Черт побери. С ума сойти, в скольких грехах меня можно обвинить.
А Клаудия все еще не спит. Она хочет еще раз посмотреть мультик о Самурае Джеке, как странно, ведь она его только что смотрела, но все равно просит у меня разрешения переключиться на канал + 1, по которому повторяют программы, показанные час назад. Конечно, можно, звездочка, тебе все можно, даже если ты и никогда не поймешь, что то, что сегодня тебе можно, для таких как я, это что-то поистине исключительное. И прежде всего потому, что когда я был маленьким, в такой час я безоговорочно должен был уже лежать в постели, а если мне и не спалось, это никого не интересовало, все равно я должен был послушно лежать и молча считать овечек, а еще и потому, что в то время по телевизору мультфильмы просто не показывали, тем более в такой час, их можно было посмотреть только в субботу в обеденное время («Сегодня по телику мультфильмы»), иногда в воскресенье во второй половине дня, но всегда показывали, будь они неладны, мультфильмы в духе реального социализма, типа серии о Густаве или Бальтазаре; но кроме всего прочего, еще и потому, что теперь не только существуют каналы, по которым круглосуточно крутят мультфильмы, но каналы к тому же дублируют друг друга, так что одну и ту же передачу через час можно посмотреть еще раз, это и есть самое что ни на есть новшество; эту услугу мы и включили в наш букет, но только два года назад, как бы это получше сказать, с тех пор как в нашей компании стали заправлять французы, и, если быть до конца откровенным, сначала я был против, подумать только, мне казалось, что это уж слишком, мне казалось, что это чистое извращение, я просто не мог поверить, что ребенок, по какой-то причине пропустив свой любимый мультик, в хаосе своей протекающей исключительно в настоящем времени жизни мог бы запланировать посмотреть его повторение по другому каналу, ни в то, что у него появилось бы желание снова посмотреть фильм, который он смотрел только час назад, и ни в то, что его родители ему бы это разрешили, — и чтобы быть до конца искренним, я не мог взять в толк, хотя это имело прямое отношение к моей работе, как в таком случае «Дисней», «Фокс» или «Картун Нетворк» могли получать свои прибыли, если они платили миллиарды только за то, чтобы иметь в своем распоряжении второй канал спутникового телевидения, и при всем при том не изменяли сетку телевизионных программ, и не повышали цену абонемента. Именно, звездочка, самый исключительный, самый аномальный факт, потому что, в конце концов, этим трюком они зарабатывают и еще как зарабатывают, теряют на этом деньги, но все равно зарабатывают, именно это и ненормально, как ненормально, например, прийти в «Макдональдс» и обнаружить, что, если закажешь гамбургер + картофель фри + напиток, заплатишь меньше, чем, если закажешь только гамбургер и напиток без картофеля фри, — то есть получается так: ты заказываешь себе картофель, потом выбрасываешь его в бак, но при этом тратишь на полтора евро меньше, чем в случае, если бы ты не заказал картофель. Сейчас я не могу объяснить тебе, что в этом меню или в каналах + 1 такого ненормального, я могу только притвориться, что все это в порядке вещей, как думаешь ты, приласкать тебя в надежде, что ты скоро заснешь; но и это ненормально, черт, по крайней мере, так же, как и то, что сейчас здесь с тобой нет твоей матери, вот только первая аномалия роднит тебя со всеми детьми западного мира, а вторая — нет…
Самурай Джек, молчаливый и непобедимый, в своем по-прежнему черном будущем, куда его забросили силы зла, ведет себя так, как раньше: на середине того же бесконечного подвесного моста встречает того же болтливого шотландского киборга и как прежде отказывается уступить ему дорогу. Ты с неослабевающим вниманием наблюдаешь за их неистовой борьбой, ты взволнована, все твое детское тельце напряглось, как будто ты видишь эту сцену впервые, как будто тебе неизвестно, что в конце, исчерпав последние силы, но не выявив победителя в этом единоборстве, противники обнаружат, что их обоих проклял какой-то мрачный господин, и получится, что в действительности они не враги, а друзья…
Теперь уж, звездочка моя, весь мир сошел с ума. Полимеры, гормоны, мобильная связь, бендзодиадзепин, долги, тележки в супермаркете, заказы в ресторане, магазины оптики, А влюблен в В, но В не любит А, и все кончается тем, что всегда кому-то удается украсть деньги и в любой смерти кто-то обязательно виноват. Вот, как все происходит в нашем мире. Он перестал быть нормальным. А к доктору Фикола посылают меня…
29
О, это настоящая трагедия — телефонный звонок посреди ночи…
О, жар того поцелуя…
Я заснул.
