— Урмане, княже. Сами про то сказали, — ответил он глухо. — На трех лодьях… Передний корабль весь черный и с дружиною… другой красный, женки там да малые ребята… а третий расписной и тоже с дружиной. Вождь ихний, на что ни глянет, все вянет! Мы, говорит, гости мирные, да ведь знаю я их, с ними дружи, а топора из рук не выпускай! Тебя спрашивали. Пусть, мол, Турей-князь едет, встречает…
— Погоди! — остановил его молодой князь. Он поднялся с колен и стал похож на крючкоклювого сокола, хищно развернувшего крылья. — Так ты, дед, говорил с ними, что ли?
Старик хотел ответить, но губы подвели его, запрыгали, потом жалко скривились. Он задохнулся, с протяжным всхлипом провел по глазам рукавом.
— А на меня, княже, сам знаешь, все валится, как в яму… Где бы беда ни голодала, а ко мне на пирушку! Внучка моего… Мала… птенца несмышленого… в мешок посадили да под палубу корабельную… чтобы я к тебе, князь, дороги не забыл! Пропадет ведь, замучают ни за что! Умереть бы мне да сырой землей прикрыться.
Дед заплакал.
Князь не стал утешать его, не пообещал вызволить внука. Молча натянул на плечи поданную отроком рубаху.
А потом вложил пальцы в рот и свистнул так, что у деда заверещало в ушах. Свистеть князя учила мурома, лесные соловьи. Из темноты откликнулись кони, послышался шорох бегущих ног. Князь вернулся к двери кузницы и приказал первому же воину — безусому парню, вынырнувшему в промоине рыжего света:
— Бересты принеси.
Парень исчез, чтобы вскоре вернуться с гибким, нежно-розовым лоскутом.
Жесткой ладонью князь расправил его на дверной доске и быстро зачертил концом ножа. И свернул письмо трубкой, передал отроку:
— Отцу свезешь. Радимовых встретишь кого, предупредишь: урмане пожаловали, на трех кораблях. Поспешай!
Воин спрятал бересту и убежал ловить своего гнедого. Князь остался стоять в дверях, в отсветах метавшегося огня. Большое коваддо тревожным билом ухало у него за спиной.
Дружина звенела стременами, садясь на коней.
Они стояли на высоченном прибрежном откосе, как статуи из черной бронзы, вкованные в золотую полуденную лазурь.
Гардские всадники.
Халльгрим заметил их издалека. Следовало ждать этой встречи, но он никак не думал, что они появятся так скоро. Его драккар одиноко и медленно двигался по реке:
Эрлинга только что постигла очередная неудача, его корабль, к стыду и отчаянию Сигурда кормщика, застрял на мели. Хельги остался помогать брату стаскивать лодью, а старший Виглафссон понемногу тронулся дальше.
Вот я и приехал, подумал он угрюмо. К Торлейву конунгу в Стейннборг…
Он даже отвел взгляд, наполовину надеясь, что его просто подвели глаза, уставшие от блеска реки. Потом посмотрел снова.
Они стояли там, впереди, над песчаным обрывом. Молчаливые и неподвижные, как судьба, только и шевелились на ветру гривы коней да плащи седоков… И что доставай теперь белый щит из-под палубы, что не доставай.
— Спустить парус! — переглянувшись с Можжевельником, скомандовал он громко. — Весла на воду!
Пускай видят, что не только у них есть глаза.
Гребцы живо расселись по местам… Оставшиеся принялись вооружаться.
Вот лодья поравнялась со стоявшими на берегу. И те тронули коней и поехали рысью, не обгоняя драккара и не отставая, и Халльгрим сразу же отметил между ними вождя. И не то чтобы кто-нибудь выделялся оружием или богатой одеждой, ни за одним не следовали слуги. Просто один из коней, могучий вороной жеребец, явно по привычке бежал впереди остальных…
Вот хозяин коня обернулся к ехавшему следом и что-то сказал, ткнув гремучей плетью в сторону корабля. Воин приложил ладони ко рту:
— Эй, на лодье! — долетел ослабленный расстоянием крик. — Кто такие?
Голос звучал обыденно и совсем не страшно… Халльгрим прочистил горло, досадуя на себя, что не окликнул первым: теперь волей-неволей приходилось не спрашивать, а отвечать.
— Норсмадр! — понеслось над рекой грозное имя, похожее на боевой клич: северные люди! Халльгрим перевел дух и добавил для острастки:
— Викинги!
— Это мы и так видим! — прозвучало в ответ. — А куда Чернобог несет, разбойнички?
Как ни мало смыслил Халльгрим в местных Богах, эти слова показались ему обидными. Он набрал полную грудь воздуха, так, что на чешуйчатой куртке разошлись прорези:
— Сами кто такие, чтобы спрашивать?
Могучий голос породил в обрыве хриплое эхо, но не успело оно отзвучать, как берег ответил:
— Хозяева земли здешней!
Это уже говорил тот, что сидел на вороном коне, и Халльгрим с удовлетворением понял, что не ошибся, угадав в нем вождя. Этот малый наверняка не в первый раз вот так вот переругивался с чужеплеменником, плывущим мимо на драконьей лодье… Он даже охрип точно так же, как сам Виглафссон. Наверное, привык командовать своими людьми сквозь вой ветра и плеск воды. Халльгрим крикнул ему:
— Я смотрю, тебе нравится, что я на воде, а не на берегу.
Гардский хевдинг раздумывал недолго:
— А ты причаливай, если не трусишь…
И погрозил Халльгриму кулаком.
Река плавно поворачивала к западу, и неприступный откос, вдоль которого ехали всадники, постепенно сходил на нет. Впереди расстилалась песчаная отмель, одинаково удобная и для всадников, и для корабля. Халлырим указал на нее Можжевельнику — Олав посмотрел и согласно кивнул.
И скоро драккар повис над желтым песком, прочно уперев в него тридцать две сосновые лапы. А гарда-хевдинг подъехал к самой воде, и норовистая тварь под ним заплясала, отдергивая копыта от набегавших волн…
Какое-то время они с Халльгримом молча приглядывались друг к другу.
Словенский вождь был молод, широк в плечах и черноволос. На темном от загара лице белел страшный рубец, тянувшийся через щеку и лоб. Рубец касался века, и от этого левый глаз гарда-хевдинга все время щурился — и до чего же нехорошо!
Потом он проговорил спокойно и негромко, так, словно пришла пора отбросить всякое баловство и не спеша рассудить о деле:
— Я приехал забрать пленника, которого ты посадил в мешок.
Халлырим заранее готовил себя ко многому, но тут уж у него перехватило дух! Да что, в конце концов, мог сделать ему, хозяину моря, на широкой реке этот сухопутный вождь? Разве заставить пару дней держаться подальше от берега.
А там Стейннборг…
— А не отдам? — спросил он хмуро. Гардский хевдинг чуть пригнулся в седле — вот-вот клюнет! — и сказал раздельно:
— Тогда буду тебя бить!
Оба владели чужой речью ровно настолько, чтобы понимать и быть понятыми.
И было уже очень похоже на то, что договаривать предстояло мечам.
А уж они-то объясниться сумеют.
