— Идите к себе в старую избу и разговляйтесь, чем бог послал. Сёмша, погляди, однако, звезда на небе зажглась.
— Я сам посмотрю, — и, пропустив батрачек, Устин выходит за ними на высокое резное крыльцо.
Хрустящий морозный воздух. Недвижно, столбами стоит над трубами дым. Мохнатые куржаки окутали берёзу на огороде, а за рекой, над горами, разлилась по небу заря, и стоит берёза вся розовая, словно кровь струится в берёзовых жилах, и она сама по себе, без зари, зарумянилась.
Глубокое спокойствие, умиротворение и тихое умиление жизнью переполнило Устина. Он всех простил. Его все сегодня простили. Ни одна скверна мирская, ни одна суетная мысль не волнует его. Мир и покой на душе.
«Забастовка и та ныне кончилась. Пошумели, по-своевольничали и покорились. Правда, и мне кое в чём пришлось уступить, не без этого. Обещал не выгонять с работы зачинщиков, заработок повысить, да год длинный, всякое может ещё приключиться».
Большой убыток причинила забастовка Устину, но он не может сердиться в прощеный день. Даже велел приказчику лавку открыть и отпустить рабочим что надо. Пусть разговляются.
Много прощеных дней пережил Устин. Но раньше жизнь текла серо, бесцветно, и прощеные дни проходили незаметней. Только после грозы по-настоящему чувствуешь в природе покой, только после бури житейской по-настоящему чувствуешь умиротворение на душе.
И такой же покой над селом Рогачёво. Повисла над крышами и дорогами прозрачная морозная тишина. Недвижны берёзы, укутанные серебристыми куржаками.
Устин отдается всем существом ощущению тишины. Только тишина, только покой кажутся единственно важными в жизни.
Еще утром он спорил с забастовщиками, кричал, стучал кулаком по столу. Сейчас утренние волнения казались далекими, сторонними.
Устин оглядел дом Кузьмы и не нашёл в себе злобы к соседу. Захотелось даже встретить сейчас Кузьму и сказать: прости, кум Кузьма, ежели в чём обидел. Ненароком я это делал, не сердцем, не по злобе. А с мельницей… Это, кум, жизнь такая. Она и меня попутала и тебя окрутила. Жизнь, кум! Она вот и Ксюху прогнала из дому.
И шевельнулась неясная мысль, что золото принесло в дом не только довольство. Не только он, Устин, завладел золотом, но и золото как-то завладело им. Но он сразу заглушил эту мысль: не след думать сейчас о мирском.
И опять на душе тишина.
Зябко передернув плечами, Устин оглядел сугробы, сороку в ветвях заиндевевшей берёзы, розоватое небо. Вздохнул.
— Скажи ты на милость, а звезды-то все нет. Постой, постой, никак к нам кто-то идёт? Гости, никак? Чиновник? Он. Вроде тот самый, што писал бумагу на прииск. Вот бы Кузьма увидел, как в мой дом чиновники запросто приезжают.
Тонкий ледок спокойствия треснул.
Раскинув руки, Устин большими шагами пошел навстречу.
— Маркел Амвросич? Почет-то какой. Радость-то мне какая…
И только тут увидел, что следом идёт Ванюшка. Обрадовался. Но рядом с ним шла Ксюша.
Устин ласково, заискивающе поздоровался с чиновником, расцеловался с Ванюшкой и, встав на тропе, загородил Ксюше дорогу.
— Прости, дядя, ежели чего… Ненароком…
Устину польстило, что строптивая Ксюша смирилась и просит прощенья.
— Бог простит… Я на тебя не таю зла… — и, круто повернувшись, быстро пошел на крыльцо. Широко распахнул дверь. — Проходите, гостюшки дорогие. Проходите. Ваньша, а где твои лошади?
— Я, тятя, лошадей у Арины оставил.
— У Арины? Неладно не в отчий дом приезжать. Шибко неладно. — Кивнул на Ксюшу. — Эта чернохвостая скромница раньше отца пронюхала про твой приезд? Ну заходи. Потом все обскажешь.
Устин вошел в кухню последним. Крикнул Матрёне:
— Смотри, какие гости на праздник приехали. Раздевай гостей, приглашай к столу. Это Маркел Амвросич, чиновник. Честь-то какая.
Матрёна молча обняла сына, всхлипнула и засуетилась, пытаясь скрыть смущение при виде Ксюши.
— Маркел Амвросич, проходите, родименький, в горницу. Проходите. Устин Силантич много про вас сказывал. Все, грит, в городе жулики, все супостаты. Ежели б, грит, не Маркел Амвросич, не видать нам прииска. Он, грит, один как есть святой души человек. Он один горой за правду стоит. Проходите к столу. Устинушка, звезда-то как?
— Зажглась уже, поди…
Чиновник расчесал гребеночкой баки на отвислых щеках, поправил на груди ордена, за руку поздоровался с Симеоном. Покосился на стол с закусками. Хорошо бы с морозу пропустить рюмашечку, но, помня строгий наказ Сысоя, крякнул сердито и отвернулся, встал спиной к столу. Протянул Устину бумагу.
