— Мило, так тебя и не так, где твои мозги? Что ты, сучий выродок, творишь? Немедленно на землю! Немедленно на землю!
— Да зачем же так истошно вопить? — откликнулся Мило, стоявший, тоже с микрофоном в руках, на расстоянии полутора шагов. — Я же здесь, рядом. — Окинув полковника Кошкарта укоряющим взглядом, Мило продолжал руководить операцией. — Неплохо, парни, совсем неплохо, — забубнил он в микрофон. — Но один склад боеприпасов до сих пор цел. Это не работа, Пэрвис, я много раз говорил тебе, что ты халтурщик… Да-да, заходи снова, Пэрвис, прямо сейчас… Правильно, только не торопись, Пэрвис, не торопись… Поспешишь — людей насмешишь. Да-да, Пэрвис, поспешишь — людей насмешишь. Ты что — не помнишь, сколько раз я тебе это повторял?
Внезапно заклекотал громкоговоритель общей связи:
— Мило, Мило, говорит Элвин Браун. Я отбомбился. Что дальше? Прием.
— Атакуй пулеметным огнем на бреющем, — приказал Мило.
— Пулеметным на бреющем? — ошарашенно переспросил Элвин Браун.
— Да, Браун, таков договор, — словно бы покоряясь обстоятельствам, подтвердил Мило.
— Ну что ж, раз договор, то я захожу, — неохотно подчинился Элвин Браун.
Однако на этот раз Мило позволил себе слишком много. Бомбардировку собственных однополчан не смогли оправдать даже самые рьяные его защитники, и ему, как все считали, пришел конец. Целая толпа высокопоставленных правительственных чиновников явилась на Пьяносу для расследования. Газеты пестрели грозными заголовками, а конгрессмены громогласно трубили про его злодеяния, гневно требуя самых суровых кар. Матери военнослужащих объединялись в воинственные братства, взывая о мщении. И никто — ни один человек на земле — не возвысил голос в его защиту. Все порядочные люди были глубоко возмущены, и ему приходилось очень туго, пока он не обнародовал свои бухгалтерские отчеты, явив миру огромные барыши, которые получил его синдикат. Он мог выплатить правительству компенсацию за все потери в людях и технике, а на оставшиеся деньги продолжать покупку дозревающего египетского хлопка. И каждый, разумеется, получил свою долю. Но главная победа Мило Миндербиндера состояла в том, что выплачивать правительству компенсацию ему не пришлось.
— При демократическом правлении властвует народ, — пояснял он. — А мы и есть народ. Стало быть, нам надо убрать для простоты расчетов посредника — то есть правительство — и оставить все деньги себе. Да откровенно-то говоря, правительству уже давно пора отстраниться от военных действий, чтобы не сковывать частную инициативу. Соглашаясь на все, что оно требует, мы содействуем тоталитарному контролю над личностью, который ущемляет наше индивидуальное право бомбить собственные самолеты и, если понадобится, людей. А это ведет к потере материального стимула в войне.
И Мило, конечно, был прав, как согласились вскоре все, кроме самых ожесточенных неудачников вроде доктора Дейники, который мрачно пыхтел и злобно бухтел про безнравственность коммерческого предприятия Мило, пока тот не пожертвовал ему от имени синдиката легкий складной алюминиевый шезлонг, дав ему возможность выносить его всякий раз из палатки, когда туда входил Вождь Белый Овсюг, и вносить обратно, когда Вождь Белый Овсюг уходил по своим делам. Доктор Дейника потерял голову во время организованного Мило бомбового удара и, вместо того чтобы бежать со всех ног к укрытию, ползал по земле среди рвущихся бомб, наподобие вороватой ящерицы, накладывая пострадавшим жгуты и шины, присыпая им раны антисептиками и перевязывая их со скорбным, даже страдальческим выражением лица, но без лишних слов, потому что при виде чужих мучений немо представлял себе собственную мучительную смерть. Он довел себя за ночь до полного изнеможения, а к утру, когда бомбардировка завершилась, свалился в жесточайшей простуде, но мужественно заставил себя встать и с горестными причитаниями явился к Гэсу и Уэсу, чтобы они смерили ему температуру, поставили горчичники и дали ингалятор.
А накануне доктор Дейника оказывал помощь раненым с той же удрученной жалостью к самому себе, что и в день бомбардировки Авиньона, когда голый Йоссариан молча спустился из самолета на землю в состоянии оцепенелого ужаса и заляпанный от макушки до кончиков пальцев на руках и ногах кровавыми внутренностями Снегги, а спустившись, молча показал знаком доктору Дейнике, чтобы тот лез в самолет, где на дюралевом полу лежал юный, но уже смертельно холодный стрелок-радист — рядом с еще более юным хвостовым стрелком, который грохался в глубокий обморок всякий раз, как, придя на секунду в сознание, видел размазанного по полу Снегги.
