— Н-нет. Я читал.
— Посмотри на меня, — Джерард тщетно пытался заглянуть под полог опущенных ресниц, и змея Гнева вдруг стала побеждать, обвивая тело своей соседки.
Фрэнк закрыл глаза на мгновение, а затем, словно досчитав до пяти, открыл их, уже глядя на Джерарда. Того пробрало от этого скорбного и полного раскаяния взгляда. Змея Сожаления ловко и уверенно сопротивлялась, не поддаваясь атакам.
— Выпей, — сказал вдруг Джерард, протягивая ученику бутылку с перекатывающимися по донцу остатками бурбона, и когда Фрэнк замешкался, повторил не терпящим возражения тоном: — Выпей.
Тот сделал глоток и тут же закашлялся, проглатывая. С непониманием смотрел на наставника, ища объяснения этой странной пытке.
— Я знаю, что вкус отвратительный, но тебе нужно выпить. Прошу, до конца. Помоги мне…
Едва он произнёс последние слова, Фрэнк уверенно приставил горлышко к губам и, морщась, опустошил бутыль в три крупных глотка. Мгновение стоял, прислушиваясь к ощущениям и не понимая, а затем вдруг покачнулся, едва не падая.
— Да, бурбон очень крепкий. Ты не привык к такому, понимаю. Но это важно, — Джерард рассматривал Фрэнка, чьи щёки порозовели, а глаза заволоклись туманным мерцанием. — Теперь расскажи мне, Фрэнки. Расскажи, зачем ты пошёл на это. Для чего обманывал, преступая все запреты?
Фрэнк снова потупился, опустив глаза, и лицо его словно собиралось в маску трагической скорби. Вдруг плечи его дёрнулись, и он медленно осел вниз, на мех шкуры, закрывая глаза ладонями.
— Я… я… Простите меня. Молю вас, заклинаю, простите мне мою дерзость. Я просто глупый мальчишка, месье, я был так ослеплён любопытством, которое только сильнее разжигалось от ваших категорических запретов. Я и представить не мог, что именно происходит за закрытыми дверями в особняке баронессы, когда впервые ехал туда… — Фрэнк, наконец, освободил влажные веки от плена пальцев и усилием воли заставил себя смотреть в глаза наставнику, слушающему его так спокойно-отчуждённо. — Я люблю вас. Люблю всей глупой душой. Сколько раз, год за годом, я уговаривал себя, приводя логические цепочки доводов, что нас никогда и ничто не свяжет в единое целое, что у меня нет ни малейшего шанса: вы давали мне понять это каждый божий день, относясь нарочито-спокойно, лишь изредка позволяя себе чуть больше тепла. Не передать словами, как я страдал. Насколько тяжело было осознавать, что чувства, вопреки всему, не затухают год от года, а лишь становятся крепче, сильнее, разрастаются вглубь и вширь. Насколько тяжело понимать, что им никогда не суждено найти ответа в вашем сердце… — Фрэнк снова всхлипнул, торопливо вытирая глаза рукавом. — Простите меня. Это выглядит, словно я оправдываюсь. Но я… Лишь хотел сказать, что никогда бы не предал вас. Любопытство, глупость — этого мне не занимать, но не предательство. Нет, никогда. Лучше умереть, если вы разочарованы во мне, если потеряли веру… — голос Фрэнка будто сломался, он весь как-то поник и ссутулился, сидя на коленях перед креслом.
