Вдруг приходит команда: училище — расформировать! Мы, понимашь-ты, уже готовые лётчики: что такое?! Вредительство? Многие говорят — вредительство. Мы написали гневное письмо... кому писали, уже не помню... Ну, получили: «Где Родине нужно, там и будете служить». Погрузили нас на баржи — зимой, это сорок второй год был: пароход тащил баржу, перед ним шёл ледокол. А баржа нефтеналивная — значит, все наверху, всё во льду, на морозе... Ну, все, конечно, переболели — какие-то и совсем вышли из строя...
Потом — кого в артиллерию, кого в кавалерию, а меня в сто десятую танковую бригаду... и я опять попадаю в Воронеж!
Под Воронежем был военный городок: мы с товарищем, с Кашовым Витькой, каждый пенёк знали там — ив этом военном городке был мой первый бой. Там за городом степь, большое пространство — и почему-то танки наши остановились. И многие танки подбили немцы. Я не знаю, зачем их туда поставили на обстрел.
Во время боя-то я ничего не видел. У меня щель вот такая — а танк идёт! разве в щель что увидишь? Командир в ПТК 42-то не видит: он открывает люк смотрит... Я понимал, что бой идёт, только когда гильзы выкидывал. Я был заряжающий — ну, самый лишний... Там в танке кто нужен? Механик-водитель нужен. Стрелок-радист нужен. Командир нужен. А заряжающий — это самый последний. Поэтому, когда видели, что наши танки стоят, — меня посыпали: «Шамаев, давай вылезай, спрашивай, кто там: могут они двигаться самостоятельно или нет?» Стучишь туда: «Живы?» Там оглушённый может быть кто-то, контуженый, раненый... Потом беру трос — а трос вот такой, с ковшом! еле я подымал его — а у танка крючки: крючок спереди, крючок сзади. Накидываешь туда этот трос, наш танк подъезжает — на наш танк тоже закидываешь, и он тащит... Обстреливают — а мне до лампочки. Ну что мне было-то? — восемнадцать лет. Я не понимал, что могут убить.
Эвакуировали мы два танка, а на третий как нам сзади влупили! Или зажигающим... или, думаю, зажигающе-бро-небойным. Как стукнули, понимашь-ты: пушка-то откатилась и меня этим... ручным экстрактором — по голове. Так шарахнуло, что у меня зрение потерялось. И рука левая... Правда, потом быстренько восстановилось — но многого я уж не помню, как там что было... Контузило.
В интернете смотрел племянницы сын, там обо мне написано, что я, понимашь, сгорел в танке. А я не сгорел. Танк — сгорел ещё как. Потому что тогда ставили на «Т-34» двигатели «М-17». А двигатели «М-17» — они списанные с самолётов, с «RZ». До войны он известный был самолёт — как «кукурузник», но меньше и с водяным охлаждением. Ну, на танках ставить его — это же, понимашь-ты... он вон как факел вспыхнул, и всё.
Ну, мы через нижний люк вылезли и разбежались. И потеряли друг друга.
Как я у моста очутился — уже не помню... ну, сколько лет-то прошло? Шестьдесят восемь? Шестьдесят семь? А тем более, голова вся контуженная... Но очухался кое-как, вижу: Чернавский мост взорван, и брёвна валяются. Там ребята ещё — мы бревно в воду спихнули — я правой-то мог держаться... Прицепились на этом бревне, и переправились. Потом нашли свою часть...
Под Воронежем долго стояли — а немец бомбил пути. Одну-две станции разобьёт — всё и встало. От Воронежа до Задонска по двум колеям железной дороги эшелоны наши стояли. А в эшелонах было всё что угодно: и водка, и одёжка, и оружие... всё. Я помню, там это, цистерна с бензином была. И к ней все — кто со шлангом, кто с вёдрами... У нас шофёр был, Херсонский, мы с ним подходим — так он с винтовки: шлёп прямо в цистерну! Не горит, только струя идёт. Он набирает вёдрами в бочку — бочку набрали, поехали...
Потом новые танки прислали, сформировали бригаду.
Был тоже танковый бой хороший... как я понял, это был левый фланг Курской дуги. Меня ранило второй раз, я лежал в госпитале в Саратове.
А в выздоравливающий батальон ходили так называемые «покупатели»: набирали в части себе. Пришёл один непонятный какой-то, но в лётной форме. А мы были вдвоём — я и Мишка Ковалёв, тоже лётчик бывший: «Мишк, давай мы запишемся — может, возьмут нас в лётную часть?» Записались.
Через несколько дней нас выводят. Ночью. Приводят в какое-то здание. Кормят — я дома так не кормился! И масло, и сыр, понимашь, и поджарили там чего-то такое... Пришёл старшина, говорит: «Пошли за матрасами». Утром мы просыпаемся на матрасах, слышим — вроде девчата? такой шум, крик девчачий... Я говорю: «Мишк, куда мы попали?..»
Потом, когда начали заниматься, поняли, куда попали, нам объяснили.
Оказалось, попали мы в школу радистов и диверсантов при КГБ.
Вскоре Киев освободили, и нас переправили в УШПД — Украинский штаб партизанского движения, улица Ворошилова, дом сорок восемь.
