Аноним
Глава 1
— Ты прилежно учишься, мой мальчик, — мужчина легко коснулся его свободно ниспадающих на плечи волос, задевая их складками кружевного манжета.
Затем он медленными шагами направился к окну, мимо массивного письменного стола, заваленного бумагами, свитками и оструганными гусиными перьями. Он едва слышно прошёл вдоль высоких, до потолка, деревянных полок, уставленных книгами различной толщины, размера, цвета обложки, чтобы встать у стеклянной двери, выходящей на широкий балкон прямо над главным входом в особняк. Ему открылся прекрасный вид на ухоженную дорогу, ведущую к лестнице и входной двери; на парк, уже скинувший зимнюю стылость и готовящийся распуститься побегами молодых трав и цветов; на небольшой пруд справа от дороги, окружённый чётко остриженным кустарником-лабиринтом; на старинный мраморный фонтан со статуей, изображающей женщину в свободном одеянии с широкой чашей на голове. Этот умиротворяющий весенний пейзаж мягко оттеняло ясное, лазурное небо с лёгкими перьями белых облаков, быстро бегущих по нему. Створки балконной двери были чуть приоткрыты, и в душный, пропитанный запахом книжной пыли кабинет на втором этаже медленно просачивалась эссенция жизни — теплеющий весенний воздух, несущий не поддающиеся никакому описанию ароматы, и едва уловимое пение птиц — соловья и малиновки, обрадованных неожиданно начавшимся тёплым сезоном.
Он встал между тяжёлыми бархатными шторами, заслонив часть света, и дышал полной грудью этим воздухом, чуть прикрыв глаза; ресницы его слегка подрагивали от нарастающего внутри нетерпения. «Вечером. Сегодня вечером. Боже, как же я утомился ожиданием», — думал он, подставляя лицо ненавязчивым солнечным лучам. Силуэт его, несмотря на свободную сорочку и свободные холщовые бриджи, был подтянут и внешне спокоен. «Ненавижу суету и торопливость», — сквозило в его скупых, лениво-точных движениях. Но это была лишь видимость. Каждую секунду душа его наполнялась радостью предвкушения, и юноша позади него, сидящий за письменным столом и усердно выводящий буквы на тонкой бумаге, совершенно не отвлекал от приятных размышлений.
Слишком долго хозяин поместья был занят политическими делами и интригами при дворе, что предполагало постоянное нахождение в Париже и отсутствие какого-либо времени на личные увлечения и пристрастия. Почти на целый долгий месяц пришлось покинуть дом — такой уютный пригород, своего юного протеже и невинные аристократические радости в виде еженедельных тематических балов. О, от отсутствия последних он страдал больше всего! Конечно, в столице балов проводилось на порядок больше, и были они гораздо более изощрёнными и масштабными. Но… в них не было места таинственности и интимному уединению, не было места тонкой чувственности, к которой он так привык. Только калейдоскоп костюмов, нарядов, масок, блеск и игра освещения, громкая музыка, реки шампанского, неискренний хохот и низкие, животные инстинкты. Это и притягивало, и отпугивало тайного советника Её Величества по личным вопросам. Посетив бал в Париже единожды, он зарёкся повторно бывать там, просто потому, что предложенные варианты развития событий не принесли ему удовлетворения, сколько бы он ни потратил времени на поиск партнёра для воплощения своих фантазий. «Не та атмосфера. Слишком очевидно. Слишком грубо. Слишком примитивно», — повторял он про себя, вспоминая свой печальный опыт и разочарование от столичного бала. Он уже привык так легко находить и получать желаемое тут, в пригороде столицы, на неофициальных балах в поместье Шарлотты фон Трир, что месяц без своего любимого развлечения был для него тягостен и бесконечно долог. «Вечером, вечером…» — стучало хрустальным молоточком в голове, и, сам того не осознавая, мужчина начал улыбаться.
— Я закончил, месье, — юноша, подняв голову от бумаги и отложив в сторону перо, с едва заметным смущением смотрел на своего хозяина, опекуна и просто спасителя.
