ты сказал, будь ты на их месте?
– Я бы поехал работать в Москву.
– Вот все и едут. А ты потом кричишь: «Москва для москвичей».
– Ну, чтобы не расслаблялись, – усмехнулся в ответ Ваня.
– Фу, как это всё неприятно!
– В мире есть много мест и похуже этого посёлка. Они, вон, хоть квартиры могут сдавать. И деньги-то не такие уж и маленькие, – вступил в спор я. – Знаешь, кому что уготовано. Нет смысла всех жалеть. Что это изменит? Жалость – это лицемерие. Потому что никто ничего не делает при этом. Все говорят, что плохо, всем жалко, но все идут и голосуют за ту же Власть. Вот и сидим все в говне. Разве наш народ этого не заслуживает?
– А что, заслуживает? Что они могут сделать?
– Быть несогласными с такой унизительной жизнью, Ась. Как минимум.
– Знаешь, я заметила, что несогласным человек может быть только с набитым брюхом, а в нужде только и думаешь, что о том, как бы своё брюхо набить.
– Не знаю…
– Точно тебе говорю, есть даже такая социологическая теория: гражданское общество появляется только тогда, когда появляется средний класс. Когда все живут ровно, без потрясений, проблемы пропитания отходят на второй план, у большинства освобождается мозговой ресурс, чтобы подумать над тем, почему, собственно, всё так, как оно есть.
– Да, Ась, может, ты и права, – ответил Ваня. – Может, они и не видят смысла бороться с системой или тупо заняты другим, но почему они не видят смысла в том, чтобы просто что-то сделать с тем, что вокруг них. Я не предлагаю на Кремль с вилами, но как-то организоваться самим и улучшить мир вокруг себя. Не весь мир, конечно, а своё место. Свой дом, двор, место работы. Забор покрасить, сад разбить, сорняки прополоть. У нас принято, что за тебя кто-то должен всё делать. И не просто кто-то, а государство. Это всё с советского времени пошло. Но у нас давно уже не советское время. Капитализм, индивидуализм. Если не ты – то никто.
– Ну вот они и живут в капитализме, квартиры за копейки сдают.
– Ага, которые им государство дало.
– Откуда ты знаешь?
– Да потому что это так! Вон, у нас в посёлке тоже все бухают и ноют, что работы нет. А ты возьми и создай себе работу. Придумай, чем заняться, что продать, что организовать. Нет, все хотят с 9 до 6, чтоб работка непыльная, чтобы зарплата капала стабильно. Не на заводе впахивать. У нас принято винить всех, кроме себя. И завидовать тем, у кого лучше получилось, ненавидеть чужой успех. Вот почему случается в деревне, если кто выбился в люди – его дом поджигают и жизни не дают. Лень и зависть – вот две наши национальные черты.
– Тебе легко рассуждать, Вань, как надо. Сдавая три квартиры в Москве, – резко ответила Ася.
– При чём тут это? Что за бред?
– Да при том! – фыркнула Аська, резко встала, взяла свою сумку и ушла в душ.
Ваня нахмурился, проводил её недобрым взглядом и ушёл курить на балкон, саданув громко дверью. Когда Ася вышла, тему мы больше не поднимали, договорились, что отдохнём и подойдём к КПП в два часа. Разбрелись по комнатам. Ася в спальной, мы на двух кушетках в гостиной. Ваня всё ещё был зол, не разговаривал и даже не смотрел в её сторону. Она делала вид, что не замечает его, а я…Я оказался между двух тлеющих огней.
* * *
Димас заметно окреп, ссутулился, курил одну за одной, постоянно харкал, в его речи появились отголоски деревенского говора, новые, странные словечки, не свойственные ему прежде, грубые шутки; с радостью накурился, как только переступил порог части, хотя раньше это дело не любил. От былой модной причёски не осталось и следа – короткий ёжик редких волос и дочерна загорелая макушка. Появилось что-то вроде нервного тика – он постоянно морщил нос, будто учуял неприятный запах. Эта привычка – отметина проведённого в неволе года – останется с ним навсегда.
На ночь мы купили бутыль водки, но посидели как-то удивительно тихо. Полночи проболтали, а потом и вовсе разбрелись спать, благородно уступив Асе ту самую, единственную кровать в квартире. Димас лёг отдельно на тахте, а мы с Ваней ютились на небольшом продавленном диване, с шишками сломанных пружин, упирающихся в спину.
Весь вечер Дима рассказывал довольно жуткие истории. Про штрафную часть, где пацаны стоят по колено в воде, и после этого им даже могут ампутировать ногу. Про водолаза из соседней части, который оглох на одно ухо из-за того, что старшина приказал ему сто раз нырнуть на глубину. Про парня, который хотел повеситься, но его вытащили из петли и отправили в дурку.
Были и смешные истории про то, как они с пацанами выпивали в каптёрке, про простых деревенских парней, не окончивших и девяти классов. Про то, что москвичей нигде не любят, долго время с ним не хотели общаться. Про тувинцев и ненцев. Про бурятов и татар. Про дагестанцев и чеченцев. Про контрактников из регионов, для которых армия была неплохим выходом из сложной жизненной ситуации, в которую изначально ставит рождение в маленьком городке какой-то забытой Богом и Царём области какого-то далёкого региона нашей необъятной Родины. С одним из них он особенно скорешился и потом, спустя несколько нет рассказал нам, что того убили на войне на Украине.
–Такое ощущение… – сказал нам Ваня, когда мы выехали в сторону станции на последнем автобусе, отходившем от местной остановки в девять вечера (в 4.20 утра, поезд на сорок пять секунд остановится на станции Микулино и помчит в сторону столицы, забрав одиноких, голодных и продрогших до костей попутчиков). – Такое ощущение, что мы виноваты в том, что он вылетел из универа и угодил в армию.
– Да ладно, Вань, брось, – снисходительно произнесла Ася, – ему там тяжело пришлось, ты же знаешь его. Армия для таких, как Заха, таких, как ты, Саня, но не для таких, как он! Димка и так молодцом держится! Так возмужал!
– Да, но согласись, он был будто чем-то обижен. Хотя мы единственные, кто к нему приехал. А он ещё и сказал при встрече, помнишь: «О, я думал никто так и не приедет!» – вместо того, чтобы по-братски как-то обняться.
– Ну его можно понять, мы, считай, почти под дембель…
– Ну да… но всё равно как-то неприятно получилось. Мы ему дурь везли, хату оплатили, ну и вообще, рады были его видеть, а он всю ночь будто пытался нам доказать, что мы дерьмо, а он герой… Мол, вот вы всего этого не видели, а я видел.
Ася пожала плечами и уставилась в окно, с внешней
