Хавин расплатился с официантом, поднялся из-за стола и предложил подвезти ее к ней домой. Но она попросила довезти до первого метро. В машине Ира снова взяла Павла за руку. Он не стал отталкивать ее, хотя она выходила за рамки приличия. Впрочем, рамки приличия устанавливают сами люди, и, в зависимости от обстоятельств, эти рамки то сужаются, то расширяются. В данном случае ничего сверхъестественного не происходило. Если девушке приятно держаться за его руку и это создает ей определенное положительное настроение, пусть будет так. Хотя при этом Хавин вспоминал руки Марины и знал, что ему не хватало ее рук.
Высадив Иру, Павел посмотрел ей вслед. Девочка, совсем еще девочка, и ведет себя, как ребенок возле отца. Впрочем, он не мог знать точно, как должен вести себя ребенок рядом с отцом, ибо у него детей не было, но он предполагал, что все должно происходить именно так, как это делала Ира.
Павел отвернулся и водитель тронул авто с места. А Ира остановилась и провожала взглядом удаляющийся автомобиль, пока тот не скрылся в потоке машин.
34
Печаев после встречи с Хавиным поспешно вернулся в свой автомобиль. Его била мелкая мучительная дрожь. Он смотрел на свои руки, которые лихорадочно сжимали руль, и не чувствовал пальцев, а потом осознал, что не чувствует всего тела. Противно стучали зубы, и кроме этого стука он ничего больше не слышал. Трясущимися руками вставил ключ в замок зажигания, завел мотор и рывками тронул машину с места. Ему надо было уехать отсюда, с места своего позора, чтобы не чувствовать, как стыд сдавливал дыхание и стискивал сердце.
Переехал на одну из ближайших улиц, приткнулся у какого-то двора и заглушил мотор. Хотел отдышаться и прийти в себя. Постепенно мозг возвращался в нормальное состояние. Андрей пытался успокоить себя, но сделать это оказалось непросто. Омерзительная дрожь в теле продолжалась. Он взмок, как будто сидел на горячей сковороде. Рубаха под мышками и между лопатками потемнела от пота.
Не так следовало разговаривать с Хавиным, не так. Изначально он избрал для себя неподобающую роль. Роль просителя. Вот потому и проиграл. Не хватило духу, чтобы взять Павла за горло и потребовать решительно и бесповоротно. Но что теперь вспоминать упущенные возможности? Все позади, вернуть ничего нельзя. Во всем виноват его характер. Слабый, бесхребетный.
На душе отвратно до тошноты. Захотелось всю душевную погань залить водкой. Желание было настолько сильным, что заглушало все другие мысли. Потребовалось время, чтобы одернуть себя. Он закрыл глаза, положил голову на подголовник. Что теперь? Есть ли еще какой-то вариант? Вернуться и потрясти Хавина за грудки? Уже не из-за Марины, а из-за собственного унижения. Поквитаться за себя, врезать Павлу по морде, чтобы надолго запомнил. Андрей сжался, такое геройство не по нему, он не сможет, он беспомощен без Марины. Он не способен защитить не только Марину, но даже себя.
Ком подкатил к горлу. Печаев стал делать частые глотательные движения и с большим трудом отправил его вниз по гортани, чувствуя, как он доставляет боль при движении. Наконец ком провалился в желудок, упал тяжело и болезненно, и желудок застонал от невозможности переварить все это.
Андрей поморщился, сделал длинный и глубокий вдох, потом оторвал голову от подголовника и открыл глаза. Дрожь в теле прекратилась, руки твердо лежали на руле. Он пошевелил пальцами, посмотрел в зеркало, стоять здесь дальше не было никакого смысла. Достаточно рвать душу собственным нытьем. Себя не переделать. Сейчас он презирал самого себя, но хорошо понимал, что от этого не становился другим.
Завел машину и выехал на дорогу. Обратная дорога домой представилась ему длинной и нудной. Что, в общем-то, странно. Как правило, дорога домой всегда кажется короче, время к дому – всегда меньше. Из дома везут колеса, а домой несут крылья. Но это не об Андрее. Его никто не ждал дома, чтобы туда несли крылья. Аспенского, естественно, в расчет брать нельзя.
Ожидание Константина, скорее, угнетало теперь Андрея. Сказать тому правду не повернется язык, соврать тоже вряд ли удастся. Потому Печаев не хотел встречаться с ним. Он представлял лицо и глаза Аспенского и не хотел видеть их.
Вернулся Печаев засветло. В пригороде остановил автомобиль и заглушил мотор. Город теперь казался ему чужим, хотя в нем были его дом и его работа. Тоскливо наблюдал за выезжающими из города авто, и ему хотелось, чтобы все сейчас себя чувствовали точно так же плохо, как он. Хотелось, чтобы его пожалели, чтобы рядом появилась Марина, прошлась своей обычной походкой, играя округлыми формами, и сказала бы, что все нормально, что все, что он недавно испытал, это был сон, о котором надо быстрее забыть.
От этой мысли Андрей вздрогнул и оглянулся, проверяя, не сидит ли на заднем сиденье жена. Но ее не было, он в салоне был один. В пустую квартиру ехать совсем не хотелось. Но ведь все равно придется, ведь спать все равно станет в своей постели. Тяжело вспоминались дни и ночи в одиночестве после ухода Марины. Бродил по комнатам и в каждом углу, на каждом стуле, на диванах и на кровати представлял жену. Представлял, как она двигалась, сидела, лежала, разговаривала. И у него от тоски разрывалось сердце.
Сейчас он возвращался к такому же существованию. Это было невыносимо. Горько. Ужасно. Стоило напиться только для того, чтобы забыть обо всем. Вот только питух из него не ахти какой.
Он въехал в город. Остановился у винно-водочного магазина. Купил три бутылки водки. Переваливаясь с боку на бок, потопал к машине. Не обратил внимания, как из соседнего магазина появилась Истровская. Это был ее магазин. Она сразу увидала Печаева. Ссутулился, плечи опущены, брюки болтались, штанины задними концами тащились по земле. В каждой руке – по бутылке, а третья бутылка – под мышкой. Ноги плелись, как спутанные, рубаха сзади выбилась из-под ослабленного ремня. Алла стремительно спустилась с крыльца, проворно двинулась Печаеву наперерез.
– Что за праздник отмечаешь? – спросила.
Андрей сконфузился. Ему досадно было, что попался ей на глаза. Теперь острый язычок Истровской разнесет, какой он слабак. Сначала травился, а теперь пьянствует. Его небольшие глаза с паутинками морщин по сторонам забегали, руки заходили, как будто он хотел спрятать за спину бутылки с водкой, но это было нелепо и смешно, и он прекратил свои потуги. Замер, глотая слюну.
Истровская язвительно улыбалась, обдала Печаева запахом духов, заглянула ему в глаза. Подступила вплотную, ее худое