Звонит телефон. Мультфильмы. Клаудия спит на диване. Она ровно дышит. О, тот поцелуй. Телефон продолжает звонить. Пять минут третьего. Конечно, случилось какое-нибудь несчастье. С моим отцом. С Карло. С Мартой. Какой поцелуй?
— Слушаю!
Шум, треск. В трубке звучит музыка. Дети Марты. Тот поцелуй во сне, он мне приснился. Член у меня затвердел…
— Пьетро?
Голос Жан-Клода.
Тишина.
Целый каскад щелчков счетчика межконтинентальных звонков.
Музыка в трубке — это песня, ее поет Элтон Джон.
— Да?
Тишина. Щелчки.
Тот потрясный поцелуй.
Песня называется «Sacrifice»[74].
— Как дела?
— Все хорошо. А у тебя?
Тишина.
Пять минут третьего ночи. Сейчас Жан-Клод попросит у меня прощения за то, что разбудил меня, — который там у них час? — так, минус восемь часов: шесть часов вечера, — и сообщит мне какую-нибудь скверную новость.
Я выключаю звук телевизора.
Я готов.
Тишина.
Щелчки.
Песня «Sacrifice».
— Алло! Жан-Клод?
Тишина. Щелчки. «Sacrifice».
Тот поцелуй в темноте на грязных простынях в гостинице.
— Да?
— У тебя все в порядке? Ты в Аспене?
Тишина.
Ну вот, сейчас извинится за поздний звонок и скажет мне свою новость.
Что это была за гостиница?
Тишина.
Он не знает с чего начать. Просто наверняка случилось какое-нибудь несчастье.
Пустота наклоняется…
— Да.
Тишина. «Sacrifice».
Да, он в Аспене или да, все в порядке?
Щелчки.
Или то и другое вместе?
Во сне я был в каком-то бесконечном помещении.
— Жан-Клод, ты меня слышишь?
Щелчки. Тишина. «Sacrifice».
Да, в бескрайнем помещении. Как будто это был целый город под крышей.
— Да.
Тишина.
Клаудия заворочалась, перевернулась на бок. Она может упасть с дивана? Во сне я искал ее в этом бесконечном помещении, меня снедала тревога. Нет, не упадет. Почему Жан-Клод ничего не говорит? Получается, что вроде бы это я ему позвонил, а не он мне.
— Алло! Жан-Клод, что случилось?
Тишина. Музыка звучит тише. «Sacrifice» превращается в едва слышное бурчание. Что случилось?
— Мой отец был пилотом самлета, — что это, он кашляет или всхлипывает? — Ты знал об этом?
А-а-а, вон оно что. Он пьян.
Тишина. Щелчки. Тихое урчание.
— Он, может быть, даже работал на секретные службы.
Да он просто в стельку пьян. Боже мой.
— Может быть.
Много лет назад Жан-Клод страдал алкогольной зависимостью. Но сумел выкарабкаться. Так, по крайней мере, он утверждал.
— Ты и это знал?
— Да. Ты мне об этом рассказывал.
Во сне я умирал от отчаяния, потому что боялся, что Лара похитит у меня Клаудию.
— Вот почему он так ни разу и не пришел за мной в школу.
Тишина. Щелчки. Мурчание.
— Он не мог, понимаешь?
Тишина.
— Но он любил меня.
Клик.
Тишина. И щелчки прекратились, и мурчание тоже.
— Алло!
Он повесил трубку.
Что теперь? Что он будет делать? Он мне перезвонит? Позвонит кому-нибудь еще? Я должен перезвонить ему?
У меня в горле застрял комок, и даже не один, а много комков: у меня спирает в глотке после пробуждения и из-за сна, который мне вспоминается, и из-за того поцелуя, и из-за моей эрекции, и из-за предполагаемого несчастья, все еще веющего над этим звонком. Что случилось? Клаудия ворочается на диване, мямлит какие-то непонятные слова — «сарцин», «перетир»… потом вдруг произносит: «Три!» Она говорит это громко, внятно, властно, как будто отдает приказ. Снова замолкает. Что три? Что ей снится?
В моем сне ей угрожала опасность, Лара олицетворяла эту опасность.
Я беру ее на руки. Как всегда, она легкая, как пушинка. И как всегда, она до конца не расслабляется, обмякая в моих руках, ее тело все равно остается жестким, как будто мускулы затвердели, а ее выпрямленные ноги торчат, как две хрустящие соломки. Чудно прямо, как будто она ассистирует фокуснику, исполняющему номер левитации; как будто ее тренерша даже во сне терзает ее своими претензиями на техническое совершенство.