— Я, собственно, Устин Силантич, по делу.
— Дело не убежит.
— Будьте любезны, прочтите. А потом уж как бог прикажет, — и снова покосился на стол.
— Бог приказал звезду за столом встречать.
— Истину изволите говорить, Устин Силантич, но все же прочтите.
Устин поморщился и передал бумагу Симеону.
— Читай. Да скорей.
«Уп-рав-управление ок-руж-окружного гор-горного ин-же-нера, — читал по складам Симеон, — разъясняет: открывателем и единоличной владелицей прииска Бо-гомдарованного по ключу Безымянке является крестьянка Притаёженской волости Ксения Филаретовна Рогачёва».
Опустил бумагу, взлянул на Ксюшу и хохотнул.
— Ты што ль Филаретовна-то? Владелица прииска? Девка… владелица… Ха!
— Што мелешь-то, непутевый, — растерянно прикрикнула Матрёна на сына. Тучная, медлительная, она шагнула к Симеону с легкостью молодухи.
Пять свечей горели на блюде с кутьей. Не успела Матрёна запалить остальные. Так и осталась в её руке, украшенная позолотой, зажженная громовая — свеча. Пока горит она, гроза не разразится над домом.
— Уп-прав-управление гор-горного ин-женера, — вновь читал Симеон бумагу за печатью с двуглавым орлом под короной и голос его дрожал. — Владелицей прииска Богомдарованного по ключу Безымянке является крестьянка…
Вон она, Ксюха! Владелица прииска! Стоит у двери рядом с Ванюшкой и лица на ней нет. В гроб кладут краше. Дышит порывисто, будто из воды её вынули.
— Батюшки! Богородица дева Мария, — метнулась Матрёна к мужу. — Устинушка, што он читает такое? Што?
— Не встревай, Матрёна. Сам ещё не все понимаю. — Сел опять под иконы, на то самое место, где прощение творил. — Садись, Маркел Амвросич насупротив и расскажи все по порядку. Токмо я в гневе неуёмный, сам себя могу изувечить в гневе, так уж ты без баловства, без присказок, я эти присказки ух до чего не терплю. Расскажи, чей же теперича прииск Богомдарованный.
— Ксении Филаретовны Рогачёвой. Вот их-с, значит…
— Так… А по какому такому праву? — Устин старался говорить спокойно и держаться спокойно, но кулаки сами собой сжимались, комкали скатерть. Красноватый туман начал заволакивать комнату.
Маркел Амвросиевич тоскливо поглядывал на дверь. «Проклятый Сысойка, бес одноглазый, обещал сразу за мной прийти. Самое время сейчас, а его нет…»
Устин наступал:
— По какому такому праву?
— По закону-с. Они-с, Ксения Филаретовна-с золото нашли. Так в заявке указано. Вот и прииск их-с.
— Та-ак! — Устин скомкал в кулаке скатерть, и задвигались на праздничном столе, поползли к краю пироги, холодец, поросёнок с гречневой кашей. — Это што ж, ежели телок поперед хозяина морду сунет в избу — и изба уж его? Портки пожует, и скидывай, хозяин, портки, отдавай телку?
— Да ведь девушка — не телок, Устин Силантич.
— Хуже телка! Телушка коровой станет и молока даст, а девка — што? Робёнка в подоле притащит и того у нас на её родителев пишут, аль на женатого брата. Понял, Маркел Амвросич?
— Понял, конечно.
— Ну, вот и весь разговор. Забирай свою бумагу и садимся разговляться, звезду встречать. Эх, и поросёнок у нас сёдни, — потирая ладони, Устин повернулся к столу, потянулся за поросенком, — Мне, Маркел Амвросич, не шибко Богомдарованный надобен, — кичится он. — Я Аркадьевский отвод купил — не в пример богаче Богомдарованного, да чичас должишки кой-какие надобно отдать. Это одно дело. А другое, пойми ты, не может мужик допустить, штоб девка его обставила. Так-то! Раз всё утряслось, забирай свою бумагу, Маркел Амвросич, да другой раз пужай и на дверь оглядывайся, а то Устин может кулак не сдержать. Ваньша, Сёмша, подсаживайтесь к столу. И ты, тихоня… — погрозил кулаком Ксюше, — бога моли, што сёдни прощеный день, не то б заставил тя собственную башку проглотить. Садись вон в уголок, да от Ваньши подальше.
Ксюша как стояла у двери, так и осталась стоять. И Ванюшку удержала за руку. При последних словах Устина сделала шаг вперёд.
— Дядя Устин, дело-то не кончено. Прииск мой.
— Ка-ак ты сказала? Маркел Амвросич, вразуми девку.
— Она правду-с говорит, Устин Силантич. По закону прииск её, и в бумаге казенной написано-с: единоличной владелицей признается Ксения Филаретовна Рогачёва-с.
