— Думаешь, Чапай сбежал? — доставая с заднего сиденья длинный брезентовый чехол, насмешливо спросил Полынин.
— С такой вентиляцией в башке далеко не убежишь, — глядя в яму, рассеянно ответил Бахметьев. — Нет, ты только погляди, что делается! Вот народ!
Майор подошел и стал рядом, держа чехол на плече, как старинный мушкет или обычную лопату.
— Что тут у тебя? — спросил он.
— Да ты только глянь! — возмущенно предложил капитан. — Дня не прошло, а уже чуть не доверху навалили!
Полынин посмотрел. Напарник не соврал, разве что чуточку преувеличил: навалено было, конечно, не доверху, но преизрядно. К чисто символической россыпи мусора, которым они замаскировали лежащий под тонким слоем песка труп связного, добавились два туго набитых черных полиэтиленовых мешка с аналогичным содержимым, драная покрышка от грузовика и расколотый, заросший изнутри отвратительным желто-коричневым налетом унитаз.
— Не понимаю, что ты так разоряешься, — сказал майор. — Можно подумать, ты раньше не знал, что люди — свиньи. По мне, так все логично: мусор к мусору, дерьмо к дерьму. Нет, если чем-то недоволен, можешь все это выгрести, сколотить из дощечек крест и нарвать полевых цветов на могилку. Дерзай, Леха, время еще есть.
— Сей момент, — сказал Лысый, — только галоши надену.
Закончив дискуссию, они вернулись к машине и занялись приготовлениями. Майор освободил от чехла и придирчиво проверил снайперскую винтовку, а Бахметьев вставил рожок в короткоствольный «Калашников», лязгнул затвором, досылая в ствол патрон, и положил автомат рукояткой к себе на переднее пассажирское сиденье. После этого он поставил на боевой взвод и засунул сзади за пояс джинсов пистолет: вступить в непосредственный контакт со Слепым предстояло именно ему, а контакты с людьми такого сорта требуют тщательной подготовки. Что бы ни думал, как бы ни злился на своих «кураторов» Глеб Сиверов, к его умению обращаться со стрелковым оружием они относились с полной серьезностью и опасливым уважением, не поленившись притащить на свидание с ним целый арсенал.
Напоследок уточнив мелкие детали предстоящего мероприятия, напарники расстались. Майор, взяв под мышку современный армейский «винторез», полез наискосок по крутому склону к заранее присмотренной огневой позиции, а Бахметьев, огневая позиция которого располагалась прямо тут, на месте, просто сел за руль, прикрыл дверцу, опустил стекло и закурил.
На часах было двадцать пятнадцать. Капитану стало интересно, жив еще генерал МВД Васильев, или Слепой уже выполнил заказ и гонит машину прямиком сюда, навстречу своей смерти. Он задумчиво поиграл плоским гладышем мобильного телефона, но звонить киллеру, разумеется, не стал: это было бы против всех и всяческих правил. Нарушать эти правила не стоило: они, как и правила дорожного движения, были написаны кровью. Лысый вовсе не горел желанием из-за праздного любопытства сорвать с таким трудом подготовленную операцию и своей собственной кровью вписать в правила новую строку. Поэтому он от греха подальше убрал телефон в карман и включил радио.
По радио как раз передавали выпуск новостей. О судьбе генерала Васильева и его убийцы там, разумеется, не прозвучало ни слова, остальное капитана Бахметьева в данный момент не интересовало, и, включив автонастройку, он отыскал волну, на которой транслировали классику мировой рок-музыки.
Глава 17
Оперативник частного сыскного агентства Павел Рябинин по прозвищу Бизон опустил бинокль и, пятясь, по-пластунски отполз от края обрыва. Он редко делился со знакомыми воспоминаниями о своем прошлом; ему было что вспомнить, но то, чем другие хвастаются всю жизнь, он хотел как можно скорее забыть.
На факультет журналистики он пришел после службы в армии и уже тогда был полным, чтобы не сказать тучным. Вес он набрал в госпитале, где отлеживался после полученного в Чечне тяжелого ранения; оно же — вернее, вызванный им запрет медиков на тяжелые физические нагрузки — помешало бывшему сержанту ВДВ вернуть себе прежнюю форму. Бизон вырос в семье журналистов и никогда не мыслил себя в иной профессии. Храня верность юношеской мечте и данному родителям обещанию, он окончил университет и пару лет работал по специальности. Но после Кавказа эта работа казалась пресной и скучной, а вранье, все шире расползавшееся по газетным страницам и экранам телевизоров, вызывало у него рвотный рефлекс. Под огорченные и укоризненные вздохи родителей Бизон ушел из профессии, с полгода перебивался случайными заработками, а потом как-то невзначай прибился к детективному агентству и нашел, что такая работа его вполне устраивает.
