Не забывают Баканаевы старых друзей Погорельцевых. Часто приезжают на Поднебесное озеро в гости. Несмотря на разное вероисповедование, многое связывает людей тайги в этой жизни. На первом месте в отношениях стоит дружба.
Как всегда бывает при нечастых встречах, все вместе быстро разбили на берегу озера два чума. После этого начались долгие, порой до рассветного утра, разговоры под чарку чудесного напитка из запасников Фомы Лукича.
Как бы ни было тяжело в то время на душе и сердце у главы семейства Погорельцевых, под доброе слово старого тофа, к доброму угощению не удержался Фома от большой тайны, рассказал Оюну горькую правду:
– А ведь мы знаем, кто тогда украл у тебя на лабазе соболей!..
Реакция тофалара была объяснимой. Оюн уже давно забыл об этом случае, – что было, то было! – и ни на кого зла не держал. Характеры людей тайги подобны детскому восприятию: потерялась игрушка – заплакал, но через полчаса уже о ней не вспоминает. Столько лет прошло… какие соболя? У кого украли? У меня?!
Прежде чем что-то сказать в ответ, Оюн долго молчал, пыхтел неизменной трубочкой. Мысли тофа плавали в далеких воспоминаниях, собираясь воедино: если не знаешь что сказать, спроси ответ у огня. Казалось, глава семейства предчувствует ответ и не собирается его слушать, потому что будет горько и обидно. Так и произошло.
– Кто? – все же осмелился спросить Оюн, сжавшись в комок.
Фома назвал имена. Тофалар вздрогнул плечами, недоверчиво посмотрел на друга, переосмысливая слова.
– Откуда знаешь?!
Фома начал свой рассказ издалека, с того момента, когда в тайге потерялся отец Гришки Соболева, постепенно объясняя каждый момент вплоть до того, когда Чигирька опознал третью пулю. Торопиться было некуда, время было, ночь впереди. Под глоточек медовухи обстоятельные доказательства вины казались перевалом Хайбыты (пик Грандиозный), на который постепенно поднимаешься не один день, но спускаешься вниз в одночасье. Вероятно, Фома не стал бы рассказывать Оюну о делах своих единоверцев, как не стали говорить Чигирьке. Чигирька не был пострадавшим от рук Добрынина, Мальцева и Тулина. У Чигирьки нечего и незачем воровать, он так все отдаст, только попроси. А вот Оюн другое дело. Два десятка соболей – состояние охотника, нажитое не за один сезон. Здесь пот, кровь, труд, здоровье, нервы охотничьей семьи. За этим скрывались добрые планы на будущее и рухнувшие надежды. Несколько лет напряженного труда, это не рябчик, которого можно легко добыть на свисток. Оюн должен знать виновных. Так решили Погорельцевы.
По прошествии рассказа Фомы было видно, как опускаются плечи Оюна, как падает на грудь голова, тускнеют глаза, а щеки краснеют, наливаясь соком волчьей ягоды. Обида и стыд за вину от рук хорошо знакомых людей, – Оюн хорошо знал всех, относился к ним как к друзьям – как удар ножа в спину. Наверно, было лучше, если Фома не говорил тофалару об этом. Однако слово, что быстротечная вода, нельзя зачерпнуть одним котелком дважды. Неизвестно, какой была реакция Оюна, узнай он всю правду восемь лет назад. Но сегодня в сознании тофа не было зла и мести. Время стерло вехи обязательного наказания, оставив в сердце к обидчикам лишь жалость и презрение.
– Что будешь делать? – обратился к Оюну Фома Лукич после того, как закончил свой рассказ.
Кажется, сначала тофалар не услышал его слов, думал о своем. Потом, все же понимая, что от него хотят, скорбно посмотрел на друга. Его мудрые мысли были простыми и глубокими, как существующий огонь костра – доброго, жаркого, необходимого и в то же время без контроля неукротимого. Решение Оюна было однозначно с мнением Погорельцевых, свято веривших в справедливость времени:
– Зачем что-то делать? Плохой человек накажет себя сам.
10
Ни раньше ни позже – вероятно, по велению определенных сил – на староверческую заимку пришли те, о ком шел разговор. Иван Добрынин, Григорий Мальцев и Василий Тулин заходили в тайгу на соболевку под Трехглавый голец. Считая своей обязанностью проведать единоверцев, все трое остановились на ночь перед долгой дорогой.
