Не смеют, демон мой; ты — край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них — огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,
Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье
Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!
*Но не насытившись (лат.)
Клубок змей ворчливо заворочался внутри груди, оживая и просыпаясь. Он убаюкивал их, как только мог, обещая алкогольное забытье и глубокий сон прямо в кресле. Но гады отказывались от даров, снова и снова напоминая о произошедшем. О его жестоком срыве и том, насколько сильную боль не столько телу, сколько душе причинил он.
Нет, Джерард злился. Он, как и прежде, был вне себя от ярости из-за трагического утреннего открытия. Фрэнк бескрайне провинился перед ним, так сильно, что сложно было найти меру для его вины. Сегодня, направляясь из Парижа домой, Джерарду пришла в голову назойливая мысль… Что, если и вовсе не с ним тот искал встречи? Что, если был бы рад любому другому партнёру, движимый лишь желанием удовлетворения своего любопытства и похоти? Жестким усилием воли он перекрыл этот грязный поток, но осадок всё же успел выпасть, теряясь в глубинах разума.
Тяжело… Ещё никогда на его душе не было так тяжело. Все предыдущие его метания виделись чем-то несерьёзным и далёким по сравнению с нынешним состоянием. Он ощущал себя огромным куском камня, волею мироздания отколовшимся от вершины скалы, что нависала над океаном. И теперь летел, влекомый силой притяжения, чтобы коснуться тёмной воды, чтобы дать ей поглотить себя. Но полёт выходил бесконечным, воздух становился плотнее секунда от секунды, и вот он уже запутался в нём и не двигался, тщась раскачать своё неподъёмное тело. И оказывалось, что он больше не камень, по инерции летящий в волны. А простая мушка, по неопытности и глупости завязшая в будущем янтаре.
Книга выпала из рук, но Джерард, прикрыв глаза, не спешил поднимать её. Он мог бы раскурить трубку, но дышать дымом совершенно не хотелось сейчас. Он боялся, что сегодня дым сделает только хуже, утопив его в волнах саморазрушения.
Насколько было бы проще для всех, если бы Фрэнк оказался обычным амбициозным ублюдком, решившим поиграть во взрослые игры. Насколько было бы проще, если бы их связывала только похоть. Из этих двух составляющих могло бы выйти великое деловое партнёрство, и никаких душевных мук и терзаний не знали бы их гнилые опустошённые сердца.
Но его Фрэнки, вопреки шёпоту грязных мыслей в голове, не был таким. Просто не мог быть таким, он же рос на его глазах с детства! Нет, Джерард не мог так ошибиться, иначе стоило просто достать смазанный ядом стилет и без раздумий воткнуть себе под рёбра — как плату за педагогическую некомпетентность.
И он сам, как бы черна и порочна ни была его душа… Она любила. Снова любила так чисто и сильно, а значит, компромиссы были невозможны. Деловые сделки отменялись. Если говорить языком революционных лозунгов, это бы звучало как: «Да здравствует Любовь! И её верные спутники: Терзания, Мучения и Страдания!»
Джерард кисло ухмыльнулся своему кривому отражению в фужере и опустошил его до дна. Сарказм некогда был его коньком, а теперь все попытки выглядели жалко. «Смеяться над другими не сложно. А посмейся так же тонко над собой, да чтобы все вокруг пускали слёзы от хохота. Не можешь? То-то и оно… Никчёмный ты поэт, Джерард».
Внезапно стало так по-зимнему леденяще-холодно. Будто и не было весны, будто не таяли снега, а лютые ветры забрались прямо в комнату. Поёжившись, Джерард не выдержал и встал, проворачивая ключ в двери. Пора. Нельзя откладывать это вечность. Ведь нет ничего более постоянного, чем временное.
Он прошёл в темноту большой гостиной, двигаясь по памяти. Домашние туфли утонули в ворсе шкуры белого волка, что лежала между креслами и камином. Здесь Джерарду нравилось играть в шахматы с Шарлоттой. Здесь находился самый любимый во всём доме камин: с ажурной мелко витой решёткой, словно дикие лианы застыли, воплощённые в чугуне. Он неторопливо присел на кресло, устраиваясь поудобнее. Фужер остался в кабинете, и поэтому Джерард без стыда глотнул прямо из горлышка бутылки.
