— В Лувре вас кто-нибудь видел?
— Стража, я полагаю. Если только стражники были трезвыми. Но главное, что меня встретила мадам Кончини, придворная дама Ее Величества и самая близкая ее подруга. Она проявила ко мне участие, успокоила меня и отговорила идти к вам, господин прево, сразу на рассвете, чтобы сообщить о случившемся. Она сказала, что это будет глупо, поскольку можно обратиться к нашей доброй королеве, которая заменяет короля в его отсутствие. Больше я ничего не знаю, господа, и прошу позволения удалиться. Я бесконечно устала, но я не могла не выполнить своего долга... Как бы мучителен он не был.
Тут заговорила Лоренца, и голос ее был полон презрения:
— Мучителен? Долг? Кто этому поверит? Вы сейчас наверху блаженства: можете безнаказанно и при всех оскорблять меня и чернить преступлением, которого я не совершала. Но я хотела бы знать, осмелитесь ли вы поклясться на крови Христовой, что рассказали сейчас правду?
— Я всегда говорю правду.
— Я не об этом, поклянитесь на...
— Довольно, — вмешался прокурор Женен. — Мы собрались здесь, чтобы выслушать показания свидетельницы, которая, по моему мнению, заслуживает самого большого доверия, а не для того, чтобы участвовать в семейных дрязгах. Мадам Даванцатти, вы рассказали нам все, что вам известно об этом деле?
— Надеюсь, что да... Если я что-то и забыла, то только по причине своего волнения и горя, за что прошу меня извинить...
— Волнения и горя у тебя, злая женщина, будет еще больше, когда на твоей совести будет моя смерть, — проговорила Лоренца. — Моей жизни недолго длиться, и я о ней не жалею, но тебя — запомни мои слова — ждут вечные муки, потому что ты предстанешь перед судом Господа и...
— Довольно, — прервал ее прокурор. — Мадам, вы можете удалиться.
— Подождите! — Голос прево прозвучал так громко и сурово, что в зале вмиг воцарилась мертвая тишина.
— Мне кажется, — продолжал Жан д'Омон с той же непреклонностью, — что вы, господин прокурор, забыли о присутствующих здесь судьях. Насколько мне известно, вы здесь не один.
— Прошу мне простить избыток усердия, досточтимый господин прево, но я вижу, что свидетельнице больше нечего нам сообщить.
— Вы могли бы спросить ее, кому достанется мое богатство после моей смерти, — снова подала голос Лоренца.
— Прямому наследнику маркиза де Сарранса, его сыну.
— Как мне сообщили, он от него отказался.
— Кто вам это сообщил?
— Посол Флоренции, вместе с которым я собиралась покинуть Париж... оставив здесь все, что мне принадлежало. Итак, я повторяю: если господин де Сарранс отказался от весьма значительного богатства, которое мне принадлежало, кому оно должно достаться... как не моей дражайшей тетушке? На это она и рассчитывает!
Возмущенные возгласы Гонории перекрыл стук жезла, которым прево стучал по столу.
— Замолчите! Вы напрасно так возмущаетесь, мадам! Имущество осужденной на смерть, — если таковое выносится, — отходит во владение короны!
— Меня известили и об этом, но я готова поклясться, что синьора делает все, чтобы получить свою долю! Настояв на своем путешествии во Францию, синьора сопровождала не меня, а богатство Даванцатти, второе по величине во Флоренции после богатства Медичи...
— Заставьте ее замолчать, — вопила Гонория, вне себя от ярости. — А еще лучше заставьте признаться в содеянном и отправьте на плаху! Пытайте ее, пытайте! И она скажет вам правду!
Внезапный приступ тошноты заставил Лоренцу побледнеть. Эта женщина приходилась ей родней, одна и та же кровь текла у них в жилах, она была родной сестрой ее отца, но ненавидела ее до такой степени, что желала ей пыток и плахи? Надеялась насладиться страданиями и слезами Лоренцы?
Тут снова раздался голос прево:
— Еще раз напоминаю, что главный судья здесь — я! И мне принадлежит право выносить решения. Прошу вас покинуть зал, мадам!
— Но вы ведь вынесете ей смертный приговор, которого она заслуживает?
— Не заставляйте меня повторять, кто здесь судит и выносит приговоры! Не вы, это уж точно. Но ваше свидетельство будет принято во внимание.
Прево не произнес во всеуслышание: «к большому сожалению», но его сожаление читалось во взгляде, которым он проводил свидетельницу, направившуюся к выходу. В зале снова поднялся шум, и прево опять потребовал тишины.
Антуан успел войти в зал перед самым закрытием дверей и стоял в глубине его, не произнося ни слова. Ему достаточно было того, что он видел. Взгляд его был прикован к тоненькой фигурке в зеленом платье, которая стояла, выпрямив спину, перед столом с судьями. Лоренца и сегодня, так же как накануне, — но Антуан об этом не знал, так как не был на предыдущем заседании суда, — с презрением отстранила от себя скамейку, считая ее чем-то вроде позорного столба, ту самую скамейку, на которой обычно сидели, сгорбившись, воры и убийцы из простонародья.
Придя сюда, Антуан надеялся избавиться от чар, пленником которых стал в Фонтенбло, но не тут-то было. Бледная, хрупкая — говорили, что Лоренца была тяжело больна, — она показалась ему еще прекраснее в простом скромном платье. Ее единственным украшением была золотая коса, перекинутая через плечо и спускавшаяся ниже талии. Лоренца в глазах Антуана стала не только красивее, но еще желаннее. Он не мог простить ей страшной смерти своего отца, но мог понять охвативший ее безрассудный ужас. Когда старик увидел ее в постели, укрытой лишь пеленой золотых волос, он, конечно же, воспылал страстью. И если она оказала ему хоть малейшее сопротивление, стал грубо принуждать ее и мог дойти даже до насилия. Если верить словам ее тетушки, он бил ее хлыстом.
Внезапно Антуан признался себе в одной очень странной вещи: когда Гонория рассказывала ему в присутствии королевы о том, что видела в ужасную брачную ночь, речи о хлысте не было. И рассказ был совсем другим. Гонория тогда сказала, что потеряла сознание. Когда? До убийства или после? Так что же было на самом деле? Когда Гонории предложили уйти, он хотел было последовать за ней, но не смог выбраться, толпа притиснула его в угол, потому что люди стремились пробраться вперед и напирали на стражников... Но Антуану хотелось и другого: ему хотелось знать, что будет дальше, будут ли еще свидетели и неужели Лоренцу действительно подвергнут пыткам, чтобы вырвать у нее признание?
Пыток для преступницы желало большинство присутствующих, хотя никто не имел права видеть, как будут пытать бедную девушку. Но, как сказала одна толстуха, сладострастно закатив глаза, что, по крайней мере, можно будет слушать крики и по ним судить, сильно ли пытают преступницу.
