Однако больше, чем кто бы то ни было, повлиял на представление русского общества о Туркестане и русских туркестанцах «прокурор российской действительности» (выражение почитателей писателя) М.Е Салтыков-Щедрин. Начиная с 1869 г. в петербургском оппозиционном журнале «Отечественные записки» печатались его очерки сугубо критического направления, утомительно многословные. Название было: «Господа ташкентцы. Картины нравов». В 1872 г., когда в Москве проходила Политехническая выставка, публикация очерков закончилась. Щедрин объяснял, какими он видит Ташкент и его обитателей – ташкентцев.
«Ташкент, как термин географический, – писал сатирик, – есть страна, лежащая на юго-восток от Оренбургской губернии. Это классическая страна баранов, которые замечательны тем, что к стрижке ласковы и после оголения вновь обрастают с изумительной быстротой»[320]. Так можно было писать, будучи стопроцентно уверенным, что сарты и другие коренные обитатели тех мест никогда не читали и не будут читать «Отечественные записки». И далее: «Как термин отвлеченный, Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гонящем. Если вы находитесь в городе, о котором в статистических таблицах сказано: жителей столько-то, приходских церквей столько-то, училищ нет, библиотек нет, богоугодных заведений нет, острог один и т. д., – вы можете сказать без ошибки, что находитесь в самом сердце Ташкента»[321].
Таков Ташкент, а вот каков ташкентец: «Ташкентец» – это просветитель. Просветитель вообще, просветитель на всяком месте и во что бы то ни стало; и при том просветитель, свободный от наук, но не смущающийся этим, ибо наука, по мнению его, создана не для распространения, а для стеснения просвещения. Человек науки, прежде всего, требует азбуки, потом складов четырех правил арифметики, таблички умножения и т. д. «Ташкентец» во всем этом видит неуместную придирку и прямо говорит, что останавливаться на подобных мелочах – значит спотыкаться и напрасно тратить золотое время. Он создал особенный род просветительной деятельности – просвещения безазбучного, которое не обогащает просвещаемого знаниями, не дает ему более удобных общежительных форм, а только снабжает известным запахом»[322].
Далее сатирик излагает план «всестороннего» изображения ташкентцев:
«Таким образом, я нахожу возможным изобразить:
ташкентца, цивилизующего in partibus[323];
ташкентца, цивилизующего внутренности;
ташкентца, разрабатывающего собственность казенную (в просторечии казнокрад); ташкентца, разрабатывающего собственность частную (в просторечии вор)…
Очень часто эти люди весьма различны по виду; но у всех имеется один соединительный крик: «Жрать!»[324]
Возникает естественный вопрос: бывал ли Щедрин в Ташкенте, жил ли там сколько-нибудь долго, если с такой страстью, прямо-таки религиозной пламенеющей ненавистью взялся обличать «порочный» город и его «погрязших в смертных грехах» обитателей?
В Ташкенте и других среднеазиатских городах обличитель никогда не был. Весьма сомнительно, что он читал что-нибудь о тех местах, а потому знал о них не больше того, что сообщил в начале своего произведения: «Страна, лежащая на юго-восток от Оренбургской губернии», его обличительный пафос возник на «прочном» основании рассказов и слухов.
Так бывало во все времена: открывались (завоевывались) новые земли, и туда устремлялись самые разные люди: и те, кому нужен был простор для приложения созидательных, творческих сил, и просто охотники до легкой наживы. Незаконно захватывали «инородческие» земли, злоупотребляли служебным положением – все это было, однако наказание настигало даже весьма высокопоставленных чинов туркестанской администрации. Очень громким было дело военного губернатора Сырдарьинской области генерала Головачева, начальника города Ташкента Мединского, нескольких чиновников канцелярии генерал-губернатора, которые выдавали и сами получали большие, чем жалованье, наградные суммы, беспроцентные ссуды; на одни и те же нужды по несколько раз собирали деньги с местного населения. Мединский заключал провинившихся в тюрьму и сек розгами не только без суда и следствия, но и без письменного постановления. Увы, эти приметы российской действительности не исчезли и по сей день.
Один из очерков щедринской сатиры имеет название «Ташкентцы – цивилизаторы». Издевка писателя был необоснованна и несправедлива. Вряд ли он стал бы издеваться над русской администрацией Туркестана, если бы знал, что в 60—70-х гг. Кауфман и его сподвижники не только запретили рабство и работорговлю в Средней Азии, но и следили за соблюдением этого запрета. Запрещены были такие виды казни, как перерезание горла виновного ножом и разного рода членовредительства. Впрочем, Салтыков-Щедрин, будучи революционным демократом (советская терминология), к факту относился без почтения. Эту традицию подхватили и развили Ленин и большевики.
