХХХХХ Хххххх
КИРПИЧНИКОВ Феликс
РЕДЕНС Леонид
ХМЕЛЬНИЦКИЙ Артем
8 класс
МИКОЯН Вано
– Прочитал? Через полтора месяца после гибели Шахурина и Уманской арестовали восемь мальчиков из 175-й школы. Через полтора месяца! Майор из ФСБ не врал: дело начато в июле. Полгода их держали в тюрьме, а потом сослали в отдаленные районы. Тебе интересно знать, что за мальчики? Сейчас-сейчас. Александр Наумович!
– Барабанов – сын помощника Микояна. Хмельницкий – сын адъютанта по особым поручениям маршала Ворошилова. Бакулев – сын главного хирурга Советского Союза. По мнению охраны, из врачей Сталин доверял только Бакулеву, даже в ложу Большого театра с собой брал. Кирпичников – сын заместителя Берии. Реденс – сын Реденса, из НКВД, на тот момент уже расстрелянного. Ну, и Серго и Вано – сыновья Микояна, члена ГКО… – Скорей бы кончилось это, перестали сыпаться под ноги мусорные факты, имена, говорил с тихой, ласковой настойчивостью, словно зимним утром пора вставать. – Понимаешь? Картина складывается такая… К июлю сорок третьего один из старших сыновей Микояна уже погиб на фронте, а в Москве арестовывают двух младших детей, Серго вообще шестиклассник – тринадцать лет! Берут Леонида Реденса – по отцу только Реденс, а по матери Аллилуев, племянник Сталина! На поверхности два важных вывода: решение об аресте таких мальчиков в такое время мог принять только один человек…
– Я слышу.
– И второе: мальчики совершили что-то такое, что заставило Сталина лично… – теперь Гольцман говорил молодо и задорно. – И это «что-то» не история неразделенной любви. Или – не только история любви.
– Мы у цели, – объявил Боря, – Петрову можно забыть. Мальчиков устанавливаем и брать.
Я разглядывал восемь имен и ничего не видел. Четвертая фамилия:
– А Хххххх Хххххх… Он-то как здесь очутился?
– Говорят, Алена Сергеевна увольняется? Довел девку. Незаменимый человек была в оперативной работе… Жаль. Только что же такого они сделали с Уманской? Трахали ее, что ли, по кругу? И почему их арестовали только через месяц? Дальше без Алены? Что будешь делать?
Дмитрий Цурко – вот у кого болело. Перевести из Китая стенографистку в Кремль, открыть, завоевать и оказаться слепцом, обменным фондом, ступенькой, обкраденным братом, и наблюдать дальнейшее течение – к немцам, послам, наркомам, десяткам неизвестных; до седых висков оставаться одному и прятаться от боли в казарме, от раскрасчицы тканей с нежной кожей – первым делом, словно отомстив за боль, та разменяла квартиру семьи, и оставшихся без гнезда поразило бесплодие… Раскрасчице девушке Вале перед войной совсем немного лет – один процент, что жива.
Раскрасчица тканей
Отставная стерва-красавица восьмидесяти трех лет, Валентина Ивановна, приболев на новый год, но окрепнув, ожидала меня, лежа на диване в красной кофте, приподняв голову двумя подушками, укрывшись пледом. На пальцах тяжело сверкали два перстня, на придвинутом столике молчал транзистор. Чалма на седых волосах и крупные очки превращали ее в черепаху. Я немножко ее сдул.
– Он служил в отряде Яковлева, знаменитого чекиста! Охранял поезд с царем. Но это я только после его смерти узнала. У Чичерина секретарем, в Испании – помощником военного атташе. Врачи называли его Аполлон – великолепное телосложение. Узнала его случайно. Жизнь несладкая моя… Я ведь дочь репрессированного. Уманский бесцеремонный человек! А Петрова скверная, много зла сделала Литвиновым. Дмитрием все пользовались. Особенно его деньгами. Я ничего не знаю… Мы так мало прожили, я не успела подробно расспросить.
И она сдалась. В тишине что-то заскреблось. Я обернулся, чтобы увидеть подоконник и голубя, но скреблось в дальнем углу, там, где выгибала шею лампа и нагревала стенку стеклянного ящика.
Вокруг меня скакал и приседал сомнительный Цурко-сын – рыжеватый шестидесятилетний подросток, пучеглазый и пустой. Что мне нужно? что меня интересует прежде всего?
– Как умер ваш муж? Все говорят какими-то намеками…
– Чем он занимался в армии, остается тайной (перетерпеть все, что прогнусавит сын). – Судя по всему, – доверительно склонился, – ГРУ. Но после взятия Прибалтики хотел уволиться в запас. Отца зажимали! Не давали звания. Почему? Из-за деда, из-за наркома! Деда же умертвили фактически сталинские палачи, не мог он умереть от воспаления легких, он же был здоровый! И я уверен, Сталин указал: Цурко после смерти не вспоминать. Елена Дмитриевна Стасова как-то в частной компании проговорилась: Сталин деда ненавидел. А Цурко такой, спорил – с Лениным! – по вопросам культурной политики!
Я взглянул на раскрасчицу тканей: а ты?
– Неизвестная судьба… Шли из окружения в окружение… Шли под Могилевом.
