— Хватит с них того, что мы рассматриваем их как французских граждан, — обычно повторял он резким тоном.
Виктор не чужд был расовых предрассудков, что объяснялось его долгим пребыванием в Сен-Доменге, где белые поселенцы особенно сурово обращались со своими рабами: заставляя негров работать от зари до зари, они при этом называли их бездельниками, кретинами, ворами, пустобрехами, которые при каждом удобном случае норовят сбежать. Что касается республиканских солдат, то они отнюдь не пренебрегали женщинами цветной расы, но по любому поводу издевались над неграми и колотили их, хотя и признавали, что некоторые, например, такие, как прокаженный гигант по имени Вулкан, стали отличными пушкарями. Пока шли бои, белые и черные сражались бок о бок, но с наступлением мира между ними возникла пропасть. Для начала Виктор Юг ввел для туземцев принудительный труд. Всякий негр, обвиненный в том, что он лентяй или проявляет непокорность, не подчиняется приказам или бунтует, приговаривался к смерти. Надо было преподать урок всем, а потому гильотина покинула площадь Победы и отправилась колесить по острову в разных направлениях: на рассвете в понедельник она прибывала в Ле-Муль; во вторник действовала в Гозье, где ей надлежало покарать злостного лодыря; в среду чинила расправу над шестью монархистами, прятавшимися в старинной церкви Сент-Анн. Ее перевозили из одного селения в другое, и у каждого трактира повозка с грозной машиной задерживалась. Палач и его помощники не заставляли себя долго упрашивать и после обильного угощения с выпивкой охотно показывали всем желающим, как действует механизм. Разумеется, во время этих разъездов гильотину не сопровождал целый эскорт больших барабанов, которые в Пуэнт-а-Питре заглушали предсмертные вопли осужденных, но зато в повозке везли один громадный барабан — когда гильотина работала на холостом ходу, кто-нибудь весело бил в него, и казалось, что происходит какое-то ярмарочное представление. Крестьяне, желавшие испытать силу грозной машины, клали под нож стволы бананов — ничто так не походит на человеческую шею, как банановый ствол, трубчатый и влажный, словно пронизанный сосудами. Случалось, для того чтобы разрешить загоревшийся спор, под нож просовывали шесть стеблей сахарного тростника сразу, и стальное лезвие разрубало их. Затем палач и его помощники продолжали путь к месту своего назначения, они курили и пели под звуки барабана, поправляя на голове фригийские колпаки, которые от пота из красных делались бурыми. По возвращении гильотина бывала до такой степени завалена фруктами, что повозка с нею походила на колесницу богини плодородия.
В начале III года Республики Виктор Юг находился в зените славы. Конвент с восторгом приветствовал одержанные им победы, утверждал в званиях представленных им к повышению офицеров, одобрял все его распоряжения и декреты, направлял ему пышные поздравления, извещал о посылке подкреплений, оружия и припасов. Но комиссар уже не нуждался в солдатах: после проведенного набора в его распоряжении было неплохо обученное войско в десять тысяч человек. В результате конфискации имущества монархистов сундуки ломились от добра, а на складах имелось все необходимое. Юг совершил путешествие в недавно отвоеванную у англичан часть острова, где ему уже довелось побывать несколько лет назад; и теперь он вновь с чувством, близким к умилению, любовался красотами города Бас-Тер, где повсюду журчали многочисленные родники и били фонтаны, так что на широких улицах, обсаженных тамариндами, царила приятная прохлада. Бас-Тер выглядел гораздо аристократичнее и изысканнее Пуэнт-а-Питра, улицы там были мощеные, набережная — тенистая, дома — сложены из тесаного камня, и некоторые места напоминали Рошфор, Нант или Ла-Рошель. Комиссар охотно перенес бы сюда свою резиденцию и разместился бы вместе с канцелярией в тихой и уютной обители святого Франциска; однако местный порт, пригодный для приема скота, который доставляли с соседних островов — животных швыряли за борт, предоставляя им вплавь добираться до берега, — не мог служить удобной стоянкой для французского флота. Продолжая свое триумфальное путешествие, Виктор Юг был восторженно встречен прокаженными острова Дезирад и небогатыми белыми поселенцами острова Мари-Галант, а также индейцами-карибами, аборигенами этого острова; от имени всех индейцев вождь племени обратился к комиссару с просьбой даровать им лестное звание французских граждан. Зная, что эти люди — великолепные моряки, хорошо знакомые с архипелагом, что их предки в своих быстроходных лодках побывали на всех соседних островах еще задолго до того, как в здешних местах появились корабли Великого адмирала Изабеллы и Фердинанда, Юг роздал индейцам кокарды и пообещал им все, что они просили. Он выказал гораздо больше симпатии к карибам, нежели к неграм; ему нравилась гордость индейцев, их воинственность и даже надменный девиз, гласивший: «Только кариб достоин считаться мужчиной». Они еще больше уверились в этом теперь, когда на их набедренных повязках красовалась трехцветная кокарда. Во время посещения острова Мари-Галант комиссар Конвента попросил показать ему то место на побережье, где карибы — незадачливые завоеватели Антильских островов — посадили на кол французских корсаров, которые много лет назад попытались похитить нескольких индеанок. На заостренных столбах, врытых в песок у самого моря, все еще виднелись человеческие скелеты и черепа; насаженные на острые колья, как насекомые на булавки, трупы долгое время привлекали к себе тучи стервятников, так что издали казалось, будто берег покрыт движущейся лавой… Приветственные клики и восторги толпы не заставили, однако, комиссара забыть, что англичане бороздят соседние моря и угрожают острову блокадой. По ночам Юг часто запирался вместе с де Лессегом, — на мундире моряка теперь уже красовались нашивки контрадмирала, — и они вместе разрабатывали планы морской кампании, которая должна была охватить бассейн Карибского моря. Проект этот хранился в величайшей тайне. Однажды Эстебан, войдя в кабинет комиссара, увидел, что потное лицо Виктора искажено гневом, а растрепанные волосы торчат во все стороны. Юг бегал вокруг длинного стола, за которым обычно заседал военный совет; время от времени он останавливался за спинами чиновников, — те, забросив дела, рвали друг у друга из рук только что прибывшие газеты.