Словом, для выполнения этого несложного задания Бизон подходил даже лучше, чем казалось Глебу Сиверову, и опасность для него представлял куда большую, чем хотелось бы Слепому. Дело, изначально представлявшееся пустяковым, мгновенно приобрело иную окраску, когда в старый цейссовский бинокль, привезенный с войны дедом-фронтовиком, Бизон разглядел автомат и СВВ с мощным телескопическим прицелом — не дающий промаха в умелых руках «винторез».
Он провел почти весь день, переползая по краю обрыва с места на место так, чтобы солнце все время светило ему в спину, и предательский блеск линз не выдал его присутствие. Те, кого он ждал, появились только вечером, и сразу стало понятно, что ожидание было не напрасным. Снайперская винтовка, автомат и свежевырытая яма в песке прямо и недвусмысленно указывали на серьезность питаемых людьми из джипа намерений, заставляя задуматься, кто же на самом деле тот приятный малый, с которым Бизон от случая к случаю обсуждал сравнительные достоинства мотоциклов — в частности, своего построенного на базе «Урала» чоппера и шоссейного «БМВ» Федора Молчанова.
Снайпер залег в неглубокой ямке на выступе песчаного откоса метрах в пятидесяти от джипа — то есть на расстоянии, исключавшем возможность промаха, если только он умел отличить ствол винтовки от приклада и не собирался стрелять с закрытыми глазами. Автоматчик вернулся за руль и спокойно закурил; расчеты заняли места по боевому расписанию, смотреть стало не на что, и Бизон, сняв с шеи потертый ремешок, аккуратно зачехлил семейную реликвию.
В то, что лихие девяностые кончились и благополучно канули в Лету, мог поверить кто угодно, но только не бывший криминальный репортер, а ныне оперативник частного сыскного агентства Павел Рябинин. Возможно, это утверждение справедливо для территории, ограниченной Садовым Кольцом, но за пределами МКАД мало что изменилось с тех пор, когда одетая в спортивные костюмы и кожаные куртки братва наводила страх на кооператоров и пачками валила друг друга в крутых разборках.
Впрочем, на братков двое из джипа походили мало, да и разборкой тут, похоже, не пахло. «Мелкое недоразумение», — сказал Молчанов, и, убирая бинокль в рюкзак, Бизон подумал: если вот это ты, приятель, называешь мелким недоразумением, как же тогда в твоем представлении выглядят крупные неприятности?
Решая, кому позвонить и звонить ли вообще, Бизон колебался недолго. В полицию он не позвонил потому, что по роду обеих своих специальностей много и тесно контактировал с представителями правоохранительных органов и вынес из этого общения твердое убеждение в том, что обращаться к ним за помощью надлежит лишь в том случае, когда иного выхода просто не существует. Да и тогда следует три раза подумать, прежде чем снять трубку и позвонить в дежурную часть. Кроме того, в данном конкретном случае полиция, даже решив оторвать свой собирательный зад от стула и вмешаться, могла не столько помочь, сколько навредить.
От мысли вообще никому не звонить, а просто оседлать мотоцикл и уехать Бизон тоже отказался. Нельзя сказать, чтобы эта скользкая мыслишка не приходила ему в голову. Более того, по зрелом размышлении она вовсе не казалась такой уж скользкой: с точки зрения нормального обывателя этот вариант представлялся самым разумным из всех возможных. Но человеку, прошедшему горнило чеченской бойни, нормальным обывателем уже не стать, как бы он к этому ни стремился. На войне Бизон привык четко делить окружающих на своих и чужих — тех, кого надлежит выручать из беды даже с риском для собственной жизни, и тех, кого не грех взять к ногтю при первом удобном случае.
Молчанов, пусть с некоторыми оговорками, для него относился к категории своих, что автоматически делало тех двоих в карьере чужими. Это во-первых; а во-вторых, Бизон обещал позвонить и рассказать, что за люди приехали в карьер и чем они там занимаются. Он не давал расписок и скрепленных кровью клятв, а просто сказал: «Хорошо», — но для него это было равносильно заключению нерасторжимого контракта. Он знал, что принципиальность нынче не в моде, но жил так, как считал правильным, и свысока, через плечо поплевывал на тех, кто, глядя ему в спину, вертел у виска указательным пальцем.