— Мой мальчик, сможешь ли ты простить меня за… сегодня? — вдруг проговорил Джерард, чувствуя, как окованная змеиными телами душа начинает оттаивать, расправляться, принимая в себя тепло огня от камина и ещё больше — от произнесённых слов. Он говорил очень осторожно, тщательно подбирая каждую фразу, будто балансировал на туго натянутом канате с хрустальным кубком на голове. — Я поступил так… гадко, я напугал тебя и принёс столько страданий. И я безмерно раскаиваюсь в этом, моих слов не хватает, чтобы описать эту боль, — он затих, едва разговорившись. — Твой поступок до сих пор заставляет мои зубы скрипеть от негодования, но… Не думаю, что разуверился в тебе, Фрэнки, — закончил он, ловя расцветающий, полный надежды взгляд ореховых глаз. Сердце сладко защемило, и в голове непрошенно всплыли недавние строки… «Где горестных моих желаний караваны к колодцам глаз твоих идут на водопой…»
— Я люблю вас, — зашептал Фрэнк, руками обвивая его колени, прислоняясь к ним щекой. — Люблю… — он помедлил, собираясь с духом, и продолжил: — Когда я понял, чем именно вы занимаетесь на балах у мадам фон Трир и какого ищете отдохновения, все мои мысли и желания оказались сосредоточены на одном — найти вас. Понравиться вам. Оказаться с вами, чтобы отдаться без остатка. Я так мечтал о вашей любви, и лишь попав на бал, увидел для себя единственно возможный путь стать вашим не только душой, но и телом. Я желал вас больше всего на свете, и мною словно завладел демон похоти. Я не мог думать ни о чём больше, кроме как о ваших нежных руках и теплоте губ, столь недостижимых и далёких в этом доме. Фантазии о вашем обнажённом теле сводили меня с ума, я совершенно потерялся в реальности, живя от бала к балу. Для вас это — обычное дело, но представьте меня — неопытного и волнующегося перед первым разом. Счастливого бескрайне от того, что превратил мечты о вас в реальность. Я трепетал и боялся оказаться неумелым… Всё это сводило меня с ума. Простите, простите меня… Я не должен говорить подобного, но… Если бы мне выпала счастливая случайность изменить прошлое, перекроив тот злополучный день… Я бы не сделал этого, оставив всё как есть.
Фрэнк замолчал, ожидая какой-либо реакции, боясь поднять голову с тёплых колен. Но её не было. Джерард, сонно закрыв глаза, еле сдерживал торжествующе-томную улыбку, играющую на кончиках губ. Гнев слабел, истончаясь, теряя последние силы. Сожаление становилось аморфным, будто впадая в летаргию. Слабоумным был он, ища в поступках Фрэнка тайного и подлого умысла. В то время как тот оказался всего-навсего глупым влюблённым мальчишкой, не понимающим, что он творит. От этого его вина не становилась меньше, и никто не посмеет спорить с этим. Но то, что он сам позволил себе утром… Джерард глубоко вздохнул, как вдруг почувствовал, что его туфли тянут вниз, разувая. Приоткрыв глаза, он с удивлением обнаружил Фрэнка, лишающего его обуви, а затем так же неспешно были сняты белые шёлковые чулки. Оставшись с обнажёнными до верха икры ногами, он замер, не понимая, что происходит. Фрэнк прятал взгляд, робко, но довольно настойчиво совершая задуманное.
Когда Фрэнк взял его левую ступню в обе руки, словно заключая в объятие ладоней, и принялся поглаживать, Джерард дёрнулся от непривычных, бесконечно-приятных ощущений.
— Простите, — тут же сконфузился Фрэнк, кидая на него взгляд, полный немого желания. — Позвольте мне?..
Джерард лишь обескураженно кивнул, удивляясь этому мальчику в который раз. Есть ли граница у его великодушия? И где проходит она, если существует вообще?
На сосредоточенном лице Фрэнка плясали блики от огня, пока он разминал и поглаживал ступни, доставляя Джерарду совершенно новые и непередаваемые ощущения. Его руки были ощутимо неопытны, но это с лихвой компенсировалось старанием. Джерард почувствовал, что становится мягким и пластичным. Что обтекает кресло, гостиную, поместье и весь мир. Страхи и недоверие уходили, отступая в тёмные углы залы, и оставалось только горячее, исходящее ровным светом и теплотой, чувство за рёбрами, там, где он по глупости искал у себя сердце. Его не было раньше, но теперь… Теперь всё было на месте.
— Я думаю, нам стоит отложить план с месье Русто на неопределённый срок, — проговорил Джерард, силясь не стонать от удовольствия. Тёплые и сильные пальцы Фрэнка творили чудеса с его уставшими ступнями.
— Что? — воскликнул тот, останавливаясь. — Нет… Вы не посмеете!
— Ты недомогаешь. По моей вине, — строго сказал Джерард, подтягивая ноги ближе к себе, справедливо решая, что хорошего — понемногу.
— Я в порядке, — упёрто и настойчиво заявил Фрэнк. — Мне уже много лучше, чем было с утра. Марго дала мне мазь… — он сказал это, и Джерард с восхищением заметил внезапно разливающийся румянец. Оставаться чистым, не поддаваясь влиянию тлена. Вот в чём заключалась поразительность этого мальчика. — Или же вы хотите сказать, что мне придётся спать с…
— Нет, — жёстко оборвал его Джерард. — Об этом не идёт и речи. Я думал лишь, что ты не захочешь продолжить наш спектакль после всего, и я бы понял тебя.