Там нас обучали радистами, шифровальному делу и подрывному делу. По подрывному делу — я носил мину в кармане: пачку от папирос «Казбек», начинённую шимозой. Это японское взрывчатое вещество. Сила взрыва громадная! Этой миной мы взрывали вот такие сосны в обхвате.
Мы выучились на радистов. Я кой-чего ещё помню: «Таа-ри-таа, ти-тй, и-та-та». «Таа-ри-таа, ти-тй, и-та-та». Это моей напарницы, Сашки Панченко, позывной. С Ворошиловграда, хохлушка. Я даже взял её фотографию в школе в Киеве... У неё позывной был — «КИС». У меня — «Эр-Зэ-Цэ».
Закончили школу, и первый прыжок у меня был в партизанский отряд имени Хрущёва.
С Киева вылетали вдвоём: комиссар Павлюченко и я — на место убитого радиста. Он застрелился, когда немцы его окружили. Может быть, и они застрелили его — но нам говорили, что он сам застрелился, потому что не хотел им сдаваться. Ну, вот меня на место его. Летели ночью, конечно. Были сигналы — костры буквой «Г» — и вот на эти костры мы прыгали с Павлюченко.
Павлюченко хохол тоже... а сейчас враг стал! Ну какой же он враг?! Меня ранили осколками одной и той же мины с ним! Осколок тот же самый у меня в колене, и у него тоже в теле. Это брат, можно сказать. Вот. Ну ладно.
Отряд назывался наш — «имени Хрущёва». Львовская область, Билгорайские леса. Командиром отряда был Вася Ковалёв. Боровйтый мужик, понимашь-ты... Боровитый — значит, он много не рассуждал: если какой предатель, он сам его шлёпнет, и всё, и судить никого не будет.
Пришлось мне участвовать, когда взрывали эшелон. Закладывали без меня: я только заряжал эту мину стабилизатором. Когда подходил паровоз — у нас сигнальщик стоял. Он сообщал, а я только нажимал кнопку.
Потом дали отряду команду: идти через Карпаты. А Вася Ковалёв затребовал того, этого: понабросали нам и оружия, и продуктов, и чего только ни набросали... А он говорит: «Да ну их на хер! Не пойду», — и всё. Ха-ха-ха. И не пошёл. Пошёл по Житомирскому шоссе. В селе этом... Файна, Файна — нас обстреляли бендеры. И глупо сделали. Если бы не открыли огонь — мы бы прошли мимо и не заметили. А тут бой начался, бендеровцы ранили нашего замполита... в общем, прошли с боем это село, потом через Львов — и пришли в Киев. Там Сидор Артёмыч 43нас встретил, ковры расстелил в школе, ковры, понимашь-ты! Поставил:ну, все напились будь здоров!.. Но я не пил, я тогда ещё пить не умел...
Через какое-то время нас с Сашкой Панченко, с этой моей напарницей, вводят в состав Чешской диверсионной группы. Были у нас в десанте и чешские группы, немецкие, и венгерские, и румынские — диверсионные группы. Командир Чешской группы — поручик Киш, начальник штаба — военный советник майор Мельник. Моряков, Туриск... всех не вспомню уже.
Косовский, начальник связи, нас с Сашкой вызвал, проинструктировал, что, мол, «вас выбросят в лес, где чехи — дружественный нам народ — встретят вас...» чуть не с обнимками - с поцелуями. «Когда на место прибудете — дадите связь». Выдал нам гамму:это как, понимашь, телеграфная лента, на ней пятизначные группы.По этим группам мы должны были составлять шифрограмму. В Киеве где-то была приёмная станция — там тоже была такая же гамма. Но нас инструктировали: если вы попадаете в плен — сразу же отрывайте сколько сумеете — две-три группы. И не скрывайте, что вы радисты: давайте связь. Но связь давайте без этих первых групп.
Поездом мы переехали в Жешув, в Польшу, — немцев уже далеко отогнали — там был аэродром. Из Жешува мы вылетали ночью. Сидим — у нас рюкзаки, маскхалаты...
Трос был протянут вдоль самолёта — «Ли-2» 44, «ПС-84» 45— и мы карабины цепляли за этот трос. На парашюте тонкий шнурочек, шпагат — вытяжной парашют. Когда прыгаешь, вытяжной парашют вытягивает этот шнурочек и обрывается. И раскрывается уже большой парашют...
Летим, я смотрю в окно: па, истребитель немецкий! Фарами нас осветил. Но лётчик наш молодец: в облачность нырнул — и ушёл.
И сколько мы летели, куда летели, не знаю... Потом загорается красный свет: приготовиться всем. И сигнал: АААА. АААА. АААА. АААА.
Значит, надо прыгать.
И вот — как это получилось, не знаю — выбросили нас, понимашь-ты, прямо на немецкий гарнизон. А там у них собачий питомник. Ну, от собак ты не убежишь и не спрячешься. Взяли меня две собаки. Придавили, и всё. И даже не рычали. Но я успел от рулона — там вот такой этот рулон был, гамма — я оторвал кусочек и съел. И потом, когда повели уже — там ручей, и доска лежала какая-то, через него перекрыта — я проходил и закинул её туда, утопил. Ну, нашли они - не нашли, я не знаю. Кусочек съел.
