затаившая дыхание, с облегчением выдохнула:
– Значит, вы согласны?
– Да.
Люинь благодарно улыбнулась Рейни. Он ответил ей добрым взглядом. Она не стала больше его ни о чем расспрашивать, и он промолчал. Безмятежная тишина окутала их. Рейни подкатил коляску Люинь ближе к прозрачной стене обзорной площадки, чтобы она еще какое-то время смогла полюбоваться закатом. Окруженное звездами солнце исчезало миллиметр за миллиметром. Притом что на небе не было облаков, в этом зрелище царствовали простота и величие. Марс был подобен одинокому влюбленному, отвернувшемуся от возлюбленной, не хотевшему уходить, но принявшему решение, покидающему тепло и оставляющему позади себя свет. На фоне пустой безлюдной равнины Люинь, как ей казалось, различала силуэты из прошлого. События ее жизни представили перед ней, будто в голографическом фильме.
Когда исчезли последние отсветы солнца, Люинь проговорила:
– Доктор, я всё время хотела вас спросить: неужели вправду можно записать историю? Я всё время думала, что каждый может написать свой вариант истории, и каждый будет выглядеть правдиво.
– Ты права, – сказал Рейни. – Но и это тоже делает историю очень важной.
– И мы тоже когда-нибудь станем персонажами в учебнике истории?
– Безусловно. Любой всегда становится частицей учебника истории.
Рейни подвез Люинь к самому краю обзорной площадки. Наступила ночь. Под звездным небом для них открылась картина громадной равнины, протянувшейся на тысячи километров во все стороны. Горы и долины на Марсе были более величественны, чем на Земле, склоны гор – круче, вершины – острее. Как Марс-Сити и небо над ним, весь марсианский пейзаж был прост и бесхитростен.
* * *
История, которую писал Рейни, была экспериментом.
Существовало немало подходов к историографии. Летописи по годам, биографии выдающихся деятелей, повествования о событиях. Но то, над чем трудился Рейни, не было ни тем, ни другим, ни третьим. Он не знал, как назвать свое произведение – возможно, подошло бы название «История миров». В его истории не фигурировали годы, даты или события. Фигурировали отвлеченные слова и фразы. Рейни не стремился к «объективности» за счет использования колоссального нагромождения цифровых данных, он не считал, что отдельные личности дадут ответы на волнующие его вопросы. Он надеялся применить логику, чтобы соединить людей и события в истинной драме. Актеры исполняли свои роли непреднамеренно, но неожиданно вписывались в сюжет.
Сейчас он работал над историей свободы. Он уже написал истории творения и общения, а теперь решил сосредоточиться на свободе.
К собственной стране у него было сложное отношение. События десятилетней давности оставили неизгладимый след в его сердце. Но он понимал, что основатели его страны не намеревались сотворить автоматизированную машину. Они поставили на карту собственную жизнь, отказались от поставок с Земли, порвали все связи с этой планетой, искали независимости, духовной общности и интеллектуального процветания ради единственного понятия – ради свободы. Без поддержки этой убежденности столь малое число людей ни за что не победило бы более многочисленных врагов. Сегодняшняя марсианская республика была полна недостатков, но изначальная надежда была чиста.
Рейни очень много читал и писал. Работа в больнице у него не отнимала слишком много времени, он занимался научными исследованиями в области неврологии и не был клиницистом, занятым на полный рабочий день. Он отвечал за исследования нервной системы и биомеханики, а также за разработку новых инструментов для обследований. При этом он не был приписан ни к какой конкретной лаборатории, не руководил научной группой, не получил общественного финансирования для своих проектов. Собственная стипендия не позволяла ему затевать какие-либо грандиозные проекты. Его обособленное существование и ограниченные ресурсы имели как плюсы, так и минусы. С одной стороны, он лишился возможности продвинуться по карьерной лестнице, но с другой стороны, он, исполняя свои официальные обязанности, имел массу свободного времени. Поэтому каждый день он много гулял, читал и писал свои исторические труды.
Путь от его квартиры до больницы на туннельном поезде отнимал примерно одну минуту, но Рейни предпочитал каждый день проходить пешком три километра, по дороге задерживаясь в парках, где он усаживался на скамейку и любовался деревьями. В парках было много пышной растительности, и Рейни предпочитал в одиночестве восхищаться чудесами природы. Не то чтобы он намеренно держался обособленно от других людей, но дружил он мало с кем. Он не слишком много размышлял об этом. Просто ему не хотелось столкнуться с неизбежной горечью, возникавшей при близких отношениях.
Писательство приносило ему огромное удовольствие и позволяло с легкостью переживать горькие мгновения. Со временем этот труд стал для него опорой. Только погружаясь в сложнейший лабиринт исторических документов, он мог спокойно переносить одинокие дни, посвящая себя делу и обретая уверенность в себе.
Рейни нравилось играть со словами. Он брал слова из жизни, переносил их на бумагу и выстраивал вокруг них драму с героями. Слова и их перемещения привносили изменения в жизнь. Привычка размышлять именно так развилась у Рейни в детстве. А в детстве у него был конструктор со словами, написанными на блоках, и это сильно на него повлияло. Он был одиноким ребенком, и этот конструктор давал ему бесконечные возможности для общения, он его утешал.
Отец Рейни был ветераном войны. Рейни стал его единственным ребенком, родившимся в седьмом году после окончания войны. Мать Рейни ушла от них, когда сыну было четыре года. Мальчик не мог вспомнить ее лица – даже во сне. Его отец был человеком щедрым и добрым, и жаловаться Рейни ни на что не приходилось. Отец говорил трехлетнему Рейни о том, что расстояние между событиями не похоже на расстояние между людьми. На карте событий все точки находились на равном расстоянии друг от друга. Отец расставлял на столе металлические тарелки, как корабли на поле боя, и что-то тихо напевал себе под нос в сумерках. Позднее отец всё реже о чем-то рассказывал сыну. Расставание родителей Рейни было одним из многих в то время. За тоской пришел пристальный взгляд, а этот взгляд сменился абстрактной музыкальной строкой, где нотами служили звезды.
Самое большое влияние на маленького Рейни оказал тот самый конструктор. Он часами сидел на гладком полу в кухне, строил замки, звездолеты – что хотел. Детали конструктора имели разную форму, и соединить их можно было по-всякому. На каждой детали имелось какое-то слово, и это, по идее, должно было привить ребенку ранний интерес к грамотности. С двух лет до одиннадцати эти слова на блоках конструктора были неизменными спутниками Рейни. Он был потрясен тем, как слова поддерживали друг друга. Слово «отвага» было нанесено на тонкую длинную планку, очень изящную на вид. Эту планку можно было соединить
