— Добро! Добро! — прозвучало в палате.
Некоторое время, пока Хмельницкий читал что-то по свитку пергамента, развернутому перед ним Выговским, в палате стояла тишина.
Подняв глаза от пергаментного списка, Хмельницкий встретился со взглядом Ивана Золотаренка. Золотаренко выдержал вопрошающий, строгий взгляд гетмана. Вспомнил вчерашние его слова: «Победы не одержишь — живым не возвращайся, не набег совершаем на шляхту, а войну отечественную начинаем. Запомни это крепко!» Казалось, и сейчас читал Золотаренко в глазах гетмана суровую правду этих слов.
— Панове рада, — начал Хмельницкий, — наказным гетманом над полками, которые выступают на соединение со стрелецким войском, мыслю, быть полковнику Ивану Золотаренку. Будет ли согласие ваше, панове рада?
— Добро! — услыхал Золотаренко веселый голос Ивана Богуна.
— Добро! — хрипло отозвался Пушкарь.
— Добро! — отчетливо проговорил Лукьян Мозыря.
— Добро!
— Добро!
— Добро!
Раздавались за спиной и рядом знакомые голоса. Тяжесть, которая давила, казалось, спала с плеч. Заходили мышцы на широкой груди под зеленым кунтушом. Лицо Золотаренка светилось радостью. Прикрыл длинными черными ресницами жаркие огоньки в глазах. Только чуть заметно вздрагивала синяя жилка на виске, выдавая волнение Золотареика.
— Если согласны, панове рада, то повелеваю тебе, наказной гетман Золотаренко, идти на Смоленск, не теряя времени. Белая Русь, братская нам земля, ждет своего освобождения, не будут белорусы домашней скотиной, как того хочет шляхта польская. Не будут! Жизни своей не пощадим, дабы вместе были Великая, Малая и Белая Русь! Тебе честь превеликая, полковник Золотаренко, плечом к плечу стоять в битвах с войском русским, которое уже выступило нам на помощь, дабы шляхетской неправде положить предел и иезуитскую моровую язву в прах стереть и по ветру развеять.
Золотаренко воспользовался минутным молчанием, хрипловато, взволнованно проговорил:
— Дозвольте, папы рада, дозволь, пан гетман, слово сказать.
Хмельницкий кивнул головой в знак согласия.
— Паны рада, ясновельможный паи гетман, паны воеводы, сознаю высокую честь, которою меня осчастливили. От имени казаков, что под моею булавой стоят, от имени своего клянусь стоять за веру и волю, как все мы эти шесть лет стояли против врага нашего лютого, шляхты польской, и не щадить ни жизни своей, ни сил своих ради победы.
Золотаренко перевел дыхание, добавил торжественно:
— Не обесславлю оружие наше казацкое, не посрамлю рода нашего и любую опасность встречу в готовности и с крепким рыцарским духом.
— Мужественные слова. Честные слова, — отозвался Хмельницкий. — Эти слова подтвердить должен оружием на поле битвы. Враг перед нами сильный и коварный. Это уже не Зборовская баталия и не Батогская битва. Все силы собрали паны сенаторы, и многие державы пришли к ним на помощь. Сам папа, поборник Иисусовой веры, заключил союз с защитником ислама, султаном турецким. Ну что ж, то не диво, — братаются и черти в аду!
Хохот сотряс стены палаты.
— Братанье это для разбоя, а не дли чести. Но никогда еще не была наша отчизна и таких счастливых обстоятельствах. не одни мы. Стоим плечом к плечу с братьями русскими, как родные дети одной державы, одного царя подданные, стоим ныне в твердости и силе, и отныне нашу силу никто и никогда не сломит.
Глаза Хмельницкого вспыхнули. Каждое слово звучало как выкованное добрым кузнецом из булатной стали. Разгорячась, ударил по пергаментному листу, лежавшему перед ним.
— Верные люди наши пишут нам из Речи Посполитой, что коронный гетман Станислав Потоцкий, литовский коронный гетман Януш Радзивилл, польный гетман Ланскоронский поклялись на мечах, присланных им из Рима папой Иннокентием, одержать над нами победу и всех нас — слышите ли, паны рада? — всех нас, — подчеркнул гетман, сверля глазами Тетерю, Выговского, Полуботка, — посадить на кол, с живых кожу содрать и испепелить весь край наш, возвратить его в прежнюю неволю, унию насадить повсюду, где только праведная душа христианская обретается. И даже более того — до самой Москвы дойти, Москвой овладеть и тем нанести нам сокрушительное поражение. Как изволите видеть, паны рада, припекло сенаторам, а с ними заодно предателям поры нашей, изменникам народа нашего; у иезуитов тоже затряслась печенка. Послали даже послов в Москву — навет царю на нас сделать. Да ничего не вышло из того. Великое посольство наше возвратилось и привезло нам жалованную грамоту на все статьи переяславские. А теперь уже и войско царское выступило нам на помощь. не одна Украина теперь. Русь могучая распростерла свои орлиные крылья. Трудно придется панам Речи Посполитой, весьма трудно! А мы с пути, избранного на веки вечные, не сойдем. Цель у нас одна — свобода и слава отчизны.