****
Десять лет тому назад этот юноша, тогда ещё оборванный, голодный мальчишка, приплывший на переполненном корабле с беженцами из Лондона в поисках лучшей доли, месяц скитался по грязным улицам Парижа в поисках зазевавшихся прохожих, чтобы обокрасть их. Или же подкарауливал невнимательных торговцев, чтобы утащить батон или яблоко. Именно тогда он очень неудачно столкнулся с богато одетым молодым господином, поймавшим его за руку. Это был конец — так думал он в тот момент, ведь самое малое, что могло случиться, — это путешествие в суд или полицейский участок, где с такими симпатичными бездомными мальчиками происходили очень мерзкие вещи. Это не было секретом для промышляющих на улице бродяг, среди них даже ходила поговорка: «Поймали за руку — отгрызи её и беги со всех ног», — потому что тех, кто попадался на горячем, больше никогда не видели. А неопознанные трупы, истерзанные неуёмной фантазией мучителей, напротив, находили в тёмных переулках очень часто. Мальчик был готов сражаться за свою жизнь со всей яростью загнанной в угол крысы, но, к его величайшему удивлению, молодой господин, крепко державший его за руку чуть выше локтя, громко рассмеялся прямо посреди улицы, просто глядя на него сверху вниз. Он был так молод и так красив!
— Не делай глупостей, крысёныш, — весело улыбаясь, сказал он. — Ты нравишься мне, такой живой и полный злобы. Кажется, совсем недавно я сам был таким же. Если твои мозги так же остры, как и зубы, что ты скалишь на меня, то мы с тобой поладим, и ты будешь по своей воле говорить мне спасибо утром и вечером, каждый день до конца своей жизни. Рискнёшь попробовать?
Мальчик не знал, что ответить этому странному молодому господину, но добрый взгляд ореховых с прозеленью глаз будто приглаживал выпущенные наружу иглы, и неосознанно голова мотнулась в утвердительном кивке. С тех пор утекло много лет, жизнь уличного бродяжки круто изменилась, но не проходило ни одного дня, чтобы утром, проснувшись, и вечером, перед тем как закрыть глаза, юноша не благодарил своего благодетеля за тот день, когда оказался пойманным им за руку в центре Парижа за попытку кражи.
****
— Фрэнки, мой мальчик, ты до безумия непоследователен, — мужчина, мягко улыбаясь, чуть отвернулся от окна, чтобы встретиться с ним взглядом. — Кажется, вчера ты клятвенно уверял меня, что теперь всегда будешь называть меня «Джерард». И что я слышу?
Фрэнк, который давно уже не считал себя «мальчиком», сконфузился, и его аккуратные небольшие уши окрасились алым на кончиках.
— Простите… Джерард, — запинаясь, сказал он. — Мне тяжело быстро перестать называть вас так, как я привык за эти годы. Но это не значит, что я пытаюсь расстроить вас, просто досадная привычка, прошу, не сердитесь, — он говорил очень уверенно, почти как с равным, именно этому учил его хозяин много лет, пытаясь искоренить в нём подсознательное желание подчиняться, угождать и, говоря хозяйскими словами, вылизывать задницу кому бы то ни было.
— Достойный тон, — Джерард одобрительно склонил голову, не переставая мягко улыбаться. — Постарайся привыкнуть как можно быстрее, Фрэнки. Не то чтобы это обижало меня, но умение быстро адаптироваться к предложенным новым условиям пригодится тебе и в этой жизни, и в нашем с тобой общем деле. Мне нужен компаньон, который не будет ошибаться и путаться в обращениях, — он улыбнулся чуть шире, явно выделяя последнюю фразу.
— Я усвоил это, Джерард. Могу я зачитать вам результаты из моего доклада?
— Прошу, — Джерард снова отвернулся к окну, только сменил позу на более удобную, боком оперевшись на раму за портьерой и скрестив руки со свисающими кружевными манжетами на груди. Шнуровка его домашней сорочки была свободно распущена у горла, открывая солнцу, заглядывающему внутрь помещения, белые ключицы и ямочку меж ними.
Фрэнк начал читать полученные результаты, следя за ровным и ясным звучанием своего голоса. Отчитывался он о средствах, уходящих на содержание поместья, с отдельно расписанными статьями трат и доходов, с множеством мелких уточнений и нюансов. Работа была всеобъемлющая, Фрэнк трудился над отчётом почти неделю, но его наставник, Джерард, был неумолим, присылая грозные письма из Парижа. Сейчас двадцатилетний юноша уже занимал должность камердинера и управляющего всем поместьем, и заботы обо всём, что могло понадобиться для привычной и налаженной жизни, лежали целиком на его плечах. Это как нельзя лучше оттачивало остроту мысли и ясность памяти, а необходимость всё подсчитывать и записывать, анализируя потребности и их изменение, прекрасно тренировала способность логически мыслить и делать выводы. За десять лет в этом доме Фрэнк настолько изменился и усовершенствовался во всём, что касалось языков, чтения, логики, математики, светских бесед и даже теории интриг, что ни внешне, ни мыслями, ни душевной организацией уже давно не напоминал того забитого десятилетнего мальчишку с парижских улиц. И его мастером, наставником и примером во всех этих сферах был хозяин поместья — Джерард Артур Мандьяро.