Это случилось на третий день после того, как состоялся разговор между Фомой и Оюном. Никто из хозяев словом не обмолвился об осведомленности грязных дел гостей. Казалось, все было как всегда. Приветственные речи, баня, разговоры за чаркой хмельного вина. Где захмелевший Оюн, возможно, дал волю своему языку, проговорился:
– Был весной на Белом озере, ходил под голец Койгур. Там, на плешивой мари, в кедраче у второго ключика видел лабаз в тайге. Думаю, лабаз был сойота Оглахты…
Сказал Оюн, и тут же забыл, в хорошем настроении запел долгую, однообразную песню про синие горы, про холодные воды озера Тигир-коль, о хороших друзьях, что сидели рядом с ним у костра. Песни людей тайги просты, монотонны и однообразны: что видят, о том и поют. В них нет слога и стиля сложения. Однако глубокая мысль песни – как притаившийся таймень, готовый броситься из темной глубины на ничего не подозревающую утку. Поет Оюн, а сам думает о другом.
Кто сидел рядом, недоуменно переглянулись: зачем Оюн сказал про лабаз? Все знают сойота Оглахты. Он хитрый, предусмотрительный, коварный бай. До настоящего времени много простых охотников ходят у него в должниках, отдают последних соболей. У Оглахты три табуна лошадей, большие отары овец, на него работают батраки и пастухи. А сам Оглахты только и делает, что сидит в юрте, ест жареное мясо, пьет кумыс да спит со своими молодыми женами. Богатый бай Оглахты. На его лабазе, наверно, хранится много соболей.
На следующее утро разъехались гости в разные стороны. Иван, Григорий и Василий пошли с собаками промышлять соболя под Трехглавый голец. Семья тофаларов Баканаевых продолжила вечный путь таежных кочевников «куда ветер дует». Староверы Погорельцевы остались на озере Тигир-коль, продолжая гордую, справедливую жизнь отшельников.
11
Синим, матовым отсветом растеклось над скалистыми гольцами холодное, морозное утро. Мягкий, пушистый снег осаживает на хмурую тайгу очередную перенову. Мертвыми часовыми насторожились промерзшие деревья. Где-то высоко вверху, над заснеженными вершинами гор шумит настораживающий, пугающий ветер. Глубоко в распадке глухо шипит шугой река. То тут, то там ухнет опавшим комком с подломившейся ветки кухта[22], осыплется снег, и опять в тайге насторожится взведенным капканом неопределенная, пугающая пустота. И есть в этом непонятном, страшном рассвете некое ожидание тревоги с последующей, тривиальной развязкой. Будто некий дикий зверь, может, такой, как росомаха, вот-вот прыгнет из-за укрытия на покорную, безропотную добычу, вонзит в шею беспощадные клыки и пустит кровь.
Представление не беспочвенно. Среди стволов черных деревьев мелькнули тени. Звери? Может, сохатый? Олень? Волк или росомаха? Нет, люди. Два человека, на лыжах. Проворно переступая широкими охотничьими камусками, идут, торопятся к намеченной цели воры.
Впереди, внимательно осматривая перед собой местность, скользит Василий Тулин. За ним, подтверждая лыжню, периодически оглядываясь назад, спешит Григорий Мальцев. Их лица сосредоточены. Глаза бегают. Ружья готовы к внезапной обороне. Оба хорошо.
Прежде чем нарушить границу дозволенного, Васька и Гришка несколько дней ночевали за перевалом, проверяя следы сторожа и ожидая непогоды. Они знали, что у бая Оглахты есть проверенные люди, охраняющие территорию под белком Койгур. Обычно это были бедные, погрязшие в долгах и нищете охотники-сойоты, безответно влачившие негласную службу на благо своего покровителя. Одновременно проверяя ловушки, промышляя пушного зверя, тувинцы тщательно стерегли добро хозяина со всех сторон огромного белка. Зайти в урочище Койгура незамеченным чужому человеку было невозможно. Там, на перевале, Васька и Гришка видели старую лыжню, настороженные кулемки на соболя. Территория Койгура охранялась. Одинокий сторож добра Оглахты исправно проходил по хребту один раз в две недели. Этого времени было достаточно, чтобы беспрепятственно войти под белок и выйти незамеченными под дурную непогоду. Выждав момент, Васька и Гришка наконец решились на кражу.
Гудит Койгур. Где-то там вверху беспрепятственно свирепствует ураган. Мириады снежинок затмили белый свет. Долгая метель кружит хаотичный хоровод смерти. Здесь, в тайге, много спокойнее. Отроги, хребты и деревья сдерживают натиск бури. Слепой ветер прыгает по вершинам кедров юркой белкой, однако вниз не спускается, оставляя окружающему миру некоторую отдушину покоя. Лишь непроглядная масса лохматого снега тут же засыпает следы сзади. Но Ваське и Гришке это только на руку.
Быстро идут Васька и Гришка. Чем быстрее будет сделано дело, тем раньше они уйдут назад, за перевал. Их следы завалит снегом. Они как всегда останутся с богатой добычей.
А вот и второй ключ. За ним, на пригорке, начинается густой, низкорослый, высокогорный кедрач. Там, неподалеку, в чаще леса, на ошкуренных столбах стоит высокий, бревенчатый лабаз. Теперь главное – быстрота действий.