— Марго… — позвал он негромко, не сразу осознавая, что она, вероятно не услышит его. — Марго!!! — рёв прокатился по большой гостиной и вылетел за открытые двери, распугивая тени на стенах. Через время раздались шаги и в проходе появилась Маргарет с небольшим канделябром в руке. Она молчала, сжав губы в прямую линию. Весь её вид выражал внимание, но вытянутая спина и расправленные плечи так и сквозили неприкрытым осуждением и неприятием.
— Марго… — грустно улыбнулся Джерард, понимая всё без слов. — Разожги камин, прошу. Да поярче, милая Марго. Я так устал и замёрз, мне жутко холодно, — он замолчал, а затем, будто решившись, продолжил: — И позови Фрэнка, пожалуйста.
Она не двигалась, всматриваясь в полутьме в лицо Джерарда. Затем всё же шагнула к нему, оставила подсвечник на столике и встала позади кресла, тяжело кладя руки на его плечи. Она начала тихо, но очень уверенно:
— Что ты делаешь, Жерар? Душа моя, я не узнаю тебя. Зачем? Ты ли это? Разве тот Жерар, которого я знаю уже пятнадцать лет, способен на подобное? Разве доставлять боль и творить насилие — это твои методы? — она говорила, а руки с усилием мяли затвердевшие плечи, делая мышцы податливыми и мягкими, заставляя тело расслабиться. — Франсуа не в состоянии говорить сейчас с тобой, он недомогает. Не думаю, что это хорошая идея.
Джерард тяжело вздохнул, закрывая глаза и кладя руку на ладонь Маргарет, точно ища поддержки.
— Просто позови его, Марго. Ему ничего не угрожает больше. Я в состоянии себя контролировать, и нам нужно поговорить. Серьёзно поговорить. Я… сорвался сегодня. И я был не прав, я знаю это. Но Фрэнк очень провинился передо мной. Он нарушил мою волю и намеренно вводил в заблуждение. Я собираюсь выяснить, почему это произошло. Приведи его и дай нам поговорить.
Казалось, он выдохнул все силы вместе с доводами, и если она сейчас откажет, то так тому и быть. Он и правда слишком устал. Чертовски устал и замёрз. Сделав ещё один глоток, он рассеянно наблюдал, как Маргарет разжигает огонь в камине перед ним. Умело и молчаливо. Он не стал спрашивать, что же она решила. Сейчас у него не осталось лишних сил на слова.
Маргарет ушла так же беззвучно, как и возникла: подтянутая, строгая, с канделябром в руке. Джерард расслабился, змеи внутри шевелились вяло и почти неощутимо, щекоча холодной чешуйчатой кожей нутро. Огненное тепло начало танцевать на границе ажурной решётки, распространяясь всё дальше.
— Вы звали меня? — тихо, но так неожиданно, точно гром средь ясного неба. Джерард открыл затуманившиеся глаза и увидел в дверях его: такого прозрачного, бледного и едва заметно дрожащего, с горячечными щеками. Фрэнк явно недомогал, и новая сметающая волна сожаления и осознания собственной чудовищной вины прокатилась внутри.
— Подойди ко мне, — одному Богу известно, чего стоили Джерарду эти несколько простых слов. Как долго он боролся с неслушающимися губами. Как неспешно и страшно внутри две громадные змеи, нареченные Гнев и Сожаление, боролись меж собой.
Фрэнк не двигался, замерев ледяной статуей, рассматривая что-то под ногами. И только сейчас Джерард с ужасом осознал: тот боится. Боится его…
— Подойди ко мне, Фрэнки, я… не обижу тебя, — эта фраза далась немного легче, но резанула по сердцу больнее. Он много большее чудовище, нежели этот мальчик. Он безобразен. Фрэнк, словно его тянули, робко подошёл и замер перед ним, не сводя взгляда с носков своих туфель.
— Маргарет разбудила тебя? — спросил Джерард первое, пришедшее в голову.
