«Иван Тимофеич, вот у меня такое дело...» Иван Тимофеевич Коротеев был командир, хороший мужик, замечательный был мужик: «Щас прилетим». Прилетают они с инженером.
«О! — говорит. — Я уж думал, беда... А то вы, лётчики-то, такие: „Ой, ду-ужку сломал..." А прилетаешь: от самолёта вообще ничего не осталось... Ну каквы садитесь вообще, лётчики?!»
Я говорю: «Иван, хвать болтать. Посадка была классическая. Классическая была посадка...»
В общем, летал я, мне очень нравилось.
Летишь — ну такая красота!.. Люди деньги платят, чтобы на такую красоту посмотреть, а я её каждый день видел. Такая красота...
Женился там. У меня родилась уже дочь. Жена летала со мной. Фельдшер-акушер. Прилетали — она на месте и роды сама принимала, понимать... Командный состав меня уважал. Меня готовили уже в ШВП — школу высшей лётной подготовки в Ульяновске, на реактивных учиться...
И вдруг приходит: «Шамаева уволить за нарушение (неразборчиво) сорок седьмого года и недисциплинированность».
Потому что я был в плену. Ну что вы скажете?! Милые мои люди, люди вы мои милые! Ну как они всё это следят? Как они это роют всё, разрывают там в КГБ? Зачем это нужно им?!.
Был у нас такой Кравченко замполит... придурок! Иван Тимофеевич говорит ему: «Ты ж погубил лучшего нашего лётчика!..»
В общем, меня увольняют — а командир выделяет мне премию: триста рублей за безаварийный налёт пятьсот тыщ километров. Ну, налетать пятьсот тыщ — чего там, мы семьсот километров в один день налетали. Одна девчонка ему говорит: «Иван Тимофеевич, как же так? по такой статье увольняют, а вы ему премию даёте?» «А я, — говорит, — поступаю по закону...»
Но я, конечно, сам глупый. Нужно было мне у Астахова спросить телефон, а я не спросил. Он бы дал мне. Он дал бы! Да я бы мог спросить у Ники его телефон — он бы дал мне прямой телефон, правительственный бы дал телефон!.. Ну, может, правительственный не дал бы, но дал бы такой телефон, который, понимашь-ты, тоже кой-чего значит... Но я не спросил.
И до сих пор, понимашь-ты... Вот можно бросить пить, да? Можно бросить курить. Но от неба ты никогда не отвыкнешь. Всегда в памяти — и все посадки... И как с женой мы летали... а что, господи, она летала со мной
всё время... Всё помню до сих пор.
*
Ну что я, вернулся к брату в Москву. Брат меня направляет на «Донтоннельстрой». Тоже слесарем. Тянули мы три тоннеля с Дона на реку Салу. Степи, земля хорошая, но засушливая. Это «стройка коммунизма» была. Хорошие заработки давали. Жену туда взял, дочку взял, втроём жили в бараках...
Потом умер Сталин, тоннель закрыли, законсервировали, и нас переслали опять под Москву на почтовый ящик.Жили в лесу за Балашихой. Жена в больнице работала медсестрой. В лесу хорошо было. Но жили тоже в бараках. Потом дома построили. Выделили мне квартиру хорошую, однокомнатную. Но ребята прослышали, что эту квартиру хочет занять Горбунов Сашка, кэгэбэшник. К нему начальник СМУ 47заходил чуть ли не с поклоном. Какая ....а, понимашь-ты!
Я работаю как-то раз — строили прирельсовую базу — смотрю, он идёт, Сашка Горбунов: «Что, Шамаев, работаешь?»
Я ему ничего не сказал.
Потом меня направляют от предприятия учиться в техникум. Кончил я на пятёрки, но красную книжку мне почему-то не дали. Ну фиг с ним. Иду обратно в десятый ящик — а меня обратно не принимают! Я пришёл — Фёдор Фёдорыч Плющ, главный инженер, командует этому в отдел кадров: принеси на Шамаева заявление. Он принёс. Показывает мне — написано на моём заявлении: «Отказать».
«Владимир Николаевич, ну что я могу сделать?!» Значит, Сашка этот договорился со старшим своим в КГБ, чтобы меня послали в техникум, а из техникума чтобы меня обратно не приняли, и я оказался ни там, ни там. И квартиру отнять.
Я пришёл тогда к брату — а брат, он уже на пенсии был. Он постарше меня — он воевал во время Гражданской войны — уже годы большие у него были... Он умней меня был и грамотнее меня: мы с ним пишем письмо в ЦК партии и в Комитет госбезопасности. А тогда уже работал Хрущёв. Уже дал свободу человеческому, можно сказать, высказыванию.
Написали туда письмо — хорошее! — ив конце написали: «Прошу и требуюпрекратить издевательство надо мной и над моей семьёй, и снять с меня клеймо „бывший военнопленный"!»