Со стороны писателя некорректно было так грубо поносить маленький русский город, который возник всего за четыре года до того, как писатель сел за свою сатиру. Естественно, в этом городе не могло быть ни университета, ни оперы, ни картинной галереи.
Чего же не знал или не хотел знать о Ташкенте и ташкентцах писатель Н. Щедрин? Об этом будет сказано ниже.
С «легкой» руки нескольких именитых авторов в общественном мнении России сложился устойчивый стереотип: в Туркестане служат казнокрады и воры. Эту легенду с удовольствием подхватили за рубежом и стали тиражировать в течение не одного десятка лет. В качестве фактов, подтверждающих этот тезис, приводили имена одних и тех же должностных лиц, осужденных по суду. Того же мнения придерживались советские историки и публицисты. «Само собой разумеется, – было сказано в 1990 г. в журнале «Звезда Востока», – что сюда (в Туркестан. – Е. Г.) сплавлялись все отбросы резервной армии российской дворянской и служилой бюрократии. Здесь они находили широчайшее раздолье для личного произвола, самого беззастенчивого и дикого грабежа, взяток и насилия без конца и предела»[325]. «Само собой разумеется» – так начинается цитата, то есть доказательств не требуется. Ту же легенду, как аксиому, повторяют из одной «научной» книги в другую ученые независимых постсоветских государств.
Эту клеветническую легенду опровергает реальность. Отбросы имеются в любом обществе, но не они строят новые города, железные дороги, ирригационные каналы, фабрики, больницы, библиотеки. К 1917 г. Туркестанский край имел достаточно развитую инфраструктуру, как производственную, так и социальную, что было делом ума и рук российских предпринимателей, инженеров, рабочих, военных, ученых, медиков и чиновников.
Следует помнить, что в 60—70-х гг. XIX в. Туркестан был краем не только далеким, но и совсем необустроенным, неуютным, с непривычным климатом. Уроженцу Европейской России жить здесь было тяжело. Сам К.П. фон Кауфман довольно долго обитал в домике без окон, который отапливался небольшой переносной печкой. Весной крыша стала протекать, и, пока ее не починили, генерал-губернатор писал свои донесения Царю, сидя под большим зонтом. Поэтому, чтобы сделать условия службы в Средней Азии сколько-нибудь сносными, правительство установило для офицеров и чиновников льготы: четырехмесячный отпуск с сохранением содержания, повышенные пенсии при сокращенных сроках выслуги лет, пособия после пяти лет службы и зачет пяти лет за семь[326]. Эти льготы устанавливались для того, чтобы иметь возможность привлекать на туркестанскую службу людей достойных и квалифицированных, а не отбросы. Естественно, не всегда получалось как было задумано.
* * *
Если структура центральной администрации создавалась все же по российскому образцу, то низовые органы управления строились с учетом местной специфики. В результате та система власти, которая сложилась в Туркестане на основе рекомендаций Степной комиссии, получила не очень понятное на первый взгляд название – «военно-народное управление». Слово «военно-» появилось по той причине, что край был завоеван силой оружия и оставался в подчинении Военного министерства, да и сколько-нибудь ответственные должности в русской колониальной администрации всех степеней занимали генералы и офицеры. А вторую часть словосочетания «народное» можно было бы сегодня заменить более современным термином «традиционное».
На своей первой встрече с авторитетными людьми Ташкента в 1867 г. Константин Петрович Кауфман изложил основы нового политико-административного устройства края.
В соответствии с рекомендациями Степной комиссии и Проектом положения об управлении краем 1867 г. всеми делами в городах (кроме Ташкента) заведовали избранные представителями городских кварталов советы старейшин-аксакалов. Аксакалы занимались сбором налогов и распределением различных повинностей. Старейшины подчинялись старшему аксакалу, которого назначал военный губернатор области; тому же старшему аксакалу были подчинены младшие полицейские служащие-миршабы смотрители оросительных систем — мирабы и судьи-казии. Все они состояли на жалованье, то есть на содержании городской казны. В некоторых городах кроме советов аксакалов были созданы общественные управления (нечто вроде российских земств), в круг обязанностей которых входили сбор податей и ведение городского хозяйства. В 1876 г. по приказу К.П. Кауфмана эти управления из-за их неэффективности были упразднены, а хозяйство городов было передано в ведение уездной администрации, то есть российских офицеров и чиновников.