Взволнованный и утомленный (перед радой почти до света сидел с Бутурлиным и Ромодановским), Хмельницкий опустился на скамью.
Полковники и генеральная старшина один за другим высказывали свои соображения, как лучше действовать против войска Речи Посполитой. Рада приговорила: на юге собрать значительные силы, чтобы сдержать там все полки коронного войска. Для этого Уманскому полку в полном составе поступить под начало Богуна. Любой ценой не дать Потоцкому продвинуться вперед, а тем временем гетману во главе войска вместе с московскими стрельцами идти походом на Червонную Русь. Из Сечи казаков но забирать, пускай берегут Черный шлях и глаз с Перекопа не спускают. На Дон, к казакам, выслать посольство. А буде паны сенаторы Речи Посполитой своих послов пришлют, то оных впустить и задержать, пока не отпустят ляхи полковника Антона Ждановича, которого бесчестным образом еще с прошлого года держат в неволе. Сие неслыханно — так с послом поступать, ибо все страны, даже крымцы и турки и те неприкосновенность особы посла уважают.
В самом конце рады сказал слово воевода Андрей Васильевич Бутурлин.
— Его царское величество государь и самодержец всея Великия и Малыя Руси, — сказал Бутурлин, выступая вперед, — повелел сказать вам: все города и села державы нашей, весь народ русский, бояре и воеводы, все ратные люди, купечество и люди посадские, черносошная чернь и работные люди с вами отныне на веки вечные. Сам царь идет во главе войска, а что сие означает — вскорости поймет не только король Ян-Казимир, но и султан турецкий, да и при других королевских дворах над этим задумаются. Будьте, паны полковники, надежны. Так не станем мешкать. Победа не навстречу воину идет, а он ее скорым шагом приближает и добывает.
— Под дубовый потолок палаты могучей волной плеснуло:
— Слава!
— Слава!
— Слава! — произнес Хмельницкий, подымаясь, и обнял за плечи Бутурлина.
Василь Томиленко выглянул в дверь. Махнул рукой караульному сотнику. Через несколько минут у входа в гетманскую канцелярию загремели выстрелы. Звенели стекла. В палате весело переливались голоса. Били пушки. Это означало — генеральная рада старшин закончилась.
16
Зазвонили на колокольне собора.
Хмельницкий долго не мог заснуть. Потому ли, что табаку накурился или разговоров, советов, наветов — злого и доброго — наслушался, но голову словно кто-то ремнем сдавил. Ганна была в Субботове. В опочивальне, где-то в углу, под стулом, выбивался из сил сверчок. Луна заглянула в окно, высеребрила дорожку на ковре под ногами. Хмельницкий сидел в кресле, накинув на плечи кунтуш. Потянулся было за трубкой, но, вспомнив что-то, отдернул от нее руку, словно ожегся. Поднялся, осторожно ступая, выглянул за дверь. Джура Иванко спал на лавке, подмостив согнутый локоть под голову. Караульный казак в прихожей сделал шаг к гетману. Хмельницкий, прижав палец к губам, кивнул на джуру и вышел на крыльцо.
В высоком темном небе мерцали зеленоватые звезды. По правую руку ярко сиял Марс. Поглядел на него, и в памяти всплыла ночь под Желтыми Водами. «А ведь недавно это было», — подумал он, потирая ладонью грудь в том месте. где беспокойно билось сердце.
С надеждой (нечего теперь таиться) глядел он в ту ночь на Марс, вопрошая его в грозной немой тишине, чем осчастливит рассвет его войско, спавшее в окопах и наскоро поставленных шалашах. он сидел тогда на пригорке, и конь его, которого шляхетская пуля в тот же день убила в последовавшей битве, трогал его руку нежною, мягкою губой. Хмельницкий, вспомнив это, подумал, что после той ночи ни разу не обращал он свой взгляд на Марс, хотя нередко любовался звездным небом. Может быть, потому, что хорошо понял — небо не поможет победить врага. Далека теперь казалась та ночь перед битвой под Желтыми Водами. Мог ли кто-нибудь своим пророчеством открыть ему то, что произошло за эти годы?
…Незримая, плескала бархатными крыльями весна. Он радостно пил и пил чистый воздух, чувствуя, как усталость покидает его тело, как светлеет голова и завеса спадает с глаз.