Через какое-то время звонят и приглашают меня: назвали адрес, около КГБ, возле «Детского Мира», там был у них какой-то такой... зал, что ли, для встреч... ну не помню уже, выскочило из головы. Короче говоря, я прихожу туда, смотрю, о! Сашка сидит уже Горбунов... как щенок побитый.
И полковник, Ровин Иван Кириллович: всю мою родословную уже знает, этот Ровин Иван Кириллович. Он даёт мне свой телефон в КГБ: «Владимир Николаевич, ты свободный человек! И где ты хочешь — там и работай. А если кто-нибудь тебе будет препятствовать — вот мой телефон служебный: звони! И никто тебя больше не тронет». А Сашка сидит оплёванный... Короче говоря, сняли его с работы, отправили в Архангельскую область. Я ему говорю: «Вот ты там с белых медведей и будешь брать автобиографию». Вспомнил Шамаева!
Я тогда шёл по Москве и думал: «Я иду по Москве, я иду по Москве!» Не шёл — летел!
Ну и всё, и больше меня не трогали. Если уж КГБ встало на мою защиту — кто рыпнется-то? Ну кто рыпнется? А если б не было такой помощи — меня давно в концлагерь бы затравили... А тут вот — не укусишь!
Многого я не помню, конечно... Может, записано где-нибудь. Что-то вроде бы брат записывал. Он и мне говорил: давай сразу запишем, а то забудешь всё напрочь.
А щас вовсе башка не варит. Вот забыл вдруг, как называется этот... компресс! Вот у меня поясница болит — забыл и всё. Вот «шарф» — помню. Ещё чего-то такое там... «растирание» — помню — мазью. А «ставить компресс» — взял и забыл, как называется процедура! Вот так. Подыхаем тут потихонечку. Это я такой шумоватый — вот и кажется, что... а так — больной вдребадан. Поясница болит, сердце болит. Одышка. Энтероколит — в туалет не сходишь по-человечески... Пенсия неплохая — нечего обижаться. И льготы. Но ничего не нужно уже. Питаемся по-куриному — чуть-чуть, чуть-чуть... Всё надоело мне, понимашь. Ничего мне не нужно. Ну вот и всё.
Четвертый день
(продолжение)
I. Зубки
и. Рассказ про обиду, армрестлинг
и про коня Каракуша ш. Черный
IV. Рассказ о настоящем
V. Смотри, поверил!
VI. Рассказ со счастливым концом vii. Ясность
I.
Зубки
Фёдор услышал хлопнувшую дверь и весёлые голоса: Белявские вернулись после катания — и после ужина, судя по позднему часу.
Фёдор сидел один перед погасшим компьютером. Он никак не мог успокоиться и примириться с тем, что такой красивый и мощный «разгон по трамплину» закончился такой глупой chute.По-русски «падение», «поражение» прозвучало бы как приговор, думать «chute» почему-то было полегче...
Честно попробовал поработать — не смог.
Подумал было уйти прогуляться или поесть — но есть не хотелось, да и сохранялась призрачная надежда, что Лёля одумается и придёт — а он глупо с ней разминётся... С другой стороны, сидеть здесь и ждать было ещё глупее...
Но сидел и сидел, уставившись в тёмный экран монитора и погружаясь всё глубже в бессмысленное раздражение и томление, — когда к нему «за уголок» заглянула Анна: снова довольная, энергичная. Подойдя, по-хозяйски его потрепала по волосам коготками.
Всколыхнувшаяся досада и раздражение так взбаламутили Федю, что некоторое время он даже не вполне понимал, о чём она говорит: с кем-то они встретились в ресторане, с каким-то важным Ильёй...
Но Анна, не замечавшая или не желавшая замечать Фе-дину мрачность, была так оживлена, так молодо и свежо выглядела после лыж, что, несмотря на досаду и мрак, Федя почувствовал и шевельнувшуюся гордость: всё-таки эта опытная, взрослая и красивая женщина была к нему не вполне равнодушна... если бы вчера он пошёл ей навстречу, то, может быть...
Постепенно он начал прислушиваться к рассказу.
— Чей заместитель? — переспросил он.
— Прозорова! Правая рука Прозорова по пиару!..
Анна рассказывала об ужине в самой, как она выразилась, «топовой» (т. е. самой престижной и дорогой) местной гостинице «Виктория Юнгфрау»: достав из сумочки новый айфон, Анна продемонстрировала фотографии Дмитрия Всеволодовича и белёсого недовольного человечка на фоне каких-то золотых росписей, пальм и колонн. Человечек был товарищем юности («из прошлой жизни», как выразилась Анна), теперь — приближённым известного (даже Федя знал эту фамилию) русского «олигарха».
Олигарх содержал ряд спортивных команд в разных странах — ив частности, национальную сборную РФ по беговым лыжам. По счастливому совпадению, сегодня в Монтрё заканчивались сборы («Qu'est-ce que c'est que 48des сборы?»— «А я сама не знаю!» — заразительно рассмеялась Анна. — «Какие-то тренировки?..») — и нынешней ночью, в одиннадцать или в начале двенадцатого, автобусы с лыжницами отправлялись в Москву.