— Ты уже знаешь? — крикнул он Эстебану, тыча дрожащей рукой в газетный лист.
Там было помещено невероятное сообщение о событиях 9 термидора в Париже.
— Негодяи! — прогремел Виктор. — Они низвергли лучших!
Неожиданное известие потрясло Эстебана. А ко всему еще на расстоянии события казались вдвойне драматическими. Бывает, что люди, долгое время созерцавшие какое-либо явление, еще считают его существующим, хотя оно уже кануло в прошлое, — подобно этому здесь, в комнате, только недавно все говорили о настоящей и даже будущей деятельности человека, жизнь которого оборвалась уже несколько месяцев назад. Тут еще спорили о культе Верховного существа, а его создатель уже издал у подножия эшафота ужасный стон, исторгнутый из его груди болью в раздробленной челюсти, когда палач грубо сорвал с нее повязку. Для Виктора Юга все случившееся было особенно грозным, оно сулило ему такие осложнения, что ум терялся в мучительных догадках. Титан, чей портрет по-прежнему висел на стене в кабинете комиссара, где все могли видеть его таким, каким он был в дни своей высшей славы, был повержен; Юг не мог больше рассчитывать на этого человека, который оказал ему доверие, облек его властью и создал ему авторитет; больше того, Виктору предстояло теперь долгие недели, а быть может, и месяцы жить в ожидании, ничего не зная о том, какой оборот примут события во Франции. Было вполне вероятно, что реакция постарается взять реванш за все. Возможно, в стране уже создано новое правительство, и оно перечеркнет то, что сделано прежним. И на Гваделупе появятся новые люди, облеченные властью, люди с угрюмым выражением лица, с резкими жестами и с таинственным приказом в кармане. Доклад, который Виктор Юг направил Конвенту по поводу казней в Бервиле, мог теперь обернуться против него. Возможно, он уже смещен со своего поста, возможно, против него уже возбуждено судебное дело, угрожавшее не только его карьере, но и самой жизни. Комиссар читал и перечитывал имена жертв термидора, как будто это могло пролить свет на то, что ожидает в будущем его самого. Некоторые чиновники переговаривались вполголоса, утверждая, что отныне наступит период более мягкой и терпимой политики, период восстановления религиозных обрядов. «Или реставрация монархии», — сказал себе Эстебан, в чьей душе боролись противоречивые чувства: он испытывал облегчение, думая о том, что после стольких страданий наступит покой, и вместе с тем ощущал отвращение и ненависть к трону. Слишком много усилий затратили люди, слишком много породили они пророков, мучеников, проповедников, погибших в огне пожаров или павших у подножия триумфальных арок в дни грандиозного апокалипсического видения, и потому нельзя было допустить, чтобы история повернула вспять. Слишком много пролито крови, чтобы все оказалось напрасным, чтобы вновь приобрели цену ржавые побрякушки монархии. Нет, еще могло возникнуть нечто справедливое, быть может, даже более справедливое, чем то, что перестало быть таким из-за многословных и абстрактных рассуждений, — а ведь многословие было одним из самых больших зол минувшей эпохи. Еще можно было надеяться на свободу, о которой будут меньше трубить, но которой будут больше пользоваться; на равенство, о котором будут меньше разглагольствовать, но которое будут охранять законами; на братство, которое будет придавать меньше значения наветам и найдет себе яркое выражение в подлинных судах, где вновь станут заседать присяжные… Виктор продолжал шагать по комнате, заложив руки за спину, но видно было, что он уже несколько успокоился. Под конец он остановился перед портретом Неподкупного.