После выноса останков Снегги из самолета — их переправили на носилках в машину «Скорой помощи» — доктор Дейника почти нежно укутал плечи Йоссариана одеялом и проводил его под руку к своему джипу. С другой стороны Йоссариана поддерживал Маквот, и они безмолвно подъехали к медпалатке, посадили Йоссариана на стул и стерли с него внутренности Снегги влажными тампонами из гигроскопической ваты. Потом доктор Дейника дал Йоссариану таблетку и сделал ему укол, усыпив его на двенадцать часов. Проснувшись в своей палатке, Йоссариан сразу же отправился к доктору Дейнике, который дал ему еще одну таблетку и сделал еще один укол, усыпив его еще на двенадцать часов. Когда Йоссариан проснулся снова и снова пришел к доктору Дейнике, тот вознамерился дать ему очередную таблетку и сделать очередной укол.
— До каких пор ты будешь морить меня этими таблетками и уколами? — спросил его Йоссариан.
— Пока тебе не станет лучше.
— Ну так мне уже лучше.
Темный от загара лобик доктора Дейники подернулся морщинками искреннего недоумения.
— А почему ж ты не оделся? Почему шляешься нагишом?
— Я не хочу больше надевать военную форму.
— Ты уверен, что тебе лучше? — спросил его доктор Дейника, но только для порядка. На самом деле он удовлетворился объяснением Йоссариана и убрал шприц.
— Я прекрасно себя чувствую, — сказал Йоссариан. — Только вот слегка одурел от твоих уколов и таблеток.
Он расхаживал по эскадрилье голым до самого вечера, и когда Мило Миндербиндер, сбившись в поисках с ног, нашел его перед обедом на следующий день, он сидел, по-прежнему голый, на дереве неподалеку от странного крохотного кладбища, где хоронили в это время Снегги. Мило был одет как обычно — зеленовато-коричневые брюки, зеленовато-коричневая рубаха со звездочкой младшего лейтенанта на вороте, темный галстук и форменная фуражка с твердым кожаным козырьком.
— Я везде тебя разыскиваю, — укоряюще крикнул Йоссариану Мило.
— А надо было сразу поискать меня на этом дереве, — отозвался Йоссариан. — Я с утра тут сижу.
— Ну так слезай скорей и попробуй одну штуку. Это очень важно.
Йоссариан отрицательно покачал головой. Он сидел в чем мать родила на одном из нижних суков, ухватившись для страховки обеими руками за ветку над своей головой. Не сумев сманить его вниз, Мило Миндербиндер с отвращением обнял древесный ствол и принялся карабкаться вверх. Он довольно долго лез, громко ворча и пыхтя, к Йоссариану, а когда забрался достаточно высоко, чтобы сесть на нижний сук и немного отдышаться, его аккуратно выглаженная форменная одежда превратилась в мятое тряпье. Фуражка съехала ему на ухо и, не удержи он ее в последний момент, свалилась бы на землю. Вокруг его усов поблескивали, словно прозрачные жемчужины, крупные капли пота, а под глазами испарина собиралась в мутноватые слезинки. Йоссариан безучастно смотрел на суетню Мило. Тот боязливо перекинул ногу через сук и, обретя равновесие, сел на него лицом к Йоссариану. Потом бережно развернул клочок упаковочной бумаги и протянул ему нечто буроватое, мягкое и округлое.
— Попробуй, пожалуйста, и скажи, нравится тебе или нет, — предложил он. — Мне хочется заранее узнать, как люди примут в столовой мое новшество.
— А что это такое? — спросил Йоссариан, откусывая большой кусок.
— Хлопок в шоколаде, — ответил Мило.
Йоссариана тошнотно передернуло, и он выплюнул откушенный кусок хлопка Мило в лицо.
— Чтоб ты подавился своим дерьмом! — яростно взвился он. — Господи, ну и псих! Даже семена поленился вынуть!
— Да ты попробуй как следует, — принялся уговаривать его Мило. — Не могу я поверить, чтоб это было так уж плохо! Неужто так плохо?
— Хуже некуда, — уверил его Йоссариан.
— А мне надо, чтоб людей кормили этим в столовых.
— Никому твоя дрянь не полезет в глотку, — сказал Йоссариан.
— Авось полезет, — предрек Мило и едва не сверзился с ветки, попытавшись погрозить будущим смутьянам укоряющим перстом.
— Подсаживайся ко мне, — пригласил его Йоссариан. — Тут гораздо удобней и все прекрасно видно.
Ухватившись обеими руками за ветку над своей головой, Мило начал опасливо и медленно перебираться поближе к Йоссариану. Лицо у него от напряжения морщинисто окаменело. Он почувствовал себя в безопасности и облегченно вздохнул, только когда оказался наконец возле Йоссариана.
